— Хоть неделю, но полежать у нас необходимо. У вас на голове ушиб, возможно, сотрясение мозга. И на теле множественные травмы.
— Синяки что-ли?
Врач не стала уточнять, только еще решительней поджала губы:
— Вам необходим покой и наблюдение.
Марья Ивановна поняла, что спорить бесполезно. Будь она обычной пациенткой, ей бы наверняка прописали домашний режим. Но она была теткой уважаемого человека, больница ждала от этого уважаемого денежной помощи, а здесь предоставлялась реальная возможность перекинуть мостик… Словом, лежите, дама, и не рыпайтесь!
— Верочка, милая, только не уезжай в Москву, — взмолилась Марья Ивановна на прощанье. — Побудь с Ворсиком. Через три дня я точно буду дома.
— Машенька, я волнуйся. Я тебя не оставлю. Вот разберусь в этом деле, тогда и уеду.
— В каком деле? Не понимаю я ничего.
— А тебе и не надо понимать.
На этом они и расстались.
29
Машина ломается всегда не ко времени, но чтоб сейчас, в разгар работы, когда капризная удача сама стала играть в поддавки! В просторечии это называется «стуканул движок». Зыкин шибанул ногой по лысой шине и с грохотом захлопнул дверцу. УАЗик выглядел сейчас особенно старым, битым и пыльным. Поломанный двигатель казался предателем.
— Ишь, хвост поджал! — опер погрозил машине, а потом перевел суровый взор на мастера: — Когда почините?
Тот сочувствующе хохотнул. Уже был произведен предварительный осмотр, результаты были неутешительны. Очень не хотелось возиться с этой рухлядью. Кроме того, всяк знает, что с милиции деньгами не разживешься. Но с опером выгоднее дружить, чем враждовать, поэтому мастер ритуально просклоняв: «запчастей нет… запчасти с других машин снимаем… а ваша, извиняюсь, машина — сама готовая запчасть», пообещал дня через три (если клапана не загнулись), а вероятнее — через четыре, вдохнуть в уазик жизнь.
Перебился бы Зыкин без машины, такое не раз бывало, но вечером позвонили из Верхнего Стана с настоятельной просьбой прибыть туда и как можно быстрее. Звонила родственница Марьи Ивановны Шелиховой, а может подруга, не в этом суть. А суть в том, что эта самая Вероника якобы имела на руках неоспоримые улики. И в чем, вы думаете, она уличала белый свет? В том, что гражданка Шелихова попала в больницу неспроста, и что все это было подстроено.
— Что — подстроено? — негодовал по телефону Зыкин. — Понятное дело — подстроено. Небось, ее кот немерено цыплят передушил. Вот тебе и вся подстройка!
— Кот здесь совершенно не при чем, — сказала настырная подруга. — Нам необходимо встретиться. Завтра я вас жду.
Это хорошо, что она ждет. Зыкин и сам решил наведаться в Верхний Стан, только горячки пороть не хотел. Вот починят машину, тогда другое дело. А тут вдруг подумал — а почему бы ему не дойти до Стана пешком? Мы уже рассказывали о своеобразном расположении деревни — на машине от Кашино до Стана — тридцать километров, ногами через лес — восемь. Диктовал расстояние мост. Река здесь делала петлю. А пешком по лесным дорогам идти — самое милое дело. Через реку можно и вплавь перебраться.
— Куда ты пойдешь по жаре? — воспротивилась жена. — Возьми мой велосипед. Он старый, но надежный. Шины только подкачать.
— Дорогу объясни подробно. Как бы я в лесу с этим велосипедом не заплутался. А то придется эту железку на себе тащить.
Жена с удовольствием принялась объяснять своему неместному мужу предстоящий маршрут. Сразу от новой бензоколонки — налево по шоссе, дойдешь до барака, ну, где раньше валенки валяли, а теперь — придорожное кафе «Лебедь»…. Так вот от него сразу полем и в лес. Там дорога торная, раньше та дорога широкая была, потому что по ней лес возили, а сейчас заросла. Дойдешь до лесничихи, а там — спросишь.
— Какой еще лесничихи?
— Бабки нашей медсестры Сони. Лесничиху зовут бабка Павла. Соня живет у нее летом и каждый день на работу ездит на велосипеде. Но дом лесничихи стоит не у самой дороги. Немного вглубь леса надо пройти. Направо. Найдешь!
— Сколько до этой лесничихи?
— От «Лебедя», наверное, километра три — не больше. Но вообще, зря ты это, Валер, затеял. Останови любой самосвал на шоссе, он тебя до Стана за спасибо довезет, а назад домой художники подбросят.
Но Зыкин не отступился от первоначальной затеи. И чем больше он ее обдумывал, тем больше она ему нравилась. Ему даже казалось, что все словно нарочно кем-то подстроено в интересах дела, чтоб он прошел пешком тот самый путь, который сделал неведомый злоумышленник, переправившись ночью через Угру. Конечно, он из Стана лыжи в Кашино навострил, куда же еще? Если б он в Чапаевку пошел или, скажем, в Малинки, то зачем ему на тот берег переправляться глубокой ночью? Можно предположить, что он реку переплыл и помчался лесом неведомо куда, только бы подальше от места преступления убежать. Но это мало вероятно..
Зыкин поднялся на чердак, достал велосипед, повертел его так и эдак и решил идти пешком. Велосипед доверия не вызывал, старый, больной-несмазанный и, похоже, восьмерит.
