Петронилла разродилась легко и быстро и уже сидела в чистой, свежей постели, пила вино с укрепляющими травами и наслаждалась вниманием.
– Мадам, ваш муж хочет видеть вас и ребенка, – объявила горничная, которая только что приняла сообщение у двери.
– Дай ее мне, – сказала Петронилла Алиеноре, отставляя чашу и указывая на ребенка. Алиенора осторожно передала маленький сверток Петронилле и с завистью смотрела, как ее сестра прихорашивается, словно Мадонна.
– Передай господину, что я рада его принять, – обратилась Петронилла к служанке.
Рауль переступил порог и на цыпочках подошел к кровати, что смотрелось нелепо, ведь он был таким крупным мужчиной. Он нежно поцеловал жену. Заметив, как его взгляд с удовлетворением переместился на ее налитую грудь, Петронилла тихонько засмеялась.
– Это пока не для тебя, – сказала она.
– Я буду с нетерпением ждать того дня, когда они откроются и мне. – Он откинул одеяло, чтобы посмотреть на новорожденную. – Она почти так же прекрасна, как ее умная мать.
Алиенора оставила Рауля и Петрониллу и отошла к окну. Ей хотелось плакать при мысли о том, что у нее никогда не было и не будет такой близости и нежности с Людовиком. Он пришел бы в ужас и даже не приблизился бы к родильным покоям, не говоря уже о том, чтобы взять ее за руку и сидеть рядом с ней так скоро после родов – особенно после рождения девочки, потому что это запятнало бы его чистоту и он воспринял бы пол ребенка как неудачу. От поддразниваний, откровенной чувственности, искренней любви, пылающей между ее сестрой и Раулем, у Алиеноры перехватило горло. Петрониллу, несмотря на все сопротивление, с которым она столкнулась, судьба одарила очень щедро, и, стоя сейчас здесь, в этой комнате, на празднике радости родителей, которые были в восторге от дочери, Алиенора чувствовала себя обделенной и нищей.
– Девочка, – сказала Алиенора Людовику. – Ее назвали Изабель.
Людовик фыркнул:
– И к лучшему. У Рауля уже есть сын от первого брака. По крайней мере, не будет ссор из-за наследства.
– Но она еще может родить сына. С первым ребенком они тянуть не стали.
– Этот мост можно перейти позже. У нас есть по крайней мере год отсрочки.
Алиенора налила вина и поднесла мужу. Сегодня он был одет в длинную тунику из простой шерсти, окрашенную в насыщенный темно-синий цвет, на шее у него блестел большой золотой крест с сапфирами. Хотя Людовик сохранил тонзуру, волосы вокруг выбритого места отросли и ярко серебрились. После возвращения из Шампани он постепенно восстановил душевное равновесие и напоминал скорее не захудалого отшельника, а изысканного князя церкви. Смотреть на него было приятно, и, несмотря на все трудности, Алиенора все еще чувствовала к нему привязанность. А став свидетельницей семейной идиллии Петрониллы с Раулем, ей снова захотелось зачать ребенка. Это было необходимо и ей, и Франции, и ее мужу.
– Я скучала по тебе в отъезде, – сказала она, положив руку на его рукав.
– И я скучал по тебе, – ответил он с настороженной ноткой в голосе.
– Ты придешь ко мне сегодня ночью?
Он колебался, и Алиенора видела, как он перебирает все возможные оправдания, чтобы не делать этого. Она с трудом скрыла гнев и нетерпение. Петронилле не приходилось просить о подобном Рауля.
– Мы должны зачать наследника, – сказала она. – Мы женаты уже более шести лет. Я не могу подарить Франции ребенка, если ты мне не поможешь. Вряд ли это невыполнимая задача.
Людовик отошел от нее и, отпив вина, устремил взгляд на реку. Она позволила ему некоторое время постоять в одиночестве и снова приблизилась.
– Давай я разомну тебе плечи, – успокаивающе сказала она. – Я вижу, как ты напряжен, и нам давно пора поговорить.
Он вздохнул и позволил ей подвести себя к кровати. Она достала из стенной ниши маленький пузырек с ароматическим маслом и велела ему снять тунику и рубашку. Его кожа была бледной и гладкой, прохладной, как мрамор. Медленно поглаживая его обеими руками, она приступила к делу.
– Как ты думаешь, новый папа одобрит отмену брака де Вермандуа?
– Не знаю, – сказал он, склонившись над сложенными руками. – Он отменил отлучение, но некоторые продолжают настаивать, убеждая его не отступать. Завтра в Сен-Дени состоится встреча с Сугерием и Бернардом Клервоским – на ней и обсудят все самое важное.
– А как насчет де ла Шатра и Буржа?
Она почувствовала, как он напрягся под ее руками.
– Об этом у меня нет никаких новостей. Я дал клятву, и они знают, чего я хочу.
Продолжая разминать его мышцы и поглаживать плечи, Алиенора небрежно сказала:
– Если ты примешь де ла Шатра, это выбьет почву у них из-под ног, и дело сдвинется.
– Ты хочешь, чтобы я отказался от своего слова? – Он повернулся и посмотрел на нее, его глаза пылали гневом. – Ты хочешь, чтобы я проскользнул, как лживая змея? Я поклялся, и на этом все.
Алиеноре хотелось сказать, что так вести себя глупо, но она попыталась смягчить его гнев.
