Жоффруа возглавлял авангард вместе с дядей Людовика Амадеем Морьенским. Алиенора беспокоилась о де Ранконе, но никак этого не выказывала. Они стали еще осторожнее друг с другом после той короткой вспышки страсти в Константинополе, поскольку оба знали об опасности и о том, насколько они уязвимы.
Алиенора вернулась в палатку. Гизела дрожала, кутаясь в плащ, подбитый мехом. Подол запылился, а беличьи шкурки, некогда рыжевато-коричневые, потеряли блеск и испачкались.
– Я не хочу ехать в гору, – жалобно заныла она.
– Могло быть и хуже, – терпеливо напомнила Алиенора. – Могла бы остаться в Константинополе и сейчас собираться замуж.
Гизела сжала губы и молча закончила одеваться.
Людовик прибыл, пока женщины ждали лошадей.
– Держите строй и не сходите с тропы, – предупредил он. – Я хочу, чтобы к ночи все были на месте. Никаких глупостей.
Алиенора посмотрела на него с раздражением. Что, по его мнению, они собираются делать на замерзшем склоне горы? И зачем им сходить с тропы, если это может означать смерть от турецких стрел или падение с каменистого склона?
– Я приказал авангарду не ослаблять бдительность и ждать на вершине, пока не придет багаж.
Людовик бодро кивнул, вскочил в седло и поскакал обратно через лагерь, наклоняясь то тут, то там, чтобы перекинуться парой слов с воинами, подкрепляя их решимость. Алиенора наблюдала за ним, нехотя признавая, что при всех его недостатках и поступках, из-за которых она его презирала, он хорошо сидел на лошади и вдохновлял людей, когда прилагал усилия. Он был сильным и искусным фехтовальщиком, обладал грацией и двигался легко. Если что-то и пробуждало в ней чувства, так это мужественность и ловкость, с которой он сидел в седле.
Сальдебрейль подвел Серикоса к палатке, которую слуги уже начали разбирать. Толстый ковер покрывал спину скакуна, а под ним конюх уложил лук Алиеноры и колчан стрел. Все путешествовали с оружием; даже самые бедные паломники обзавелись ножом и дубиной.
– Мессиры де Ранкон и де Морьен уже отправились с авангардом, – сказал Сальдебрейль, поднимая Алиенору в седло. – Нам надо пошевеливаться, чтобы не отстать. Авангарду придется долго ждать на вершине, если они уйдут слишком далеко.
– Они знают свое дело, – ответила Алиенора, собирая поводья. – Чем быстрее мы преодолеем перевал, тем лучше для всех.
Вместе со своими женщинами Алиенора отправилась по каменистой тропе, которая вела вверх по крутым, частично заросшим лесом склонам горы Кадмос. Сальдебрейль, всегда бдительный, держался с ней рядом, но иногда впереди или позади, потому что тропинка часто оказывалась слишком узкой для двух лошадей.
– Дорогу! – кричал он. – Дорогу королеве!
Тяжело нагруженные вьючные лошади с трудом поднимались по крутой тропе. Паломники блуждали, пытаясь найти самый легкий путь, упираясь посохами в землю, поднимаясь шаг за шагом и проклиная погоду. Алиенора пришпоривала Серикоса, подбадривая скакуна. Снежинки жалили ее лицо. Она натянула шарф на нос и рот и почувствовала, как ткань становится влажной от ее дыхания. Каждый выдох был мгновенным всплеском тепла, которое быстро превращалось в ледяной холод на губах и подбородке. Она сосредоточилась на мысли о том, как перейти через перевал, спуститься и обнаружить на той стороне огонь, кров и вино, приправленное перцем и имбирем. Каждый шаг приближал ее к Антиохии, к дяде Раймунду и свободе.
С легким грузом и на крепких лошадях, авангард быстро продвигался к вершине горы. Жоффруа де Ранкон и Амадей Морьенский держали своих людей в плотном строю. Иногда до них доносились крики турок, которые следили за ними и преследовали войско на протяжении всего пути с момента пересечения рукава Святого Георгия, но не показывались на глаза. Порой из-за деревьев вылетали стрелы, но не попадали и не несли особой угрозы. Тем не менее в спину Жоффруа могли ударить многие. Угроза исходила не только от турок. В обозе позади были люди, которые предпочли бы видеть его мертвым. Он знал, что за его спиной шепчутся: мол, он – подкаблучник королевы и на него нельзя полагаться. Дворяне с севера Франции относились с предубеждением к южному сеньору, да еще и подчиняющемуся женщине, а не королю Франции. Именно поэтому его поставили в пару с Амадеем Морьенским, чтобы он повел авангард через перевал Кадмос, поскольку тот был дядей короля и считался опытным и надежным воином.
Жоффруа знал, что, если обнаружится его близость с Алиенорой, его признают виновным в измене королю и казнят. Возможно, Алиенора тоже умрет или же до конца своих дней будет заточена в тюрьму. Его не волновала собственная судьба, но ради Алиеноры он должен был держаться на расстоянии, как бы трудно ни было. Те мгновения в Константинополе наполнили его водоворотом противоречивых чувств. Ему было стыдно за то, что он потерял контроль над собой и подверг ее опасности, но сам момент казался священным. Он не чувствовал, что предает Людовика, потому что любовь к Алиеноре пылала в его душе гораздо дольше, чем Людовик был ее мужем. Она сказала, что, когда они доберутся до Антиохии, все изменится. Он не знал, как это произойдет, но, поскольку тот день был уже не за горами, так или иначе, ожидание закончится.