До «Лебедя» его ребята из шино-монтажа подкинули, широкое поле он миновал бегом, а по заросшей лесной дороге уже пошел неторопливым шагом. Вокруг — красота и великолепие. Птицы поют, насекомые жужжат, издали выводок подосиновиков видел. До бывшего лесничества дошел в два счета, ноги сами несли дальше, но торная дорога вдруг оборвалась, превратившись в веер тропинок. Слева стеной стояли вековые сосны, справа — развернулась неширокая просека — по ней он и пошел.
Дом лесничихи — пятистенка с худой крышей, прогоревшей трубой, но с крепкими кирпичным фундаментом и резными наличниками, стоял под старыми дородными вязами. На незатененном клочке земли раскинулся маленький огородик. На просеке среди невыкорчеванных пней бродила коза с колокольчиком на шее. На двери в дом висел увесистый замок.
Зыкин вдруг обозлился на себя и на весь мир. Ему уже казалось, что затея, казавшейся разумной, обернулась пустой тратой времени. Оперативник фигов! Зачем его сюда занесло? Где искать старую Павлу, которая указала бы дорогу?
Вдруг неприметная, облезлая дверца курятника отворилась, и появилась согбенная старуха в ситцевом платке и цветном, испачканном сажей переднике. Чистая баба-Яга! Она пощелкала вставными челюстями, потом спросила без видимого интереса:
— Ты кто будешь-то?
— Здрасте, баба Павлина. Я дорогу в Верхний Стан хотел спросить. Чтоб покороче.
— Что? Громче говори-то! Откуда знаешь, как меня зовут? Ты чей сын-то?
— Я не сын. Я муж, — Зыкин назвал фамилию жены.
— А… знаю. Она с моей Сонькой работает. И матушку ее знаю. Пойдем…
Она подошла к двери, достала спрятанный за притолокой ключ.
— Я за малиной ходила. Мы двери отродясь не запирали, а сейчас балуют люди. Заходи…
— Что же буду заходить? Мне только дорогу узнать.
— Ко мне даже грибники заходят. Молочка попьешь.
«Всего-то три километра от советского капитализма, и уже в дом зовут, — подумал опер, входя за старухой в дом. — а с другой стороны — просто ошалела бабка от одиночества, с каждым рада поговорить».
Изба как изба, кухонька тесная, маленькое окошко с Ванькой-мокрым на подоконнике, закопченное устье русской печи, с которым безуспешно боролась побелка, занавеска в выцветших васильках, крытый изрезанной клеенкой стол, над ним — темный лик Николая-Угодника. Икона была украшена алыми, бумажными цветами.
— Козье, — старуха пододвинула чашку с молоком и села напротив, подперев щеку огромной, клещеобразной, коричневой, от сплошной «гречки», рукой.
— Я твою Зинку вот такой помню, — клешня поднялась чуть выше колен. — Привет ей передай. Дети-то у вас есть?
— Мальчик.
— В Верхний Стан идешь? Сейчас этой дорогой не ходит никто. Все по мосту норовят, по гладкому шоссе. Я в Верхний Стан тоже скоро по мосту поеду.
— А зачем вам в Верхний Стан? — насторожился Зыкин.
— Что ж меня, по бурелому волочить? А место там высокое, сухой песок. Самое милое дело лежать, — Зыкин понял, что она говорит про кладбище.
— И церковь там хорошая, — продолжала старуха, — только разрушили ее люди. Зверье! А когда починят — неизвестно. Уж пора бы. Говорят там теперь капище мастрычат. Это в наше-то время, ой, ой, грехи наши тяжкие!
— Какое капище? — потрясенно спросил Зыкин, он и не подозревал, что эта ветхая бабка может знать такие слова.
— Языческое, вот какое. К Соньке моей все велосипедист ездит. Оттуда, из Стана. Он и рассказывал. На это капище, говорит, жуткие деньги тратят. А ведь можно было бы их на починку храма пустить. Так я говорю или нет?
— Нет, бабушка Павлина, не так. Никакого капища там не строят. Там идет подготовка к массовому крестьянскому празднику. Называется — акция. Но об этом сейчас спорить не будем. Ты мне лучше объясни, про какого ты велосипедиста толкуешь?
— Так их тех, кто капище строит. Сонька, срамница, меня не стесняется. Ночью его принимает. Я в избе, а сами на терраске гули-гули. При живом-то муже! Он на заработки уехал.
— Как зовут велосипедиста?
— Сонька беспутная! Ты ее характер знаешь? Ох, и ведьма-баба, ох, и вредна. И все деньги считает. Думаешь, зачем она у меня живет? Хочет на свое имя эту избу переписать. Чтоб, когда я помру, она, мол, наследница. А изба — лесхозовская. Меня здесь терпят за заслуги мужа моего покойного, царство ему небесное, — она перекрестилась, — сорок лет в лесхозе оттрубил. А на кой им Сонька? Да лесхоз лучше дом на бревна растащит, чем Соньке его подарит.
Зыкин уже понял, что старуха не так уж плохо слышит, но играет в глухоту, чтобы не отвечать на никчемные с ее точки зрения вопросы.
— И часто к вам этот велосипедист ездит?
— Да не считала я.
— И все ночью?
— Так днями-то он своим капищем занимается.
Если поразмыслить, то картинка получалась оч-чень любопытная! Зыкина от возбуждения стало легко познабливать. Вот что значит охотничий азарт!
— Капищем, значит. Как его зовут-то, баба Павлина?