Рыжеволосому и светлокожему Генриху приходилось несладко, но страдания он переносил стоически. Пребывание в Париже оказалось весьма удовлетворительным. В обмен на полоску земли и несколько минут покорности Людовик Французский официально признал его герцогом Нормандии. Король с отцом заключили перемирие, благодаря которому он мог продолжать воплощать в жизнь свои планы по вторжению в Англию, и даже если ему придется заключить брак с герцогиней Аквитанской, она, по крайней мере, была пригодна для постели и способна принести ему большое богатство и престиж. При желании он мог иметь любовниц на стороне. Когда он думал о землях, которые могли бы принадлежать ему, нанизанных на ожерелье, как драгоценные камни, на его губах расцветала улыбка.
Прошлой ночью они остановились в Ле-Мане; сегодня они будут ночевать в Ле-Люде, а затем поедут в Анже, чтобы встретиться со своими баронами и домочадцами.
– Господи, какая жара, – сказал его отец. – У меня кости горят под кожей.
Генрих взглянул на него. Некоторое время они ехали молча, каждый был погружен в свои мысли. Жоффруа раскраснелся, его глаза блестели.
– В миле отсюда есть хорошее место для купания, – предложил Генрих. – Мы могли бы сделать привал, чтобы поесть и охладиться.
Жоффруа кивнул.
– Я не голоден, – сказал он, – но сойти ненадолго с седла было бы неплохо.
Генрих проголодался. Даже изнуряющая жара не подавила его аппетит, а мысль о хлебе и сыре не покидала его на протяжении последних нескольких миль.
Они вышли на песчаный берег, где река плескалась в сине-зеленой ложбине. В тени ивы нашлось место для пикника. Генрих разделся до брэ[31] и с радостным криком побежал по теплому песку в воду. Его лицо и руки были загорелыми, красно-коричневыми после лета, проведенного в походах на свежем воздухе, но все остальное тело осталось молочно-белым. Вода встретила его восхитительной прохладой, когда он погрузился в нее по бедра и затем бросился на спину, чтобы плыть, раскинув руки и ноги. К нему присоединился отец, тоже раздетый до белья. Генрих захотел поиграть с ним и окунуть в воду, но Жоффруа отбился и прорычал, что хочет охладиться и требует, чтобы его оставили в покое.
Пожав плечами, Генрих выполнил просьбу и пошел топить Гамелина.
В конце концов Жоффруа вылез из реки, стуча зубами, и отказался от еды, которую оруженосец подал ему в сложенной салфетке.
– Боже правый, – сказал он. – Это мне? Воняет так, будто ты вез это в своих штанах.
Кто-то пошутил о большой сосиске, что вызвало бурный смех, но Жоффруа промолчал. Вместо этого он отправился горбиться в одеяле в одиночестве, с кубком вина в руке, из которого почти не пил.
– Что с ним? – спросил Гамелин.
Генрих покачал головой:
– Наверное, перегрелся на солнце. Последние несколько дней его беспокоила нога, а ты знаешь, как он дуется, когда у него что-то болит. Оставь его в покое, и скоро он поправится.
Освеженный и отдохнувший, отряд оделся и двинулся в путь. Жоффруа с трудом сел на лошадь, его все еще била дрожь. Через некоторое время он опустил поводья, и его вырвало.
– Сир?
Генрих в замешательстве отпрянул. Лицо его отца все еще было раскрасневшимся, а глаза остекленели, будто поцарапанные голубые камни.
– Не смотри на меня так, – огрызнулся Жоффруа. – Ничего страшного. Продолжайте, иначе мы не доберемся до Ле-Люда до наступления ночи.
Генрих обменялся взглядом с Гамелином, но ничего не сказал, лишь приказал кавалькаде ускорить шаг.
Они добрались до Ле-Люда к закату, небо на западе было цвета увядшей розы. Солдаты открыли ворота, чтобы пропустить их, и они рысью въехали во двор. Жоффруа на мгновение выпрямился на своем жеребце, собираясь с силами. За время путешествия он болел еще дважды, и все его тело дрожало. Когда он все-таки решился сойти с коня, его колени подкосились, и только Генрих с Гамелином спасли его от падения, вовремя подхватив. Отец горел в лихорадке, и Генриха охватило дурное предчувствие.
В течение следующих трех дней состояние Жоффруа ухудшалось. Его легкие застудились, а тело покрылось сильной красной сыпью: немое доказательство того, что он подхватил заразу в Париже. Лекарь покачал головой, и капеллан принял исповедь графа Анжуйского. Не в силах поверить в происходящее, Генрих метался по комнате больного как загнанный лев. Отец был неизменным спутником его жизни, всегда рядом, всегда поддерживал, даже когда Генрих уже не нуждался в опоре. Они часто спорили, и между ними постоянно возникали трения мужского соперничества, но тем не менее их связь была крепкой и дружеской. Они были связаны: отец с сыном, сын с отцом и мужчина с мужчиной. Генрих хотел перестать зависеть от отца, но в то же время не хотел отпускать его.
– Ты протопчешь дыру в полу, – сказал Жоффруа, его голос был слабым и дрожащим от раздражения. Он лежал на кровати, поддерживаемый многочисленными подпорками и подушками. За последние пару часов жар уменьшился, но дышал он с трудом, а руки и ноги его посинели.
Генрих подошел к кровати и взял отца за руку.
– Я больше ничего не могу сделать, – ответил он.
