Затем Алиенора сделала реверанс императрице Ирине. Это была стройная и высокая женщина, одного роста с Алиенорой, но глаза у нее были темно-орехового цвета, а лицо – смуглым. Она была немного старше Алиеноры, но сохранила молодую гладкую кожу. На ней был далматик[16] из королевского пурпурного шелка, отороченный золотой тесьмой, а с короны свисали нити жемчуга, падая, будто молочные капли дождя на завитые волосы. В отличие от многих придворных дам она не красила лицо, лишь тонкими линиями подчеркивала глаза.
– Добро пожаловать, – сказала она на латыни. – Я так много слышала о королеве Франции.
– Я много слышала об императрице греков, – изящно ответила Алиенора.
Женщины оценивали друг друга с приличествующей случаю вежливостью, скрывающей любопытство и осторожность.
– Вы проделали долгий путь, и вам предстоит пройти еще больше, – сказала Ирина. – Проходите в покои и подкрепитесь. Все, что мы можем предложить во Влахернском дворце, в вашем распоряжении.
Войдя во дворец, Алиенора почувствовала себя так, словно попала в позолоченный сундук с сокровищами. Стены были расписаны фигурами в натуральную величину, украшенными сусальным золотом и яркими основными красками. Толченый ляпис[17], красный кермес[18], охра. Поверхности из мрамора, хрусталя и золота переливались, все вокруг мерцало. В полированном, инкрустированном полу отражались ноги Алиеноры, и ей казалось, что она идет по подсвеченной воде.
Наконец они пришли в большой зал совета, окруженный арками. На мраморном помосте стояли два кресла, одно для Мануила, другое для Людовика. Все остальные, включая Алиенору и Ирину, должны были стоять.
Между королем и императором стоял наготове переводчик с завитой и намасленной бородой, поскольку Людовик говорил по-латыни, а Мануил – нет. Разговор между государями был столь же изысканным, как и окружающая архитектура и убранство, поскольку, хотя ответы Людовика были лаконичными, переводчик приукрасил его слова цветистыми выражениями во вкусе греческого двора. Слушая ответы Людовика, Алиенора поняла, что происходит обмен любезностями. Согласно греческим обычаям, серьезный разговор не состоится ни сегодня, ни завтра, ни даже послезавтра.
По завершении предварительных переговоров ее и Людовика проводили на обед к императору и его двору в другой зал, к которому снова вели расписные коридоры с блестящими мраморными полами. Обеденные столы тоже были мраморными, розовыми и кремовыми, с богатой резьбой и белыми салфетками. Ароматы розовой воды, корицы и мускатного ореха пронизывали роскошные блюда, поданные на керамических и серебряных позолоченных тарелках. Здесь была нежная баранина с абрикосовым соусом, хрустящая золотистая дичь, фаршированная диким рисом, и тарелки со сверкающей серебряной рыбой из богатых вод Золотого Рога[19].
Греки ели свою пищу с помощью двузубого прибора, на который нанизывали кусочки баранины или абрикоса и надежно держали их, чтобы обмакнуть в пикантные соусы или в оливковое масло, бледно-зеленое, как жидкое стекло. Заметив интерес Алиеноры, Ирина преподнесла ей в подарок свой столовый прибор.
– Скоро вы будете удивляться, как вообще обходились без этого, – сказала она.
Алиенора поблагодарила Ирину и полюбовалась ручкой из слоновой кости, инкрустированной маленькими квадратиками переливающейся мозаики.
– Вы должны увидеть великолепные достопримечательности нашего города, – добавила Ирина. – Я все покажу вам сама, и мы сможем лучше познакомиться.
– Мне бы этого очень хотелось; вы очень любезны, – ответила Алиенора, улыбаясь.
Ирина улыбнулась в ответ, хотя изгиб ее губ не отразился в глубоких и внимательных глазах.
– Ваш муж завоевал репутацию набожного человека. Мы слышали от наших купцов, что он проводит много времени в молитве.
– Это так. – Алиенора подняла свой кубок, думая, что «купцами» императрица именует шпионов. – Моего мужа в детстве готовили в священники, прежде чем он стал наследником престола.
– В нашем городе он найдет для себя много интересного. У нас есть церкви, святыни и реликвии, ценность которых не поддается оценке, императоры охраняли и защищали их от врагов на протяжении тысячи лет. И будут это делать и впредь.
Алиенора не упустила предупреждения и вызова, прозвучавшего в, казалось бы, простых словах Ирины. Людовику разрешалось смотреть, но не трогать, а французы были не столько союзниками, сколько удобным способом отвлечь врагов Константинополя.
– Я считаю, что нам есть чему поучиться друг у друга, – сказала Алиенора.
– Совершенно верно, – спокойно ответила Ирина, поднимая свой кубок. – Это так.
Алиенора быстро освоилась в Константинополе. Пышность не оставила ее равнодушной. Она, Людовик и их свита разместились в охотничьем домике, по сравнению с которым Тальмон казался крестьянской лачугой. В первую ночь Алиенора снимала боль от долгого путешествия в горячей воде с ароматом лепестков роз. Слуги натирали ее тело экзотическими маслами и массировали застывшие мышцы, пока она не ощутила легкость в мыслях и томление. Император предоставил им слуг в дополнение к их собственным, чтобы они могли удовлетворить любые их просьбы.
