– С чего вы вдруг так решили, сир? – Внезапно она поняла, что неимоверно устала – измучилась от тщетности всего этого. – Никто из нас не изменился. У меня нет желания продолжать этот разговор. Я буду молиться за душу моего дяди, чтобы он обрел покой. Мне успокоения ждать не приходится.
Она развернулась и ушла, а он остался стоять в одиночестве, сжимая и разжимая кулаки. Тьерри поджидал за дверью, намереваясь вернуться к Людовику. Лицо он вытер, но волосы все еще были мокрыми, и от него разило вином. Алиенора боялась этого человека и ненавидела одновременно.
– Вы не заслуживаете пощады за то, что совершили, – сказала она дрожащим голосом. – Бог видит все, и вы предстанете перед его судом.
Он с издевкой поклонился ей.
– Как и все мы. Я не боюсь Его суда, ведь я всего лишь защищал своего короля и служил своему Богу.
– Воистину, вы больны душой, и дела ваши говорят о том же, – сказала она.
Он бросил на нее взгляд, полный яда.
– Верьте во что хотите, мадам. Я знаю, что Господь говорит о змее и вавилонской блуднице. Ко мне прислушивается король. А какая власть у вас?
Он вошел в покои Людовика и закрыл за собой дверь.
Алиенора сжала кулаки. Она дрожала от гнева, стыда и горя. Почему ей пришлось услышать о страшной судьбе дяди из уст Тьерри и навсегда связать это со злорадством тамплиеров? Она не должна была стоять здесь, зная, что Людовик и Тьерри закрылись вместе. Но в то же время, если Тьерри не заслуживал милосердия, то эти двое определенно заслуживали друг друга – а она заслуживала лучшего.
34Папский дворец в Тускуле, август 1149 года
Папа Евгений наклонился вперед на стуле, крепко сцепив бледные руки, и пристально посмотрел на Алиенору. Он был маленького роста – еще меньше его делала осанка – и напоминал землеройку, облаченную в роскошные епископские одежды.
– Ваше преосвященство, я готова выслушать ваше решение, – сказала Алиенора. Вот оно, завершение путешествия. Людовик согласился на аннулирование брака и в то утро говорил с папой. С тех пор она его не видела, но он решил продолжить дело. Все, что стояло между ней и расторжением ее ненавистного брака, – это несколько слов из уст этого пожилого человека и необходимые документы.
Евгений потер подушечкой большого пальца сверкающий сапфир в папском перстне.
– Как я уже говорил вашему мужу, это дело Бога, а не человека, и Бог запрещает разлучать тех, кого Он соединил, за исключением очень серьезных и сложных ситуаций, которые не относятся к вашему случаю.
У него была привычка невнятно произносить слова в конце фраз, так что Алиенора плохо его понимала – но все же осознавала достаточно, чтобы знать: он идет не тем путем, который ей нужен.
– Однако наши родословные показывают, что наш брак является кровосмесительным в третьей степени. У нас с Людовиком одни и те же предки.
– Законы должны соблюдаться всеми средствами, но иногда о них вспоминают лишь для удобства, без должной искренности. – У него был тонкий старческий голос, но в нем все же звучала сила, не в последнюю очередь потому, что он страстно верил в то, что говорил. – Я не сомневаюсь, что вы верите в Бога. Вы не хотите вызвать Его гнев. Будьте кроткими и доверьтесь Его воле. Именно это я сказал вашему мужу. – Он предостерегающе поднял указательный палец. – Я весьма встревожился, узнав, что он тоже хочет аннулировать брак. Не такого я ожидал от истинного сына Церкви. Слишком многие просят о подобном, когда должны делать все возможное, чтобы беречь свой брак. Я сказал ему, что необходимо отказаться от этой идеи, и он согласился.
Алиенора смотрела на него со все возрастающим ужасом.
Евгений наставил на нее указательный палец.
– Не вам отрицать Божий замысел. Я не сужу о том, что позволено мне Богом. Всем сердцем призываю вас соединиться с мужем, как это было раньше, и идти по жизни вместе. От вашего союза родится наследник для Франции. – Его брови нахмурились в недоумении. – Вы еще молодая женщина и не должны прибегать к таким уловкам в этом вопросе. Вы должны молить Бога о милосердии за неразумность ваших мыслей. – Грустная, но почти добрая улыбка искривила его губы. – Вы пришли в нужное место, чтобы все исправить. Необходима решимость – и все исправится.
Алиенора пришла в ужас и смятение, но сохранила лицо и достоинство. Взгляд Евгения был полон сострадания и заботы, в его глазах мелькали и искорки тревожного порицания, как будто он упрекал провинившегося ребенка. Было ясно, что понтифик не собирается соглашаться на аннулирование брака и что его мысли идут по совершенно иному пути.
– Дочь моя, ты должна пойти на исповедь и помолиться о том, что я сказал, как я просил сделать и твоего мужа. Пусть сегодняшний день станет обновлением брачных обетов с мужем, а не их завершением. – Он протянул руку, чтобы она поцеловала его кольцо. – Я больше не желаю слышать о вашей неразумной просьбе. Ступай и готовься стать невестой своего мужа, и у вас родится сын.