– Ха, ты никогда не отличался спокойствием, – сказал Жоффруа. – Этому ты можешь поучиться у Гамелина. – Он кивнул на своего внебрачного сына, который сидел на стуле у очага, склонив голову на сцепленные руки, его отчаяние было почти осязаемым.
– Я успокоюсь, когда умру.
Жоффруа фыркнул от мрачного веселья.
– Ну теперь мне легче!
– Ты не захочешь, чтобы я успокоился.
– Иногда это тебе бы не помешало. Садись. Я хочу поговорить с тобой, пока дышу и не растерял разум.
С неохотой Генрих занял место у кровати. Это был его долг – бдеть, но на самом деле он хотел бы оседлать коня и мчаться, как ветер, обгоняя смерть.
Жоффруа собрал все свои силы и заговорил останавливаясь, чтобы вздохнуть:
– Ты мой наследник. Анжу будет твоим, как и Нормандия.
Генрих покраснел. Вот тебе и постоянные требования младшего брата о том, что Анжу должно принадлежать ему. Он был рад, что его отец нашел с ним общий язык в этом вопросе.
– Я буду править по совести и возвышать их, – сказал он.
– Проследи за этим. Не подведи меня. – Жоффруа замолчал на некоторое время и закрыл глаза, собираясь с силами, чтобы заговорить снова. – Но у твоих братьев должно быть что-то. Я оставляю дар Гильому на твое усмотрение, но я хочу, чтобы ты отдал Жоффруа должное.
Генрих напрягся. Это прозвучало не слишком ободряюще. Единственное, чего заслуживал Жоффруа, – это пинка.
– Должное, сир?
– Он должен получить замки Шинон, Лудун и Миребо. Традиционное наследие младшего сына.
Генрих поджал губы. Он не собирался позволять младшему брату распоряжаться этими замками. Они имели слишком важное стратегическое значение. Он прекрасно знал, что выскочка желает заполучить все Анжу. Он не удовлетворится таким наследством и использует его только для разжигания мятежа.
– Ты меня слышишь? – хрипло осведомился Жоффруа.
– Да, сир, – пробормотал Генрих.
– Тогда поклянись, что сделаешь это.
Генрих сглотнул.
– Клянусь, – сказал он сквозь зубы. Рядом не было капелланов, которые могли бы выслушать клятву. Умирающий не должен пытаться навязать свою волю живым.
Жоффруа оскалил зубы.
– Ты клянешься под страхом моего проклятия, – прохрипел он. – Ты также будешь заботиться о Гамелине. Он твоя правая рука и происходит от того же семени. Надеюсь, ты об этом не забудешь. Он будет твоим преданным союзником.
Генрих с большей готовностью кивнул в ответ на этот приказ.
– Я присмотрю за Гамелином, сир, – сказал он, оглянувшись через плечо. – Когда Англия станет моей, я найду ему подходящую наследницу и достойные земли.
– И твоя сводная сестра в Фонтевро. Проследи, чтобы об Эмме тоже позаботились.
– Да, сир. Я сделаю все, что необходимо.
– Хорошо. – Жоффруа снова сделал паузу. На мгновение Генриху показалось, что отец заснул, но, когда начал высвобождать руку, тот крепко сжал ее. – Твой брак. – Он посмотрел на Генриха налитыми кровью глазами. – Делай все, что должен, чтобы жениться на герцогине Аквитанской.
– Сир, я все сделаю.
– Женщины непостоянны и будут водить тебя за нос, если позволишь. Всегда будь на высоте со своей женой во всех смыслах этого слова, потому что она будет пытаться оседлать тебя, как это делают женщины со всеми мужчинами.
Генрих чуть было не улыбнулся этой аналогии, но сдержал смех, увидев, что его отец совершенно серьезен.
– Не доверяй женщинам. Их оружие – не клинок и кулак, а взгляд, мягкое слово в постели и ложь. Приставляй к дому жены своих людей, когда сможешь, и внимательно следи за ней, ибо в противном случае ты никогда не станешь хозяином в своих владениях. – Грудь Жоффруа вздымалась, пока он пытался выговорить эти слова. – Береги ее и следи за тем, чтобы твое семя взяло верх и родились сыновья, иначе она не жена. Ты должен править, а она – давать то, чем ты можешь править. – Его пальцы сжались на руке Генриха с внезапным приливом силы. – Таков путь Божий, и не забывай об этом, сын мой. Я доверяю это тебе, как было доверено мне.
Генрих понял, что это были последние слова мудрости и советы, которые он когда-либо получал от своего отца. У него больше не будет того примера в жизни, той основательности, которую давал отец, и поэтому он сосредоточился на них с еще большей силой.
– Я не подведу вас, обещаю, сир.
– Я знаю. Ты хороший сын; ты был радостью для меня с момента своего рождения. Вспомни меня, когда у тебя будут свои сыновья… и назови одного моим именем.
– Сир, это будет честью для меня.
Жоффруа испустил вздох, от которого содрогнулось его тело.
– Я очень устал, – прошептал он. – Я сейчас усну.
Желание Генриха ходить и что-то делать исчезло, пока он слушал отца. Наступили напряженные мгновения перед окончательной тишиной. Время между каждым тяжелым вздохом и следующим. Он никогда не умел ждать. В мире было столько возможностей и интересных вещей, бурлящих, как сок спелого фрукта, готового к поглощению. И все же что он мог дать отцу сейчас, кроме своего слова и времени?