Бехзад Карами все еще надменен — уверен, что ему удастся выпутаться.
«Но ты попался, — думает Пер Сундстен. — Он выбьет из тебя все, что ему нужно знать».
— Ты вошел во вкус, когда вы изнасиловали ту девчонку прошлой зимой, да?
— Мы не…
Вальдемар отталкивает Бехзада Карами назад, снова прижимает его к стене.
Затем его голос смягчается:
— Не пытайся меня обмануть. Ты прекрасно знаешь, что вы изнасиловали ту девицу. А потом тебя потянуло на молоденьких. Понравилось? Но вдруг однажды ситуация вышла из-под контроля. И ты случайно убил…
Его голос звучит все громче с каждым словом, и тут он бьет Бехзада Карами в живот. Тот складывается пополам, как карманный ножик.
Бехзад Карами сползает по стене, Вальдемар делает пару шагов назад, зрачки у него расширены от адреналина.
— Мне надо отлить, — говорит он. — Присмотри пока за этим куском дерьма.
Бехзад Карами ловит воздух широко открытым ртом, делает пять глубоких вздохов, потом поднимает на Пера умоляющий взгляд.
«Не смотри на меня, — думает Пер, — я все равно ничего не могу сделать, чтобы помешать ему, да и не хочу. А вдруг он прав?»
— Лучше расскажи, чем ты занимался, — советует Пер самым мягким голосом, на который способен. — Черт, он даже на меня страх наводит. И он не отступится.
— Он сумасшедший.
— Давай рассказывай. Он сразу успокоится.
— Вы поверите мне?
— Это зависит от многих факторов.
— От чего?
Бехзад Карами тяжело дышит, но его лицо обрело прежний цвет.
— От того, правду ли ты расскажешь.
— Если я расскажу правду, вы мне не поверите.
— Давай попробуем.
Пер смотрит сверху вниз на Бехзада Карами — тот повержен, но пока не сломлен.
— Ну, давай проверим, — говорит Пер, и тут Вальдемар возвращается в комнату.
— А, так эта крыса пришла в себя? Отлично. Тогда мы позаботимся о том, чтобы ему снова стало хорошо.
— Делай что хочешь.
— И сделаю, не сомневайся, — произносит Вальдемар и дважды сильно бьет ногой по левому плечу Бехзада Карами.
Пер видит, как плечо выскакивает из сустава под желтой футболкой, и крик, поднимающийся к потолку и бьющийся в окна, полон дикой пещерной боли. Крик инстинкта самосохранения, вырывающийся через рот прямо из коры мозга.
— А, так тебе больно, — шепчет Вальдемар в ухо лежащему, стонущему Бехзаду.
Кладет руку ему на плечо, нежно, легко нажимает, и Бехзад Карами снова кричит, но на этот раз чуть потише, и Пер видит по всему его телу, что он на грани срыва.
Почему ты сопротивляешься? Потому, что это само собой разумеется? Потому, что ты это сделал?
— Подождите, я все расскажу, я покажу вам свою тайну.
Бехзад Карами сидит на диване, левая рука отведена под углом назад, переброшена через спинку дивана. Вальдемар стоит позади него.
— Только не вой больше, чертова крыса.
И Вальдемар дергает руку Бехзада Карами назад, раздается мощный щелчок — плечо встает обратно в сустав, а крик, вырывающийся при этом изо рта Бехзада Карами, столь же первобытный, как и предыдущий, но в нем слышится громадное облегчение всего тела.
— Чертов слабак! — Вальдемар ухмыляется.
Пер мечтает поскорее вырваться наружу, прочь из этой квартиры, домой. Ему очень хочется, чтобы этот день закончился, но до конца еще далеко.
Теплая, серо-черная вода в реке Стонгон.
В ней плавают ленивые, опьяненные жарой рыбки. «Наверное, они чувствуют, как их тела меняют форму по мере того, как нагревается вода», — думает Пер Сундстен.
Им некуда бежать. Если от жары вода почти перестанет быть водой, что будет с рыбками? Они всплывут вздутым брюхом кверху, блестя серебристой чешуей в мутной воде.
Футбольное поле возле парка Юханнелунд, ворота без сетки ждут прохладных времен, когда кто-нибудь снова сможет играть в футбол — по такой жаре это немыслимо, даже опасно.
— Я вам все покажу, вы должны поверить мне. Я не имею отношения к этим делишкам.
Бехзад Карами в наручниках вылезает с заднего сиденья машины. Они направляются к дачным участкам в Юханнеслунде, у самой реки. Туда он повел их, отказываясь объяснить почему.
«Это не имеет отношения к тем делишкам» — слова звенят в голове Пера, пока они идут по вычищенной граблями земляной дорожке, петляющей между участками. Поливальные устройства работают круглосуточно, стараясь сохранить газоны живыми и зелеными, спасти смородину и крыжовник. Владельцы участков прячутся в тени под зонтиками или под крышами маленьких разноцветных домиков.
Делишки! Если свести убийство и изнасилование к «делишкам», то они становятся удобоваримыми и можно смириться с тем, что совершил ты сам или кто-то другой. Спокойнее относиться к тому, что вот так мы, люди, иногда поступаем с ближними.
Вальдемар спокоен.
Бехзад Карами попросил снять с него наручники у машины, и Вальдемар пошел ему навстречу.
— Попытаешься бежать — я тебя пристрелю.
Его голос был холоден как лед, и Бехзад Карами кивнул.
