– Возможно, и так, но, повторюсь, особой пользы в нем я также не вижу. – Она передвинула свою пешку и откинулась на спинку кресла. – Архиепископ Бордо однажды рассказал мне, что вы задумали женить на мне своего сына, когда он еще лежал в пеленках.
Жоффруа скривил рот:
– Но теперь он уже не в пеленках. – Граф Анжуйский упорно сверлил ее взглядом. – Как только под вашим разводом поставят печать, вы превратитесь в лакомую добычу, за которой все будут гоняться. И волей-неволей вам придется еще раз выйти замуж. Вокруг много волков, и, конечно же, для вас лучше находиться в компании тех, кого вы знаете и кто пришел к вам с почтением. Быть может, вы считаете, что способны защитить себя, но тем не менее вам нужна весомая кольчуга за спиной, а ему нужно стать не просто наемником или верным вассалом. Даже моя сварливая жена скажет вам то же самое.
– А вы смельчак, раз пришли ко мне с таким предложением.
– В смелости есть смысл, но я не действую опрометчиво, как и мой сын. Мы просим одного: подумайте над этим.
– Я не отвечу ни да ни нет.
Алиенора, сохраняя невозмутимость, продолжила играть в шахматы, намереваясь нанести ему поражение. Когда она этого добилась, он принял проигрыш с грустной улыбкой.
– Возможно, вы захотели бы сыграть с Генрихом, – заметил Жоффруа.
– Он часто вас обыгрывает? – Она взглянула на юношу, который оставил танцы по знаку отца.
– Скажем так: мы играем на равных.
– Тогда я буду ожидать такого же исхода.
Жоффруа усмехнулся.
– Иногда происходят вещи, которых мы не ожидаем, – ответил он и освободил кресло для Генриха. Сын занял его место, а граф захромал к одному французскому барону, чьи земли граничили с анжуйскими.
Алиенора по-новому взглянула на юношу, занявшего место отца по другую сторону шахматной доски. Интересно, каково быть женой этого якобы блестящего молодого человека, до сих пор изображающего воплощение самой скромности? Она на девять лет старше, а это либо пустяки, либо непреодолимая пропасть. Что же касается жизненного опыта, то тут он ей не соперник. Молодого человека можно сравнить с белым листом – пиши что хочешь; вполне вероятно, она сумеет манипулировать им, чтобы он стал тем, кем ей надо. Но для начала предстоит узнать о нем больше, прежде чем думать о таком важном шаге.
У него были яркие умные глаза, и он уже умел скрывать свои мысли. Губы нежные, как у всякого юного существа, но твердо сжаты, а подбородок решительно выдвинут вперед. Интересно, какой он в супружеской постели? Видимо, от него родятся рыжеволосые, синеглазые сыновья и дочери. И тогда Жоффруа Анжуйский станет свекром. От последней мысли королева едва не содрогнулась. И каково это – надеть северную корону, если амбиции и удачи юноши приведут его на английский трон? Она мало знала о той стране, туманной, зеленой и холодной, лежащей на периферии ее интересов. Если в Париже Алинора чувствовала себя вдали от дома, то что говорить об Англии?
Генрих солнечно улыбнулся и предложил ей начать партию:
– Прошу, мадам. Первый ход ваш.
– Ну вот, – изрек Жоффруа, когда они с сыном удалились на ночь к себе, – все оказалось нетрудно, правда?
Генрих кивнул, грустно улыбнувшись отцу. Он готовился увидеть зрелую женщину, давно миновавшую пик расцвета, но в реальности она оказалась все еще молодой и красивой, обаятельной и спокойной – прекрасная партия для любого монарха. Он привык к женщинам с сильным характером, его родная мать такая же. Но если матушка отличалась резкостью мнений и была как твердая сталь, Алиенору можно было сравнить с жидким золотом. Правда, она, конечно, не юная невинная дева, с которой ему было бы лучше всего, но это не катастрофа.
– Она очень красива, – признал Генрих.
Шахматную партию они довели до пата. Генрих мог бы выиграть, но поддался из соображений дипломатии, правда где-то в глубине души у него закралось подозрение, что она поступила так же.
– Людовик глупец, что выпускает из рук ее и Аквитанию, – сказал Жоффруа. – Герцогиня из тех женщин, которые принимают самостоятельные решения и поступают, как им заблагорассудится. Нам не придется умасливать уйму советников, да и вряд ли у нее здесь есть доверенные лица.
– Выходит, наш успех зависит от ее решения?
– Совершенно верно, – подтвердил Жоффруа. – Ты сегодня преуспел. По-моему, произвел на нее хорошее впечатление, но при этом не выпячивался настолько, чтобы показаться дерзким, и не привлек внимания Людовика и его придворных. Я уверен, что никто даже не догадался о нашей затее. Все только о том и говорят, что я привез сюда Жиро де Берле в кандалах.
Генрих подошел к окну.
– Она согласится, – тихо произнес он больше себе, чем отцу, и сразу унесся мыслями в Аквитанию, ее несметным богатствам и тому, какие перед ним откроются перспективы, если он станет герцогом-консортом.
Прошло всего несколько часов, а его нежелание и равнодушие как будущего жениха превратилось в нетерпение.
Жоффруа разлил вино по хрустальным кубкам и поднес один к окну.
– За успех, – провозгласил он.
Генрих взял кубок и отсалютовал отцу:
– За династию.
