Холодный дождь превратил многолюдные улицы Парижа в мерзкую, зловонную жижу. Никто не мог выйти в город по делам, не испачкав обуви и одежды. Даже если обходить и перепрыгивать лужи, от брызг из-под колес было не скрыться.
Во дворце ставни были открыты, чтобы впустить дневной свет, но они также впускали вонь из города, смешанную с неприятным запахом затхлых камней, и сырость холодной, влажной осени.
Завернувшись в теплую мантию, подбитую шкурками русских белок, Алиенора сидела у камина в своих покоях, держа в руках документ с несколькими печатями, свисающими со шнуров у основания; несмотря на мрачный день и вонь, она улыбалась.
Дверь открылась, и вошла Петронилла, за ней следовал ее обычный эскорт придворных дам – важных и суровых матрон. Петронилла расстегнула накидку на груди и сорвала головной убор, открыв длинные каштановые косы.
– Все! Кончено! – Ее глаза вспыхнули. – Я белее новорожденного ягненка. Все утро я омывала ноги беднякам после того, как они пробирались через эту вонючую трясину. Я подавала им хлеб и милостыню и прикасалась к их язвам. – Она поморщилась. – Я вдыхала их вонь и выдыхала ее с молитвой. Я склоняла голову и молила о прощении. – Она бросила на сестру вызывающий взгляд. – Я просила прощения не за то, что любила Рауля; я просила простить меня, потому что мне надоело, что люди отворачиваются от меня. Я такая же, как раньше, но теперь все меня ненавидят.
– Никто не испытывает к тебе ненависти. – Алиенора старалась не выдать своего нетерпения. – Садись рядом.
Петронилла вздохнула и бросилась к Алиеноре. Она взяла вышивку, над которой трудилась перед уходом в церковь. Это был подол туники, наполовину расшитый зелеными шелковыми акантовыми завитками.
– Послушай, – сказал Алиенора. – Не знаю, интересно ли тебе, но мы с Людовиком выясняли, можно ли расторгнуть брак Рауля, и похоже, что все получится.
Петронилла уронила шитье на колени.
– Расторгнуть брак? – сказала она, округлив глаза.
– Я не хотела говорить тебе раньше, пока все не выяснится окончательно, да и вы должны были покаяться, но мы нашли трех епископов, которые согласились расторгнуть брак Рауля. – Она постучала пальцем по пергаменту в своей руке. – Если все пройдет хорошо, ты и Рауль сможете пожениться, как только мы все уладим.
Петронилла прижала руки к груди, словно удерживая сердце внутри тела, и ахнула. Когда Алиенора, встревожившись, склонилась к ней, девушка лишь покачала головой и ликующе рассмеялась.
– Я знала, что ты меня не подведешь! Как бы то ни было, мы одной крови. Это чудо. Я все время молилась об этом, пока стояла на коленях в церкви и омывала ноги бедным! – Она обняла Алиенору и поцеловала ее. – Спасибо, сестра, спасибо!
Алиенора обняла ее в ответ, ей на глаза навернулись слезы – она любила сестру, что бы та ни натворила.
– Я обещаю вести себя хорошо. Я буду самой лучшей женой на всем свете! – поклялась Петронилла. – Мы снова сестры, как и прежде!
Но Алиенора знала, что как прежде никогда не будет – слишком многое изменилось, слишком многое сказано и сделано; и все же было так приятно чувствовать объятия Петрониллы и знать, что хотя бы некоторые связи между ними, пусть и потрепанные, остались.
– А как же Рауль? – спросила Петронилла. – Он знает?
– Людовик ему сообщит. Мы ждали ответа от епископов. – Алиенора предостерегающе подняла указательный палец. – Предупреждаю тебя, многие будут против. Тибо Шампанский не согласится, потому что это оскорбление его рода. Они с Людовиком и так в плохих отношениях из-за Тулузы, все будет только хуже. Подозреваю, что граф призовет своих священников, чтобы опровергнуть мнение наших.
– Им это не удастся, – сказала Петронилла, энергично покачав головой. Она снова обняла Алиенору. – Обещаю, что теперь, когда у меня есть Рауль, я никогда не попрошу ничего другого до конца жизни! Теперь у меня есть все!
Алиенора улыбнулась одними губами, потому что получить «все» – не так уж и хорошо. Это значит – есть что терять.
Рауль с трепетом вошел в покои Людовика. Окинув комнату быстрым взглядом, он убедился, что слуг отослали. Однако собрались аббат Сугерий, брат Людовика Роберт де Дрё и его дяди Гильом де Монферрат и Амадей Морьенский.
– Сир. – Рауль опустился на колени и склонил голову.
Он уже несколько дней не видел Людовика. За ним по-прежнему внимательно следили, хотя уже не держали под строгим домашним арестом. Он ощутил тяжесть неодобрения недавних добрых знакомых; вытесненный из ближнего круга короля, он стал беззащитен. Тех, кто теряет королевское расположение, убрать легко.
Людовик приказал ему встать.
– Вы здесь для того, чтобы ответить на вопрос о вашем поведении с сестрой королевы, – ледяным тоном сказал он.
Рауль склонил голову.
– Сир, моя жизнь в ваших руках. Я не надеюсь на помилование. Я сделаю все, чтобы искупить свою вину.
Людовик презрительно усмехнулся.
