Как уложили площадку, вскоре же прибыл первый вертолет. Алексей ставил каркас для новой палатки и услышал грохот мотора. И пошли посмотреть, как сядет. Почти все собрались и Туркулесов.
Наверное, сверху площадка хорошо виделась — берестовая с красными флажками по углам на тусклой зелени вырубки. Вертолет сел точно в серединку, и хлысты только немного прогнулись.
Алексей хотел уходить, но задержался — захотелось поглядеть, кто прилетел, что привезли.
Выскочил оттуда летчик и, конечно же, стал бить себя по щекам и по шее, приветствуя комаров.
А за летчиком осторожно и неловко ступила на березовый настил...
Не мог в это поверить Алексей.
Ступила на березовый настил Зина...
Так давно не видел ее Алексей и думал, никогда не увидит, и не собирался увидеть, и может быть, не хотел увидеть. А она появилась нежданно.
Туркулесов к ней подошел, взял ее чемоданчик. Алексея она не могла узнать из-за его здешнего наряда и накомарника. Сам же он издали смотрел и не приблизился.
И хоть был он к ней равнодушен, неожиданность ее появления нарушила спокойствие, в котором он существовал. Точно камень упал в его омут, расшевелил водоросли, спугнул рыб и улегся на дно, и опять все успокоилось. Не хотел он этого спокойствия, тяготился им, но оно не покидало его. И все-таки камень лежал на дне, и уже поэтому дно изменилось...
Зина с Туркулесовым приближались. Она сразу надела накомарник, и Алексей видел ее лицо через тюлевую вуаль. А она не посмотрела в его сторону, и ему на миг сделалось обидно, что не посмотрела. Если б знала, что он здесь, посмотрела бы, это ясно... А она не знала. Это себе Алексей стал объяснять и удивился объяснению. И без объяснения он был уверен, что Зина посмотрела бы.
Он услышал, как Туркулесов сказал:
— ...В бухгалтерии можно раскладушку на ночь ставить.
И она жестковато усмехнулась и ответила:
— Роскошь!
Они пошли к бараку, где размещалась контора.
Надо было помочь разгрузить вертолет, и Алексей стал принимать ящики с тушенкой. Он подумал — не стоит показываться Зине, пусть не знает, что он здесь. Так спокойней и ей, и ему. Но тут же решил: будь как будет. В таком поселочке разве укроешься? И зачем укрываться? Никто из них не виноват ни в чем. Да она как инженер может посмотреть списки и увидеть его фамилию.
Вечером, когда кончили работу, непонятно, глухо потянуло его пройтись около конторы. Алексей не мог себе в этом признаться. Он даже не думал о том, чего хочет, но в голове словно появился маленький компас и стрелочка показывала в одном направлении... Это направление он и чувствовал: все время подспудно, темно ощущал, с какой стороны стоит этот осевший старый барак, до которого раньше ему никакого дела не было...
Раскрыл чемодан, достал «Поэтику», а сам всей кожей чуял: барак — за парусиной палатки, за вырубкой, прямо перед лицом.
Побрел к порогу на скалы — там над рекой сдувало комаров... А правая рука, правая щека, вся правая половина тела независимо от сознания чувствовала: барак справа.
Он пересиливал себя, не хотел признавать этой стрелочки, запавшей в голову. Посидеть часок, почитать спокойно... Первое знакомство с Аристотелем... Авлетика и кифаристика... Там в конце книги есть комментарии и эти понятия, конечно, объяснены... Устроился на выбеленном вешней водой бревне, застрявшем среди камней, раскрыл книгу, но читать не мог вовсе. Затылком, спиной, плечами узнавал, что барак — там, сзади, за скалой, за рощицей.
Упорно убеждал себя, что устал за день и поэтому чтение не клеится... И тут понял всю бессмысленность этого обмана и понял, чего хочет.
Закрыл книжку, сунул под куртку... Зачем-то посмотрел на пальцы: там остались оранжевые пятна — диметил растворял краску переплета. Подумал, что книжку надо обернуть в бумагу, иначе она совсем облезет. И тогда же, без всякой связи, решил, что надо идти к бараку. Четко, определенно решил и удивился этому решению.
Зина сидела у стола, спиной к двери. Какие-то чертежи перед ней, бумаги... На квадрате окна голова ее до волоска прорисована вечерним светом. Когда вошел Алексей, не обернулась. Дверь шаркнула, но Зина не обернулась. Наверное, подумала: кто-то из бухгалтерии... Переложила листы, задумчиво постучала карандашом по столу.
Алексей встал у порога. Подойти? Или — обратно, пока не заметила? Входя, он ждал, что они сразу друг друга увидят, и приготовился к встрече. Но сейчас, стоя у порога, почувствовал неуверенность. И тоскливо сделалось, и против воли он тихо позвал: «Зина...»
Она обернулась не сразу. Подняла голову от чертежей, посмотрела в окно, как бы проверяя себя, не ослышалась ли. И потом уж повернулась.
Жестковатая улыбка прошлась по лицу. Скорей даже усмешка... Но может быть, и улыбка... Без удивленья, буднично, словно видятся каждый день, сказала:
— Здравствуй. Не стой на пороге.
Встала с табуретки, шагнула навстречу, пожала руку отрывисто, коротко. И уже отпустила почти, но задержала и коснулась ладонью левой руки, погладила.
