Жоффруа продолжал хмуриться. Он хотел добиться достаточного уважения и внимания к своему недугу – результату ранения, полученного в боевой кампании более десяти лет назад, – но не привлекая при этом ни малейшего внимания к тому, что он теряет силы и ловкость. Его сыну исполнилось восемнадцать, и этот красивый молодой жеребец рвался в бой, но Жоффруа крепко держал бразды правления и никогда не позволял своему наследнику забыть об этом.
– Не хуже, чем обычно, но лучше отдохнуть денек перед долгой дорогой. – Он жестом пригласил Генриха сесть. – Нам еще нужно обсудить некоторые вопросы.
Они уже говорили о том, как вести себя с французами. Людовик требовал передать ему земли Вексена на границе между Нормандией и Францией в обмен на признание Генриха герцогом Нормандии. Была также проблема с мятежным кастеляном Монтрёя, но поскольку Жиро де Белле находился в цепях в их темнице, а Монтрёй был разрушен до основания, о деле можно было забыть. Однако, поскольку де Белле обратился к Людовику за помощью против своих анжуйских владык, его можно было использовать в переговорах. Генрих был заинтересован в заключении перемирия и в том, чтобы откупиться от Людовика и решить дело миром. Не допуская французов в Нормандию, он мог сосредоточиться на Англии. Если для этого нужно полюбезничать и пожертвовать полоской земли, то так тому и быть. В следующий раз все может сложиться иначе.
– Что еще за дела? – Он сел на стул напротив отца.
Жоффруа сказал:
– Король Людовик начал процесс аннулирования своего брака. Ему нужен наследник мужского пола, но, к сожалению, семя его жены слишком сильно, а его собственное слишком слабо, чтобы это произошло. С ней у него рождаются только девочки.
Генрих нахмурился, не понимая, к чему клонит отец. Конечно, речь шла не о союзе между ним и старшей дочерью Людовика. Этот вопрос был рассмотрен и отвергнут много лет назад.
– Это его вина, конечно. Твоя мать гораздо более властная женщина, чем Алиенора Французская, однако мое семя зачало в ее утробе троих сыновей. У тебя не будет таких трудностей.
Генрих уставился на отца, едва не поперхнувшись хлебом, который жевал. Ему пришлось судорожно сглотнуть.
– Подумай, сколько престижа и власти мы получим от такого союза и насколько ослабнет Франция.
Генрих кашлянул и глотнул вина. Он не предполагал, что возьмет в жены женщину старше себя, да еще и побывавшую замужем за другим.
– Так и будешь молчать?
– Я не ожидал этого, сир, – сумел ответить Генрих. Мысленно он увидел себя в постели с измученной жизнью ведьмой. Он помнил, как его отец имел дело с Алиенорой и Людовиком, когда сам Генрих еще бегал за своей кормилицей. В его представлении идеальная невеста должна была быть девственной, невинной и моложе его, но политическая реальность диктовала иное. Оказавшись между своим идеалом и жестоким фактом, Генрих ненадолго растерялся, и это сбило его с толку.
– Что ж, бросай удивляться и привыкай к этой мысли, – отрывисто сказал Жоффруа. – Я ожидаю от тебя согласия в этом вопросе.
Генрих напрягся.
Жоффруа поднял указательный палец правой руки в знак предупреждения.
– Выгода прежде всего. Ты получишь Аквитанию за исполнение брачного обета. Твоя власть будет простираться от Лимузена до Пиренеев и даст средства для продвижения в Англии и Нормандии. Упустишь такой шанс, им воспользуются другие, оставив тебя в дураках.
Генрих скорчил гримасу.
Лицо Жоффруа налилось кровью.
– Не смотри на меня так, будто я предложил тебе дохлую рыбу! Такой возможности больше не представится. Я хочу получить Аквитанию; я достаточно долго за ней гонялся. Если откажешься, уверен, что один из твоих братьев с радостью согласится.
Генрих посмотрел на отца.
– Я не говорил, что отказываюсь. В самом деле, вы правы. Это прекрасная возможность, и вы сами мне ее предоставили. Я еще не думал жениться.
– В твоем возрасте я уже три года был женат на твоей матери.
– Вряд ли этот союз был заключен на небесах, не так ли? Что ты сказал тогда собственному отцу?
– Дело не в этом, как ты прекрасно понимаешь, – сказал Жоффруа, его глаза вспыхнули от гнева. – Алиенора Французская – вполне подходящая пара, и я не желаю слышать никаких возражений, ясно?
– Ясно, сир, – ответил Генрих. – Могу я удалиться?
Жоффруа махнул рукой.
– Пока да, но мы должны поговорить об этом подробнее, потому что нам нужно подготовиться ко всему до прибытия в Париж.
Генрих поклонился отцу и успел дойти до уборной, прежде чем его вырвало хлебом, которым он едва не подавился. Он ненавидел, когда с ним обращались как с ребенком и приказывали. Он был герцогом Нормандии и взрослым мужчиной. Он хотел быть свободным и поступать по своему усмотрению, а не слушаться отца, словно младенец. И все же отец был прав, и этой возможностью нужно было воспользоваться. Он вытер рот тыльной стороной ладони, а затем сжал кулак и в ярости ударил им по стене.