— Хотя я понятия не имею, что ты собираешься нам показать.
С каждым шагом скептицизм Вальдемара нарастает.
— Ради твоего блага надеюсь, это что-то серьезное.
— Я покажу вам кое-что, — говорит Бехзад Карами, ускоряя шаг. — Нам нужен последний участок у реки по левой стороне.
«Жарко», — думает Пер, когда они шагают по солнечной части дорожки.
Болезненно жарко, и Экенберг потеет, шагая рядом с ним, но, кажется, не обращает внимания на жару. Старый железный человек. Выкованный из простой черной стали, которую сейчас уже не выпускают.
И вот Бехзад Карами открывает калитку последнего участка по левой стороне. Здесь газон не так хорошо полит, окрашенный белой краской домик давно не ремонтирован, выглядит необитаемым.
Они заходят на небольшой участок, и Пер отмечает, что за посадками тщательно ухаживают — ровными рядами стоят кусты, похожие на малину, украшенные темными, еще не созревшими ягодами.
— Вот.
Бехзад Карами показывает на кусты.
— В каком смысле — вот?
Пер спешит задать уточняющий вопрос, пока Вальдемар не потерял самообладания.
— Здесь я был в те ночи, о которых вы спрашивали, что я делал.
«Сейчас как врежет! — думает Пер. — Экенберг придет в ярость».
Но тот только вздыхает.
— Это мои кусты ежевики. Я выращиваю ежевику. Когда я был маленьким, дедушка брал меня с собой на рынок — там мы с ним ели ежевику. Я хочу вырастить собственную, от нее мне делается хорошо на душе. Приятное чувство в животе. Как в детстве, когда я ходил с дедушкой — только он и я.
— Так ты был здесь ночью и поливал кусты? — скептически переспрашивает Пер.
— Нет, охранял.
— Охранял?
— Да, иначе косули объедают все ягоды еще незрелыми. Я сидел в домике и охранял. Они перепрыгивают через забор и едят ягоды.
— А ты охранял?
— Да.
— Один?
— Да.
— И об этом никто не знает?
— Нет.
— Но почему?
— Я купил участок за свои деньги.
— Но почему ты не можешь никому рассказать?
— Что я выращиваю ежевику? Друзья подумают, что я спятил, что я гомик или что-нибудь в этом духе.
— Гомик?
— Ну да, все знают, что только гомики возятся в огороде.
Бехзад Карами удаляется по дорожке в сторону парковки, они смотрят ему в спину.
— А я ему верю, — говорит Вальдемар.
— Однако настоящего алиби у него все-таки нет.
Они обходят соседние участки, спрашивают, не видел ли кто-нибудь Бехзада Карами в домике. Многие подтверждают, что в последнее время видели в его окнах свет по ночам, хотя не могут утверждать, он ли там находился.
Бехзада Карами показал им и домик тоже. Здесь нет кухонного уголка, из мебели только кровать из «ИКЕА» в углу, без матраса и подушек, лишь серое аккуратно свернутое одеяло в ногах. Желтый пол во многих местах прожжен сигаретами, внутри ужасно душно.
— Ежевика, — произносит Пер, когда они снова подходят к автомобилю. — Неужели все так просто?
— Все знают, что арабы балдеют от ежевики, — отвечает Вальдемар. — Это потому, что им нельзя пить водку и они не могут спокойно потрахаться.
40
— Мамочка!
Голос Туве раздается где-то за тысячи миль, для Малин он как слуховая галлюцинация — тоска, которая с каждой минутой все больше переходит в скорбь.
— Мама, ты меня слышишь?
Гостиная окружает Малин, давит со всех сторон. Прогноз погоды на неделю обещает опять жару, жару, жару. Я не хочу, чтобы вы звонили, Туве, не хочу, неужели вы с папой не можете этого понять своими тупыми мозгами, своими замечательными любимыми мною головами, но я хочу, чтобы вы звонили по несколько раз в день.
— Туве, я здесь. Слушаю тебя.
Малин опускается на диван, свободной рукой отключает звук в телевизоре.
— Мама, с тобой все в порядке?
«Этот вопрос должна была бы задать я», — думает Малин.
— Да-да, моя дорогая, все хорошо. А у вас как дела?
Хочет сказать: «Уже завтра утром вы летите домой. Я встречу вас», но дает Туве договорить до конца.
— Мы сегодня ездили на слоновую ферму, возле города Убуда, прямо в джунглях.
— Тебе удалось покататься на слоне?
— Да, мы оба покатались — и папа, и я.
— А сейчас вы снова в гостинице?
— Да, мы только что вернулись из рыбного ресторана. У нас час ночи. Мы еще и искупаться сегодня успели. Ветер дул несильно, поэтому вывесили желтый флаг. Это значит, что подводные течения не так опасны.
Подводные течения. Опасны. Они провели на Бали две недели, но Туве разговаривает так, словно прожила там полжизни.
— Купайся осторожно.
— Конечно осторожно! А как же?
— Я просто волнуюсь за тебя, Туве.
Вздох на другой половине земного шара.
— Ты можешь не волноваться, мама, мы больше не успеем искупаться. Хочешь поговорить с папой?
— Если он хочет.
Шуршание в трубке, тишина, голос в отдалении, принадлежащий Янне. Его дыхание — спокойные вдохи, которые она знает слишком хорошо, и на секунду тепло растекается по всему телу: грустное, безнадежное, но все же возбуждающее тепло.