Алиенора сидела в постели, положив поверх одеяла запечатанное письмо, прибывшее из Пуатье с наступлением темноты. Она задумчиво смотрела на послание, наматывая на палец прядь волос. Хотя за ней и закрепилась репутация искусительницы, единственный мужчина, который видел ее с распущенными волосами в спальне, был Людовик. Теребя локон, королева представляла немигающий взгляд молодого анжуйца, если она примет его предложение и подарит ему привилегию мужа. В целом идея была интересная и имела свои преимущества, но предстояло еще как следует все обдумать, поскольку на этот раз то будет ее самостоятельный выбор, пусть даже ограниченный соображениями, кто она такая и что собой представляет.
Отпустив локон, она разгладила письмо на коленях и прикусила губу. Ее сердце стремилось в Тайбур, к мужчине, продиктовавшему это послание, но политическая необходимость и благополучие Аквитании делали их связь несостоятельной. В тринадцать лет она верила, что все возможно, но время наделило ее мудростью и укротило безрассудство. Отец со своими советниками оказался прав. Если бы она вышла за Жоффруа, то ввергла бы тем самым Аквитанию в хаос, пока группировки сражались за власть.
На Святой земле она мечтала расторгнуть брак с Людовиком и поступать, как ей захочется, но и тогда это была всего лишь бредовая фантазия. Ее отношения с Жоффруа де Ранконом навсегда останутся тайной, хранимой с особой бдительностью. Ее священный долг – защищать Аквитанию, преумножая блеск страны. А поможет ли достигнуть этой цели брак с Генрихом, герцогом Нормандским, – другое дело. Партия в шахматы ничего не рассказала об этом человеке, кроме того, что он необыкновенно умен и стремится доставить ей удовольствие, но без подобострастия. Он чем-то напомнил ей оруженосцев, которым она дала хорошие посты у себя на службе. Если она и ему найдет подходящую службу, то все еще сложится.
Алиенора грустно вздохнула и сломала печать на письме Жоффруа. В свете мерцающей масляной лампы буквы словно расплывались. На первый взгляд это был обычный отчет о текущих событиях в Аквитании. Кастеляны Людовика собирались покинуть занимаемые крепости, страна готовилась к финальной инспекции перед разводом. Однако в письме содержался код и, как всегда, была сделана личная приписка буквами чуть больше или меньше обычного размера. Жоффруа писал, что жаждет ее возвращения. Он долго страдал от какой-то болезни, подхваченной на Святой земле, но сейчас поправляется, а если она приедет, то он сразу выздоровеет.
– Да хранит тебя Господь, любовь моя, – прошептала она, поцеловала пальцы и передала поцелуй пергаменту, прежде чем спрятать его в сундук. – Скоро мы будем вместе.
Глава 40Дорога на Ле-Ман, 4 сентября 1151 года
Сентябрьское солнце обрушило безжалостный желтый свет на кавалькаду графа Анжуйского и молодого герцога Нормандского, недавно подтвердившего свой титул. Лошади с темными от пота боками понуро плелись по выбеленной небом пыльной дороге. Знамена обвисли на древках, и не было даже дуновения ветра, чтобы всколыхнуть их шелка. Рыцари ехали без доспехов, спрятав кольчуги и толстые подбитые туники в парные сумки на вьючных лошадях. Даже вместо шлемов из багажа достали соломенные шляпы с широкими полями. Всадники то и дело вытирали лицо и шею тряпками, смоченными водой из фляг.
Рыжеволосый и светлокожий Генрих страдал неимоверно, но стоически. Краткое пребывание в Париже прошло в высшей степени удовлетворительно. В обмен на полоску земли и несколько минут демонстрации почтения Людовик Французский официально признал его герцогом Нормандии. Они с отцом получили перемирие, а это означало, что он мог продолжить свои планы по вторжению в Англию, и даже если ему придется жениться на герцогине Аквитанской, то она, по крайней мере, соблазнительна и принесет ему огромное состояние, не говоря уже о престиже. А он всегда сможет держать на стороне любовниц, если захочет. При мысли о землях, которые к нему перейдут, все нанизанные на одну нитку, как бусины в ожерелье, он невольно улыбнулся.
Прошлой ночью они остановились в Ле-Мане; сегодня им предстояло заночевать в Ле-Люде, а затем отправиться в Анже, чтобы посовещаться со своими баронами и домочадцами.
– Боже, как жарко! – пожаловался отец. – Мои кости будто горят.
Какое-то время они ехали молча, каждый был занят собственными мыслями. Генрих бросил взгляд на отца: лицо того раскраснелось, глаза блестели.
– В миле отсюда есть отличное место для купания, – предложил Генрих. – Мы могли бы охладиться там и перекусить.
Жоффруа кивнул.
– Я не голоден, – сказал он, – но отдохнуть от седла было бы хорошо.
А вот Генрих проголодался. Даже изнуряющая жара не умерила его аппетита, последние несколько миль его терзала мысль о хлебе с сыром.
Они приехали на песчаный берег, где река образовала зелено-голубые отмели, а тень ивняка так и манила устроить простой пикник. Генрих разделся до льняных штанов и с радостным криком пробежался по теплому песку к воде. Лицо и руки у него загорели до красно-коричневого оттенка, поскольку все лето он провел в военных кампаниях, но тело осталось молочно-белым. Вода показалась ему восхитительно прохладной, когда он забрел в реку по бедра, и он плюхнулся в воду спиной, раскинув руки и ноги. Отец присоединился к нему, тоже раздетый до белья, но когда Генриху захотелось поиграть с ним в «кто кого утопит», Жоффруа оттолкнул сына, прорычав, чтобы тот оставил его в покое, он собирается лишь освежиться.