Алиеноре ничего не оставалось делать, как повиноваться и уйти. Она оцепенела, не в силах поверить, что встреча с Евгением закончилась именно так. Возможности обжаловать его решение не было. Теперь она была связана с Людовиком крепче, чем когда-либо.
В ту ночь Алиенора шла босая по коридорам папского дворца в Тускуле, в одной сорочке и накидке, ее правая рука легко покоилась на левом запястье Людовика. Он тоже был босиком и в такой же одежде. Головы обоих венчали золотые короны, которые путешествовали в их багаже с самого начала Крестового похода. Волосы Алиеноры спадали золотой рябью до бедер. Аромат роз и благовоний распространялся от ее одежды и тела при каждом шаге. Людовика тоже вымыли и привели в порядок. Перед ними и за ними хор пел хвалу Господу, а прислужники рассыпали по полу лепестки роз из дворцовых садов.
Наконец они подошли к полированной дубовой двери, украшенной коваными изгибами и завитками. Церемониймейстер торжественно постучал в нее посохом из черного дерева и, по команде изнутри, повернул задвижку и ввел их в спальню, залитую ослепительным светом и сиявшую яркими красками. Это немного напомнило Алиеноре витражное великолепие Сен-Дени, потому что и здесь она почувствовала себя как в реликварии. Во всем ощущалась святость, и ее охватили трепет и неуверенность.
Папа Евгений ждал их, стоя перед кроватью, как перед алтарем. Его маленькая тщедушная фигура утопала в белом одеянии, сверкавшем вышивкой из серебра и золота. В правой руке он держал посох, на котором возвышался напрестольный золотой крест, покрытый драгоценными камнями. По бокам от него замерли два епископа: один держал в руках серебряный сосуд со святой водой, а другой с флаконом масла. Аромат ладана пронизывал все вокруг, но особенно – кровать, которая была украшена белыми и золотыми цветами, в тон папским одеждам. Свечи и лампы горели в каждой нише, источая сладкие ароматы пчелиного воска и благовонного масла, наполняя комнату теплом. На лбу Евгения бусинками горного хрусталя блестели капли пота.
– Дети мои, – сказал он, приветственно раскрывая руки. Его глаза блестели и светились добротой. – Настали минуты обновления, минуты надежды и зачатия, одобренного Богом. Я освятил ложе, на которое вы взойдете сегодня как муж и жена, а теперь я благословляю вас, и да одарит вас Господь мальчиком, наследником для Франции.
Евгений велел им преклонить колени, и Алиенора почувствовала, как его дрожащий палец помазал крест на ее лбу святым маслом, пока он произносил слова благословения.
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа да совершится это, – произнес он.
Священнослужители покинули зал торжественной процессией, распевая на ходу, размахивая кадилами, оставляя за собой шлейфы небесного аромата ладанной смолы.
Алиенора и Людовик стояли друг перед другом, два незнакомца, как когда-то, в первую брачную ночь, и все же между ними было столько лет, как в отравленной чаше, в которой собрались обиды, предательство, вероломство и жестокость. Евгений хотел, чтобы они начали все сначала, но Алиенора знала, что эта надежда напрасна. Она снова ступала на неверный путь. Первая ночь после свадьбы привела ее к браку, который вскоре стал невыносим. Разве может получиться лучше на этот раз? Она знала, чего ожидать, и от этого становилось только хуже.
Людовик обнял ее и поцеловал масляный крест на ее лбу.
– Если такова воля Божья, то наш долг – следовать тому, что должно быть сделано, – мрачно проговорил он. – Папа прав. Мы должны отбросить наши личные желания и быть королем и королевой.
Когда Алиенора легла на огромную освященную кровать с бесценным балдахином и благоухающими простынями, еще влажными от святой воды, ей показалось, что не только ее сердце, но и все тело разрывается на части. Как это могло произойти, если сегодня утром она ожидала, что брак аннулируют? Она почти не замечала Людовика, но его это только возбуждало, потому что неподвижная жена – это послушная жена, и, насколько он понимал, она повиновалась полученному от папы совету и подчинялась воле Божией.
Физическая близость показалась Алиеноре даже не слишком неприятной. Людовик полностью погрузился в свою роль, и, поскольку не может быть большего одобрения для брачного ложа, чем личный совет папы, ему не составило труда исполнить свой долг со всей почтительностью к окружающей обстановке и таинству момента. Потом он перевернулся на спину, положив руки на подушки за головой, и с легкой улыбкой на губах устремил взгляд на окна.
– У нас будет наследник, – сказал он, – и тогда все изменится, вот увидишь.
Алиенора в этом сомневалась. Даже если она родит в этом браке сына, те же придворные создадут те же проблемы и отодвинут ее на второй план. Она не могла представить, что Людовик будет регулярно посещать ее в постели. Может быть, недолго, пока увещевания папы еще свежи в памяти, но она хорошо его знала. Как только очарование начнет таять, он вернется к другим своим склонностям.
Больше всего ей нужна была свобода, но на нее снова надели цепи.