– Конечно, ты должен поступать так, как считаешь нужным, – примирительно сказала она и поцеловала в ухо, шею, постепенно спускаясь все ниже, к талии.
Он перевернулся, со стоном обнял ее и бросился целовать. Она поцеловала его в ответ и распустила косы, рассыпав их в беспорядочные золотистые завитки. Ее чресла ныли от тупой боли. Она знала, что на этот раз забеременеет. Она чувствовала в своем теле семя, созревшее и ждущее. Людовик прижался к ней лицом, и она почувствовала, как колется его борода. Он обнял ее и распустил шнуровку на боках ее платья, чтобы просунуть руки внутрь. Они катались по кровати, стягивая с себя одежду, задыхаясь между поцелуями. Алиенора сняла платье, а потом и сорочку и осталась обнаженной, если не считать подвязанных голубыми шелковыми лентами чулок. Людовик, все еще в бриджах, окинул ее жадным взглядом и облизал губы. Его бледные щеки раскраснелись от вожделения. Она легла на спину, раскинув ноги.
– Людовик, иди ко мне, – позвала она. – Пусть у нас будет ребенок.
Он упал на нее, пытаясь проникнуть внутрь. Она потянулась вниз, чтобы высвободить его из одежды и направить, и почувствовала твердость под рукой. Муж застонал от ее прикосновения, но когда Алиенора открылась ему, вдруг обмяк.
– Людовик?
Он оттолкнул ее и откатился в сторону. А когда она потянулась к нему, в ярости замахнулся.
– Оставь меня в покое с твоими проделками потаскухи! – Он засунул свое поражение обратно в штаны и, чуть не плача, накинул сорочку и бросился вон из комнаты.
Алиенора села и закрыла лицо руками. От ее рук исходил аромат супруга. И что ей теперь делать? Как до него достучаться? Если так пойдет и дальше, ее положение королевы пошатнется. И, как бы она ни любила Петрониллу, ей хотелось, чтобы после нее Аквитанией правили ее собственные потомки, а не дети Рауля де Вермандуа. В изнеможении она отыскала свою сорочку и платье. Возможно, в шутке Петрониллы была доля правды. Возможно, ей следовало переодеться монахиней… или тамплиером.
– Господь не любит меня, хоть я всегда стремился повиноваться ему, – сказал Людовик Сугерию, и его голос эхом разнесся между резными колоннами новой галереи в церкви аббатства Сен-Дени. Свет, пробивавшийся сквозь великолепные витражные арки у него за спиной, осыпал плиточный пол драгоценным сиянием. Король опустился на скамью и потер тонзуру.
Сугерий прервал размышления в своей келье, чтобы встретиться со встревоженным до предела Людовиком, прискакавшим на взмыленной лошади.
– Почему ты говоришь, что Господь не любит тебя, сын мой? Из-за завтрашней встречи? Тебя это тревожит?
Людовик покачал головой.
– Нет, – мрачно сказал он. – Завтра будет просто болтовня, которую я уже слышал много раз. – Он сглотнул, с трудом подбирая слова. – Это потому… потому что я не могу зачать ребенка моей королеве. Я проклят и лишен своего предназначения как король и мужчина. – Он поднял измученный взгляд на Сугерия. – Я публично поклялся, что де ла Шатр никогда не переступит порог Буржского собора, не станет там архиепископом. Быть может, все из-за этой клятвы? Королева предложила мне отказаться от своего слова, но ведь я дал его перед Богом?
Сугерий нахмурился.
– Что мешает вам с королевой зачать ребенка?
Людовик покраснел.
– Я не могу… не могу совершить этот поступок, – пробормотал он. – Когда я иду к ней, то готов зачать ребенка, но потом тело отказывается подчиниться моей воле – иногда в последний момент. Это Божья кара.
Сугерий твердой рукой сжал плечо Людовика.
– Значит, вы должны просить помощи и милости у Господа, и королева тоже. Он укажет вам путь, если вы попросите Его с открытым сердцем.
– Я просил, – жалобно признался Людовик. – Я молился и жертвовал, но Он не ответил. – Он подался вперед, сцепив руки. – Возможно, это ее вина, – проговорил он, скривив губы. – Быть может, она как-то разгневала Господа. В конце концов, именно у нее случился выкидыш.
– Это на ее совести, не на вашей, – бесстрастно сказал Сугерий. – А вам следует открыться Божьей воле с истинным смирением и принять Его наказание, если это будет необходимо. Я сделаю для вас все, что смогу, – как делал всегда. – Он нежно провел рукой по тонзуре Людовика. – Однако, возможно, королева права. Если вы покажете свое смирение, согласившись позволить Пьеру де ла Шатру занять место архиепископа Буржа, это ослабит давление на вас и на Францию, что, в свою очередь, приведет к большей гармонии в вашей жизни. Я буду молиться за вас и просить Бога обратить благосклонный взор на вас и королеву. – Спустя мгновение он добавил: – Вам и королеве не повредит проявить смирение и уважение к аббату Бернарду. Он страшный враг, но могущественный союзник, и в ваших интересах отвадить его от Тибо Шампанского.
Людовик немного приободрился.
– Вы правы, – сказал он. – Я подумаю над вашим советом. – Он поднял взгляд на великолепные витражи. Их сияние давало ему слабую надежду и вдохновение. Сугерий всегда знал, как лучше поступить.