Ветер гнал потоки снега ему в лицо. Чем выше они поднимались, тем больше мерзли и оказывались у противника как на ладони.
Завесы снежных облаков мешали обзору. Отчаянные нападения прекратились, но погода продолжала одолевать их на всем пути к вершине. Жоффруа натянул поводья и остановился, прислушиваясь к звяканью колокольчиков вьючных пони и гулу рогов, доносившемуся из средней части армии. Звук был слабым и менялся в зависимости от направления ветра, который сам вопил как банши[21] и был демонически силен. Невозможно было даже примерно подсчитать, сколько времени понадобится средним отрядам, чтобы подняться на перевал. Знаменосец всадил французское копье в скудную почву вершины, и шелка зашелестели на ветру, их края выцвели и обтрепались за месяцы тяжелого пути. Жоффруа снял одну из своих овчинных рукавиц и, достав из седельной сумки бурдюк с вином, поднес его к губам. Кислый, резкий вкус заставил его скривиться, и он выплюнул почти превратившуюся в уксус жидкость мимо холки своего коня. Де Морьен кутался в толстый плащ с беличьей подкладкой. Костлявый кривой нос делал его похожим на недовольного стервятника.
Жоффруа натянул слетевший от ветра капюшон. Зубы ныли, и ему приходилось щуриться, чтобы видеть сквозь кружащиеся хлопья. Он укрылся за большим валуном. Его жеребец опустил голову и сгорбился, его хвост струился между задними ногами.
– Боже правый, – пробормотал де Морьен, его глаза заслезились, – к тому времени как прибудут остальные, мы обратимся в ледяные глыбы.
Жоффруа взглянул на него. Амадей был немолод, и, хотя он был крепким, когда они отправились в путь, долгое путешествие его подкосило.
– Мы можем поискать убежище дальше по склону, – предложил он. – Поставим палатки, которые у нас с собой, и разожжем костры, ожидая, когда прибудут остальные.
Де Морьен с сомнением посмотрел на него.
– Король велел подождать здесь и отправиться дальше вместе.
– Я не думаю, что он понимал, насколько сильно будет ухудшаться погода. Сидеть здесь и мерзнуть – безумие. Сомневаюсь, что смогу удержать меч, если придется им воспользоваться.
Ветер снова изменил направление, донося до них скрежет копыт по камню и звук рогов всадников.
– Полагаю, они недалеко, – сказал де Морьен. – Если бы не эта погода, мы бы их уже увидели.
– В самом деле. На вершине не хватит места для всех нас; мы должны двигаться дальше и разбить лагерь.
Амадей погладил белые усы.
– Да… – с сомнением произнес он, но очередной порыв ветра, бросившего снег ему в лицо, побудил его принять решение. Он вызвал оруженосца и послал его вниз с горы, чтобы тот передал приказ идущим следом.
Вздохнув с облегчением, Жоффруа приказал знаменосцу вытащить копье и направиться по тропе в укрытие, в долину.
– Дорогу! Дорогу королеве! – Голос Сальдебрейля звучал снова и снова, уже с хрипотцой. По мере подъема тропа становилась все круче – Алиенора и ее женщины спешились, потому что лошади стали пугливыми. Алиенора видела, как несколько животных и их всадников попали в беду, что только пополнило ряды раненых и увеличило вес ранцев, которые остальные должны были тащить вверх, к перевалу.
Серый конь Гизелы все время пытался повернуть назад, в ту сторону, откуда пришел, и его приходилось подбадривать щелчками хлыста. Он повиновался, но косил глазом. Алиенора прищелкивала языком, подгоняя Серикоса, поощряя его кусочками хлеба и сушеными финиками. Его усатая морда прижалась к ее плечу. Она чувствовала твердые камни тропы сквозь подошвы своих башмаков. Несмотря на погоду, холод и трудности, эта боль давала ей определенное чувство удовлетворения от реальности момента. В том, чтобы идти вперед, прокладывать себе путь, был некий вызов. В детстве она бегала наперегонки с другими детьми, проверяя, кто первым доберется до вершины холма, и сейчас ей вспомнилось то самое чувство, желание проверить выносливость и силу.
Внезапно в воздухе просвистела стрела и вонзилась в грудь человека перед Алиенорой, свалив его с ног. Он растянулся на земле, барабаня пятками и дергаясь в предсмертных муках. Его лошадь вырвала поводья и понеслась назад по тропе, ударив Серикоса в плечо и едва не задев Алиенору. Снова посыпались стрелы, принося смерть, ранения, панику.
Алиенора схватила Серикоса за уздечку и, пригнувшись, перебралась на другую сторону, намереваясь добраться до защитной стеганой туники в седельной поклаже. Крики турок звучали уже отчетливее. Она увидела, как из-за валуна мелькнул тюрбан: сарацин поднялся, чтобы выстрелить в нагруженного вьючного пони. Первое попадание не свалило пони; он задергался и зашатался, врезаясь в паломников, создавая хаос. У турка уже была наготове другая стрела.
– Боже правый, – воскликнул Сальдебрейль. – Где, во имя Господа, де Ранкон и де Морьен?