– Нет никакого смысла что-то говорить, пока ты в таком состоянии.
Петронилла вырвала руку.
– Ты во всем виновата! – выпалила она. – Если бы не твой развод, Рауль до сих пор был бы мне верен. Как только ты вернешься в Пуатье, он тут же меня бросит, как ненужную вещь, – я стану для него обузой. Если сейчас в моей голове царит неразбериха, то это твоя вина!
Урезонивать Петрониллу в таком состоянии бесполезно, тем более что в ее словах была доля правды. Алиенора почувствовала укол вины. После ее развода с Людовиком у Рауля не останется других причин, кроме любви, сохранять этот брак: родство с королем исчезнет, а с ним и выгода быть прикованным к вздорной сестре бывшей королевы Франции.
– Наскоками на меня ничего не изменишь. Если хочешь удержать Рауля, тебе понадобятся все твои способности.
Петронилла дернула головой, но позволила Флорете и Амарии выкупать себя и одеть в чистую сорочку. От еды она отказалась, зато выпила вина со снотворным, которое дала ей Амария. Веки ее отяжелели, и она прилегла на кровать Алиеноры.
– Если я ему не нужна, – прошептала она, – тогда я не хочу жить.
– Не болтай ерунды! – резко бросила Алиенора. – Рауль де Вермандуа – это не начало и не конец света. У тебя трое детей, и все они зовут тебя мамой. В Пуатье остались твои родные и друзья. Как ты смеешь такое говорить?
Петронилла лишь перевернулась на бок, подальше от Алиеноры, и больше ни на что не реагировала.
Алиенора направилась за Раулем и нашла его, как он и говорил, за молитвой в часовне Святого Михаила. Она опустилась на колени с той стороны, где был его здоровый глаз, и обратилась к Богу с собственной молитвой, пока дожидалась Вермандуа. Тот все медлил, словно не желал заводить с ней разговор. Она заметила, что его густая седая шевелюра несколько поредела на макушке, а некогда гладкое лицо обрюзгло. Одет Рауль был безукоризненно и по-прежнему излучал силу, но годы все-таки брали свое.
Наконец они поднялись с колен.
– Вы собираетесь расторгнуть брак с моей сестрой? – напрямик спросила Алиенора.
Лицо Рауля окаменело.
– Почему вы так думаете?
– Вы знаете не хуже меня. Не играйте со мной в придворные игры.
Он подавил вздох:
– Сами видите, какая она, и так почти каждый день в последнее время. Стоит мне лишь взглянуть на другую женщину, она тут же закатывает скандал. Требует моего внимания и не понимает, что у меня есть обязанности, которые я должен выполнять. На нее находит плохое настроение, и тогда она несколько дней не встает с постели. Священники говорят, что это наказание за то, что мы совершили, но я не верю. Мне кажется, она всегда была такая, просто теперь это сильнее проявляется.
– Но вы не ответили на мой вопрос.
Он покачал головой:
– Да, я обдумываю этот вариант, но мне еще нужно посоветоваться с королем. Полагаю, если вы собираетесь вернуться в Пуатье, Петронилле следует поехать с вами. Ей будет гораздо лучше там, где она провела свое детство, – во многом она так и осталась ребенком.
– Выходит, вы перекладываете ответственность за нее на меня?
– Она нуждается в заботе, и этот отъезд, полагаю, пойдет на пользу.
– Кому – вам или ей? – презрительно осведомилась Алиенора.
– Нам обоим, а также нашим детям.
– А что будет, когда я расстанусь с королем, расторгнув брак?
– Это мне еще предстоит решить.
Алиенора набрала в легкие воздуха, чтобы возразить, но промолчала, заметив в его взгляде неподдельную боль.
– В таком случае мне остается надеяться, что ваша совесть укажет вам верный путь, – сказала она. – Вы поклялись защищать ее. Так сдержите теперь свою клятву.
Глава 38Анже, конец августа 1151 года
Генрих, герцог Нормандии, предавался утехам. Его бедра оседлала красотка с густой каштановой шевелюрой, огромными серыми глазами и полными мягкими губами, способными доставить самое утонченное наслаждение. В свои восемнадцать лет Генрих не терял энтузиазма и сил даже после нескольких раундов любовных игр, начатых предыдущим вечером, когда он удалился на покой с Элбургой, флягой вина и тарелкой медового печенья.
– Я буду по тебе скучать, – задыхаясь, проговорил он, пока девушка скакала на нем.
Чувствуя приближение кульминации, Генрих любовался ее грудями, которые забавно подпрыгивали.
– Тогда возьмите меня с собой, сир. – Она наклонилась, чтобы куснуть его плечо. – Я согрею вас в дороге.
Генрих на секунду задумался. Взять ее с собой в военный поход? Она очень ему пригодилась бы, тем более что Элбурга не стала бы жаловаться на тяготы пути и не доставила бы ему хлопот. К сожалению, от идеи пришлось отказаться. Иначе отец будет недоволен.
– Нет, милая, – пропыхтел он. – Я бы очень хотел взять тебя в Париж, но это неприлично.
– Ха, а я и не подозревала, что вас волнуют приличия.
– Волнуют, когда это необходимо. Нам с отцом предстоят деликатные переговоры с королем Франции. Мы хотим кое-чего от него добиться, а для этого полагается быть безукоризненными придворными. Мне от тебя нужно одно – ласковое прощание.