— Снова мучить меня собираешься?
И в глазах — тень от воспоминаний.
— Я не хотел. Никогда не мучил... Так вышло...
— Знаю. Но мучил, и мне не легче.
Села, слегка откинувшись спиной к столу, сжала губы.
— Пойду, — сказал Алексей.
Зина выпрямилась, посмотрела ему в глаза:
— Нет, не уходи. Посиди немножко.
Выдвинула вторую табуретку из-под стола.
Алексей неудобно присел и про себя отметил, что совсем спокоен, будто до горла налит прозрачным стеклом — все отвердело внутри, не шелохнется, все существует в той форме, в какой застыло тогда, раньше, когда уехал... Мысленно он заглядывал в этот, теперь уже холодноватый кусок стекла и увидел прошлое: себя и ее, умалившихся, далеких... И никакого чувства не вызывали эти воспоминания — все застеклело, сковалось, как от мороза.
Она опять откинулась к столу, прислонилась спиной к острому краю и смотрела на темные бревна стены.
— Почему ты такой?.. Нам было хорошо вместе, а ты ушел... Тебе тоже было хорошо? Было?
Алексей не двинулся, не изменил неудобной позы и долго не мог ответить. Он смотрел на Зину, и все казалось ему, что она далеко — как в перевернутом бинокле. И вообще ее не должно быть и появление ее случайно, ненужно и потому неправдоподобно...
— Наверное... — голос плохо слушался его, горло тоже застыло, и говорить не хотелось.
Зина повернулась, усмешка тронула губы.
— «Наверное»? Ты что же, сам себе не веришь?
Стиснула рукой угол табуретки — побелели суставы.
— Я же видела, чувствовала, что ты радовался мне... А потом я тебе надоела — вот и все. И ты уехал, сбежал.
— Нет, не надоела... — Алексей мучительно опустил глаза и почти совсем их прикрыл. — Не надоела... Я тебе скажу... Я тогда не решался сказать, а сейчас скажу... Я вот что скажу: я тебя не любил. Вот: не любил. И поэтому я ушел. Не надоела... «Надоела», значит, любил и разлюбил. А я совсем никогда не любил...
Она съежилась, сжалась, не замечая, как режет спину край стола, наклонила голову к самой груди.
— ...Было хорошо, это верно. Я тебя потом вспоминал и хотел с тобой побыть еще... Но следом за тобой не поехал бы — вот что. Искать тебя не стал бы, гнаться не захотел бы... Столько не виделись, а я ни разу не спросил о тебе и адрес не узнавал...
Он говорил, не поднимая глаз, скованный тем застывшим стеклом, заполнявшим грудь, и удивлялся, что еще может говорить.
— ...Не легче от этого... Я понимаю: вместе нам, может, было бы не плохо жить. Но без любви как же? Зачем связывать себя, если не любишь? Нельзя. Неверно так делать — жить вместе, не любя. Я пожилой уже, знаю, что пора заводить семью. И хочу семейную жизнь начать, чтоб все по-настоящему. А по-настоящему — когда любовь... Главное тут любовь. У меня ничего нет: ни дома, ни угла, ни родных, ничего. Была бы любовь, все было бы... Ты хорошая и нравишься мне, но вместе нам жить — это как брак по расчету. Плохо это. Когда любишь, расчетов нет, все открыто, ясно. А по расчету не проживешь. Я знаю. Будет видимость одна, а жизни не будет...
Зина вздохнула, повернулась к нему, покусывая губы. Потом отрывисто встала.
— Каким ты стал скучным, Леша. Все это придуманное, что ты говорить. Меня не обманешь. Я знаю: любил ты меня, а сейчас напридумывал чего-то невообразимого. Но я не стану тебя переубеждать и звать не стану. Живи, как хочешь, рассуждай, сколько влезет.
Она отвернулась к окну. По стеклу плясали комары. Кочерыжки пней, тощая тайга, далекий склон горы в белых полосах снега... Взгляд уходил вдаль, в простор бесприветный и вглубь, в прошлое... И Зина вдруг улыбнулась и сказала:
— Скоро дома поставим на правом берегу. Хорошие дома... Получили бы комнату, потом квартиру...
Посмотрела на Алексея. Такое посветлевшее у нее лицо...
И ему вспомнились палатки, бараки, общежития, где прожил эти годы. И протяжно, тоскливо, несбыточно захотелось своего дома... Чтоб расставить книги... Чтоб, придя с работы, сесть за удобный стол... И чтоб никто не мешал читать... Ему представились длинные полки из сосновых досок по стене, раскладушка под ними — чтоб лежа доставать книги рукой... Сосновый стол и всесуточный полярный день в окне, когда можно читать целую ночь — от смены до смены...
И кто-то еще был в этой воображаемой комнате... Была женщина... Алексей не видел ее, но чувствовал, что она там. Не Зина, другая... А может быть, Зина?
Он глядел на Зину, на лицо ее, еще не утратившее мечтательности, и не видел ее, так увлекся мгновенно возникшей картиной. И тут вспомнил, что это она его навела на такую мысль. И подумал: невидимая женщина в его комнате может быть Зиной. И не знал, как отнестись к этой мысли...
— Ты еще собираешься поступать в институт?
Он кивнул.
— Подавал бы в заочный... В политехнический, например. Ездил бы на сессии... И здесь бы — условия для занятий...