– Что случилось? – В дверях стоял его сводный брат Гамелин. Он был старше Генриха на три года, красивый, крепкий молодой человек с темными волосами и переменчивыми ореховыми глазами. Некоторое время, вплоть до своей смерти при родах, его мать была любовницей отца Генриха. Сестра Гамелина, Эмма, сейчас жила в светском доме для женщин при монастыре Фонтевро.
– Ничего, – сказал Генри.
Их отношения с Гамелином были замешены на обидах и соперничестве, но в то же время сводные братья сражались бок о бок против всего мира. Сражения Генриха были сражениями Гамелина, и, если дело доходило до драки между Генрихом и двумя его законными братьями, Гамелин всегда принимал сторону Генриха – из корыстных побуждений по крайней мере.
– Непохоже на ничего.
– Это личное дело между мной и нашим отцом, – ответил Генрих, зная, что не может ничего сказать даже Гамелину. – Ты скоро все узнаешь.
Гамелин поджал губы, решая, стоит ли обижаться.
– Боже, мне нужно выбраться отсюда. – Генрих вышел из туалетного закутка. – Пойдем, покатаешься со мной.
Глаза Гамелина вспыхнули.
– Разве ты закончил все дела с отцом?
– На сегодня – закончил, – сквозь зубы процедил Генрих. – Мы обсудили более чем достаточно.
Гамелин пожал плечами, согласившись ехать с Генрихом, потому что ничего не доставляло ему большего удовольствия, чем нестись в галопе на отличной лошади навстречу ветру. Они часто скакали наперегонки. Обычно Генрих побеждал, но порой удача улыбалась и Гамелину, и он ценил такие мгновения.
Однако сегодня Генрих скакал так, словно адские гончие кусали его за пятки, и Гамелину пришлось наглотаться пыли – он понял, что Генриха что-то сильно разозлило, но не знал, что именно.
39Париж, август 1151 года
Генрих беспокойно бродил по покоям в Большой башне, отведенным ему с отцом. На стенах висели добротные гобелены, плотные и тяжелые, а сами стены были расписаны фризом[28] из цветов аканта[29]. Шахматная доска занимала столик между мягкими креслами у окна в нише, и там же лежала освященная книга псалмов на случай, если ему или отцу захочется почитать. Все это было сделано с большим вкусом и в то же время пышно, и совсем не так, как Генрих ожидал от Людовика Французского; но, по всей вероятности, эти покои для гостей обставила королева, а значит, по ним можно было понять кое-что о ней самой.
Жоффруа сидел на кровати, потирая больную ногу.
– Помни, никому ни слова о другом деле. Здесь важна деликатность.
Генрих взял в руки арфу и провел пальцами по струнам.
– А я, значит, бестактный мужлан?
– Я просто напоминаю, что поставлено на карту, вот и все, – раздраженно ответил Жоффруа.
– Я знаю, что поставлено на карту, сир. Я не ребенок, нуждающийся в постоянных нотациях, как вы – не беспомощный старик.
Жоффруа покраснел, и на мгновение его взгляд стал опасным. Однако он лишь коротко рассмеялся.
– Ах ты дерзкий мальчишка. Я не хочу, чтобы ты лез вперед. Нам нужно согласие Людовика.
– Я буду кроток, как ягненок, – ответил Генрих с сардоническим поклоном.
Его отец недоверчиво фыркнул.
Людовик сидел на великолепном резном стуле в своих покоях, перед ним был расстелен гобелен, чтобы тем, кто преклонял колени в знак верности, было не так жестко. Генрих смотрел на человека, чье место он займет в постели герцогини Аквитанской, если их планы осуществятся. В свои тридцать с небольшим лет Людовик Французский был красив, с густыми светло-русыми волосами и темно-синими глазами. Выражение его лица было открытым и приятным на первый взгляд, но было в нем и нечто непостижимое. Он мог думать о чем угодно – или ни о чем. Его щеки исхудали от недавней болезни, он выглядел усталым и бледным, но бодрился. Его правая рука покоилась на скипетре с набалдашником из горного хрусталя и золота, а на среднем пальце правой руки красовалось кольцо-реликварий из горного хрусталя.
Генрих преклонил колено перед Людовиком, потому что так нужно приветствовать сеньора и потому что королевскую власть требуется уважать, но он не чувствовал себя униженным и не был запуган. Людовик мог быть помазанным королем Франции, но он оставался человеком далеко не всесильным.
Людовик поднялся на ноги и одарил Жоффруа и Генриха поцелуем мира. Генрих сосредоточился на том, чтобы никак не отреагировать на прикосновение Людовика. Когда губы короля слегка коснулись его щеки, Генрих постарался не вздрогнуть. В этом моменте было что-то очаровательное, но неприятное. Он понимал, что притворяется, и дело не только в дипломатическом обмане. Он не хотел оказаться так близко, чтобы невольно не выдать себя.
– Надеюсь, вы оправились от болезни, – обратился Жоффруа к Людовику с беспокойством в голосе, как будто не он ранее рассуждал с Генрихом о том, что произойдет, если Людовик не оправится от кори и умрет, как это порой случалось.
– Спасибо, мессир, – ответил Людовик. – С Божьей помощью я здоров.