– В этом я не сомневаюсь. Вы никогда не лезли за словом в карман, но давайте надеяться, что на этот раз ваши слова не разойдутся с делом.
Рауль прочистил горло.
– Сир.
– Это дело семейное и в то же время государственное, – сказал Людовик. – Все мои решения отзываются далеко за стенами этой комнаты. Чтобы искупить вину, вы должны жениться на сестре королевы.
Рауль уставился на Людовика в ошеломленном молчании.
– Я нашел трех епископов, включая вашего кузена, готовых признать брак с Леонорой недействительным, что оставляет вам право жениться на госпоже Петронилле. – Людовик скривил губы. – Я бы хотел иного, но это, похоже, лучшее решение.
Рауль сглотнул.
– Я не знаю, что сказать, сир.
– Полагаю, такого с вами раньше не бывало, – неприязненно сказал Роберт де Дрё.
Людовик бросил на брата предостерегающий взгляд.
– Свадьба состоится, как только епископы объявят об аннулировании брака, и так быстро, как только можно будет организовать бракосочетание. А пока ты отправишься с аббатом Сугерием в Сен-Дени, где будешь пребывать в покаянии до дня свадьбы.
У Рауля все внутри сжалось. Он не хотел входить в Сен-Дени, опасаясь, что больше оттуда не выйдет, но разве у него был выбор? Его жизнь все равно была потеряна, и Людовик мог расправиться с ним в любой миг. Старшие мужчины смотрели на него с плохо скрываемым презрением.
– Сир, вы милосердны, – сказал он.
– Это не так, – ответил Людовик. – Я действую из соображений целесообразности и необходимости. В этом скандальном деле нет ничего милосердного.
Рауль покинул покои Людовика в оцепенении, но постепенно к нему вернулась способность мыслить, и он осознал, что означает аннулирование брака. Они с Леонорой почти не виделись, а когда встречались, то редко разговаривали. Вероятно, она была бы рада избавиться от него. Противиться она может лишь из-за потери высокого статуса супруги коннетабля. Он чувствовал легкое беспокойство по этому поводу, но с этим ничего не поделаешь.
Он решил подумать о Петронилле. Он действительно любил ее; помимо физического влечения играло роль и ее происхождение – она была сестрой Алиеноры, и пока Алиенора оставалась бездетной, Петронилла была наследницей Аквитании. Если у него с Петрониллой родятся дети, они смогут претендовать на наследование герцогства. По правде говоря, несмотря на тяжелый путь, который ему недавно пришлось пройти, и трудности, которые еще предстояло преодолеть, все могло сложиться весьма удачно.
Петронилла и Рауль тихо поженились на Святки в часовне Святого Николая в королевском дворце, и бракосочетание совпало с общим празднованием Рождества Христова. Петронилла выступала в платье из темно-красной шерсти, отделанном горностаем. Рауль был очарован юной невестой, что и неудивительно. Придворные гадали, что же особенного увидела невеста в одноглазом мужчине, разменявшем шестой десяток, но она, похоже, была так же счастлива, как и он.
После свадьбы пара удалилась в поместье Рауля к северу от Парижа, чтобы побыть наедине и подождать, пока осядет пыль скандала. Однако неприятности только начинались. Тибо Шампанский пришел в ярость от оскорбления, нанесенного его племяннице, и назвал Рауля блудником, прелюбодеем и соблазнителем юных девушек. Бернард Клервоский вступил с ним в союз, и вместе они обратились к папе римскому. Стремясь отомстить Людовику, Тибо поддержал Пьера де ла Шатра, избранного, но отвергнутого архиепископа Буржа, и предоставил ему безопасное убежище при своем дворе.
Людовик немедленно пригрозил отрубить голову де ла Шатру и выставить ее на шесте на мосту Пти-Пон в Париже, а рядом заодно повесить и голову Тибо. Он публично поклялся перед алтарем в Сен-Дени, что, пока сидит на троне, де ла Шатр не переступит порог Буржского собора. Папа Иннокентий немедленно в ответ отлучил от церкви всю Францию. Людовик ответил яростным письмом, в котором заявил, что всегда почитал Церковь и папу, а мятежное духовенство в Бурже в сговоре с Тибо и есть настоящие злодеи.
Последовавшая за этим тишина была сродни затишью перед бурей. Людовик находился в постоянном напряжении, готовый вспылить по любому поводу, и весь двор вздрагивал, едва услышав его шаги.
Алиенора в своих покоях разбирала шкатулку с кольцами. Некоторые из них она собиралась подарить верным слугам. Одно вдруг сверкнуло со дна шкатулки, и она надела его на палец. Когда-то оно принадлежало ее бабушке Филиппе и было украшено несколькими рубинами, похожими на зерна граната. Эти камни служили символом женщин ее рода, и кольцо передавалось из поколения в поколение.
Алиенора вытянула руку, чтобы рассмотреть кольцо на пальце, и задумалась, сможет ли она когда-нибудь передать его своему ребенку. Людовик продолжал время от времени делить с ней ложе, но безуспешно. Красные камни могли бы в равной степени означать ее напрасную кровь, поскольку каждый месяц результат его нечастых ласк не мог закрепиться в ее утробе.
Мысли Алиеноры прервал неистовый стук в дверь покоев. Гизела открыла ее раскрасневшемуся и запыхавшемуся оруженосцу.