– Шпионы, – сказал Людовик, раздувая ноздри, и отодвинул блюдо с маленькими миндальными пирожными, украшенными цветным сахаром. – Они прислали к нам шпионов, а мы не можем делать то же самое с ними.
Алиенора пожала плечами:
– Что они могут выяснить?
– Ничего, потому что мы ничего им не скажем. – Он поймал ее за запястье, когда она проходила мимо, и притянул к себе. – Я не хочу, чтобы ты болтала с императрицей и выдавала ей все, слышишь? Я знаю, какие женщины сплетницы.
– Я не дура, – ответила она. – Мы с императрицей хорошо понимаем друг друга. – Она высвободилась, потирая место, куда впились его пальцы. – Тебе бы следовало поощрять меня говорить с ней и выпытывать информацию, но ты же не хочешь, чтобы я обладала такой властью?
– Это мужское дело. Тебе вмешиваться запрещено.
Она стиснула зубы.
– Предупреждаю тебя. – Он погрозил ей указательным пальцем. – Я не потерплю никаких заговоров.
– Тебе не приходит в голову, что я могу попытаться тебе помочь?
– Нет, – бросил он. – Не приходит. – Он вышел из комнаты и направился по коридору в свои покои. Тьерри де Галеран стоял на страже у входа и одарил Алиенору многозначительной ухмылкой. Она потерла запястье, за которое ее схватил Людовик, и раздражение его глупостью переросло в гнев. Греки быстро узнают от своих шпионов, что король и королева франков не в ладах друг с другом. Какой смысл было приказывать ей быть осторожной, если по его поступкам и так все ясно?
От пышности и роскоши Константинополя у Алиеноры перехватывало дыхание. На восходе и закате город сиял в блеске позолоты, бронзы и золота. Ирина повела ее на крышу Влахернского дворца и в великолепный день, когда светило белое солнце и дул легкий бриз, показала Алиеноре ипподром, форумы императоров Константина и Феодосия, собор Святой Софии. За рекой кварталы генуэзских торговцев в Галате сверкали, как золотая шкатулка. Ирина говорила быстро, указывая на все быстрыми движениями, словно желая исполнить обязанности хозяйки и ничего не упустить.
Константинополь был утомителен. Когда хозяева возили их по городу и показывали одну удивительную достопримечательность за другой, Алиенора обнаружила, что видит перед собой аморфное пятно из хрусталя, мрамора и золота. Это было похоже на одурманивание или удушье, и при всей своей красоте в городе будто давили стены. Людовик проводил часы, поклоняясь драгоценным святыням, по сравнению с которыми церковь Сен-Дени меркла.
Французская армия была вынуждена оставаться за пределами оборонительных стен в палатках, воинов пропускали в ворота только в строго контролируемом небольшом количестве. Император не собирался выпускать толпу на свободу в своем городе. Впечатления солдат от Константинополя отличались от впечатлений их сеньора и дамы, поскольку они видели то, чего не видели Людовик и Алиенора, но это было не менее познавательно. Солдаты увидели зловонный, затхлый мир бедняков, кишащий болезнями и воровством. На темных, узких улицах в недрах величайшего города христианства, где даже в полдень царили сумерки, обитатели вели убогую жизнь. Паломники и солдаты сообщали своим товарищам, что город похож на огромный золотой камень, который перевернули, чтобы обнаружить под ним грязь и извивающихся тварей, и по сравнению с этим даже самые промозглые и неприятные уголки Парижа казались залитыми ярким светом.
Прошло две недели, и Людовик продолжал ждать прибытия той части своей армии, которая шла другим путем. Накануне этого выпал праздник святого Дионисия, и император послал Людовику избранную группу священнослужителей для совершения службы в честь этого святого. Каждому монаху вручили высокую свечу, искусно украшенную сусальным золотом и яркими красками. Среди греков были евнухи, кастрированные до того, как у них огрубел голос. Полнотелые и рыхлые, они пели сладкими высокими голосами, которые сливались с более глубокими и низкими мужскими тонами – эти чудесные звуки доводили Людовика до слез.
Алиенора задумалась о цели этого музыкального подарка, поскольку знала, что греки слишком хитры, чтобы дарить что-то просто так, даже если они тоже отмечают праздник святого Дионисия. Тем не менее служба была прекрасной, и она вежливо поблагодарила Ирину.
Императрица улыбнулась и поправила драпировку своего далматика на рукаве так, чтобы золотой край упал точно по прямой. Они сидели в одном из многочисленных покоев Ирины во Влахернском дворце, из открытых окон которого открывался великолепный вид на Золотой Рог. Слуги неслышно подносили сладкое вино и нежные пирожные с розовой водой.
– Мы с императором сделали все возможное, чтобы вы стали желанными гостями в нашей стране, и нам показалось, что это подходящая кульминация.