Она встряхнула головой и расхохоталась:
– В таком случае я вытяну из вас, мой господин, все соки. А когда закончу, вы целый месяц не взглянете ни на одну женщину!
Генрих в этом сомневался, но возражать не стал.
Когда утреннее солнце вылезло из-за горизонта, Генрих отпустил Элбургу, шлепнув ее по попе и сунув кошелек с серебром – вполне достаточно, чтобы она продержалась до его возвращения. Он чувствовал себя превосходно и нисколько не устал. Чтобы поубавить его живость и бьющую через край энергию, требовалось нечто большее, чем любовные игры. Он обошелся коротким сном, а когда проснулся, то принялся одновременно обдумывать несколько задач, меря широкими шагами комнату, ибо неукротимая энергия не давала усидеть на месте. Труднее всего ему приходилось в церкви, когда нужно было выстоять неподвижно всю службу. Генрих считал, что Господь предначертал ему быть королем и герцогом, а потому простит, если он мало времени уделяет молитве. Для этого и нужны монахи и священники.
Генрих подошел к окну, надевая тунику из красной шерсти с несколько обтрепанными манжетами после возни с собакой, когда они играли, кто кого перетянет. Юноша понимал, что на официальных мероприятиях важно выглядеть хорошо, однако в повседневной жизни предпочитал старую, но удобную одежду. Имеет значение только то, каков человек в этой одежде и как он использует свою власть. Его отец с этим не соглашался, впрочем одежда для отца всегда была частью его величия.
По двору носились слуги, готовясь к завтрашнему путешествию в Париж. Им предстояло подковать лошадей, начистить сбрую, проверить снаряжение, чтобы в пути все прошло гладко и ничто их не задержало. Король Людовик отказался от намерения нанести удар по Руану и вместо этого пригласил на переговоры, сославшись на болезнь, но в политике, если только не находишься лицом к лицу с противником, никогда нельзя сказать, где правда, а где предлог.
Насвистывая, Генрих пристегнул ремень, причесал густые рыжеватые волосы, наведя на голове подобие порядка, и отправился на поиски отца.
Жоффруа оказался в своей спальне. Постель заправлена, занавеси балдахина подняты, помощники и вельможи уже вовсю трудятся, а писари корпят над стопками документов. Жоффруа сидел за столом, положив одну ногу на пуфик, и внимательно читал какую-то бумагу.
– А, – произнес он, когда в комнату влетел его сын, – вот и наш лентяй явился.
Генрих плеснул себе вина и взял из корзинки на столе маленький хлебец.
– Я давно проснулся. – Он многозначительно улыбнулся.
Отец приподнял брови:
– В самом деле? Остается надеяться, что ты провел утренние часы с пользой.
Было видно, что отец и сын любят обменяться шуткой, хотя в тоне Жоффруа проскальзывало небольшое раздражение.
– Именно так. Опыт всегда полезней, как ты вечно твердишь мне. – Генрих показал на пуфик. – Что, нога опять беспокоит?
Жоффруа выглядел раздраженным. Ему хотелось, чтобы к его ране, заработанной на поле брани больше десяти лет назад, относились с должным уважением и вниманием, но без намеков на его слабость. Сын – молодой и красивый жеребец – постоянно рвался в бой. Однако Жоффруа по-прежнему держал бразды правления и не позволял своему наследнику об этом забывать.
– Не хуже, чем обычно, но лучше дать ей покой за день до длинного путешествия. – Он жестом пригласил Генриха присесть. – Нам нужно еще кое-что обсудить.
Но они уже все обсудили насчет французов. Людовик потребовал, чтобы ему передали земли Вексена на границе между Нормандией и Францией в обмен на его признание Генриха герцогом Нормандии. Кроме того, оставалось решить вопрос с мятежным кастеляном Монтрея, но, поскольку Жиро де Берле уже сидел в кандалах в их темнице, а Монтрей разрушен до основания, дело было не срочное. Правда, де Берле обратился к Людовику за помощью, не в силах справиться с анжуйскими хозяевами, но это могло послужить полезным рычагом в переговорах. Генрих был заинтересован в перемирии, надеясь купить или успокоить Людовика. Изгнание французов из Нормандии означало, что он мог сосредоточиться на Англии. И если для этого нужно было подмазать колеса примиренческими речами и отдать полоску земли, значит так тому и быть. Все еще изменится, придет время.
– Что обсудить? – Он опустился на стул против отца.
– Король Людовик затеял развод, – сказал Жоффруа. – Ему необходим наследник по мужской линии, а у него рождаются только одни девочки. Видимо, семя жены слишком сильное, а его собственное – слишком слабое.
Генрих нахмурился, не понимая, к чему клонит отец. Речь явно не шла о женитьбе на старшей дочери Людовика. Такой шаг обсудили и отвергли много лет назад.
– Разумеется, он виноват. Твоя мать гораздо строптивее Алиеноры Французской, а мое семя все равно взяло верх, и из ее утробы вышло три сына. Ты не столкнешься с такой трудностью.
Генрих уставился на отца. Кусочек хлеба, который он жевал, чуть не застрял у него в горле – пришлось его громко проглотить.