Прожевав еще один кусок, он начал мыться. Вода в ванной изменила цвет с прозрачного на молочно-серый. Вид его мокрых темно-медных волос, вьющихся на затылке на фоне бледной кожи, наполнил ее нежностью и искрой вожделения.
– А что думают о тебе твои братья?
Он фыркнул от удовольствия.
– Гамелин хотел бы видеть мое падение с личной точки зрения, но он также считает, что я могу предложить ему больше, чем остальные, и что лучше быть верным и не кусать руку, которая кормит. Жоффруа и Гильом нравятся ему еще меньше, и они могут предложить только объедки. Жоффруа хочет моей смерти, и на этом делу конец. Если бы я не пообещал отцу на смертном одре, что не причиню брату вреда, чувство было бы взаимным. Гильом еще растет. Он не хочет примыкать к Жоффруа по тем же причинам, что и Гамелин, – это небезопасная ставка, поэтому он мирится со мной – знакомым злом.
Она поджала губы.
– Значит, о братской любви речи нет?
– Боже, нет!
Алиенора убрала обеденную доску, и Генрих встал. Слуги окатили его теплой водой из кувшинов, и он вышел из ванны на ворсистый ковер, где его насухо вытерли полотенцем и одели в чистую мягкую одежду.
– Я давно понял одно, – говорил он, – чтобы получить максимальную отдачу от чего-либо, нужно быть полностью знакомым с тем, как это что-то работает, будь то водяная мельница, корабль, лошадь или человек.
Алиенора бросила на него дразнящий взгляд.
– А что насчет меня?
Генрих приподнял одну бровь.
– Мне будет приятно это узнать.
Алиенора отстранила слуг повелительным жестом и села на кровать.
– Это займет у тебя всю жизнь. Водяные мельницы, корабли, лошади и люди – их легко понять и разобраться с ними, но со мной будет не так легко.
– Ах, так ты считаешь, что с мужчинами легко иметь дело?
Атмосфера была наполнена страстью. Алиенора погладила шею, провела рукой по косам и остановилась на талии, направив пальцы вниз.
– Мужчины находятся во власти своих страстей, – сказала она.
– Как и женщины, – ответил он. – Церковь учит нас, что женщины ненасытны.
– Церковью управляют люди, у которых есть своя тяга к власти – или ты веришь всему, что говорит Церковь?
Смеясь, он сел с ней рядом.
– Я не доверчив. – Он расстегнул вуаль и распустил ее волосы, проводя пальцами по прядям и вдыхая их аромат. – Итак, если мной управляют страсти, а вы ненасытны, возможно, мы никогда не покинем эту комнату.
Она рассмеялась в ответ.
– Мой дедушка написал поэму именно об этом.
– О двух женщинах, их рыжем коте Томе и странствующем рыцаре?
– Ты читал?
– Ха, я слышал, как ее читали у костров чаще, чем нужно. Сто девяносто девять раз в течение восьми дней, кажется, так? – Он расстегнул брошь, приколотую к горловине ее платья. – Подозреваю, что твой дед был склонен к поэтическому преувеличению. Я не собираюсь умирать, пытаясь воплотить его фантазии. Я всегда говорю, что качество лучше, чем количество!
Алиенора склонилась над Генрихом. Его грудь все еще вздымалась от недавнего занятия любовью, а на лице играла блаженная улыбка.
– Что ж, сир, – сказала она, – мне кажется, что вы действительно пытаетесь превзойти героя из поэмы моего деда.
Генрих усмехнулся:
– И что в этом плохого? Вино осталось? У меня в горле пересохло.
Алиенора покинула кровать и пошла исполнить его просьбу. Генрих сел, вытерся рубашкой и взял кубок, который она ему протянула.
– Почему ты улыбаешься? – спросил он после того, как выпил.
– Я подумала, что в прошлый раз, когда мы делили постель, ты не мог дождаться, когда окажешься вне ее и вдали.
Генрих усмехнулся:
– Это потому, что было утро и у меня были дела. Мне не нужен был сон, долг был исполнен, а удовольствие получено. – Он погрустнел. – Не жди, что я буду вести размеренный образ жизни.
– Не жду, но я должна знать, на сколько ты останешься. Не говори, что снова нужно спешить в Барфлер?
Генрих покачал головой:
– Я решил подождать до Рождества. У меня и здесь есть чем себя занять. – Он бросил на нее игривый взгляд. – Я мало что знаю об Аквитании и Пуату, кроме того, что это земли с огромными ресурсами и меняющимся ландшафтом. Я хочу увидеть их; хочу знать о них – и о вас и ваших вассалах. А ты никогда не была в Нормандии. В свою очередь, тебе нужно познакомиться с ней… и встретиться с моей матерью.
Сердце Алиеноры замирало при мысли о встрече с грозной императрицей Матильдой. Она намеревалась узнать о ней все, что только возможно, чтобы подготовиться. Алиенора научилась справляться с отцом Генриха, но женщина с таким опытом и темпераментом, как императрица Матильда, – это совсем другое дело. Она все еще помнила о столкновениях с матерью Людовика, которая очень осложнила ее положение в качестве новой жены. Насколько Генрих был маменькиным сынком?
– В самом деле, – осторожно ответила она.
– И чтобы родить наследников, мы должны быть вместе. Я желаю от тебя сыновей и дочерей, как и ты должна желать их от меня.
– Мы, конечно, делаем все возможное, чтобы добиться успеха, – сказала она с улыбкой, но задумалась. Не стоит слишком близко знакомить его с аквитанцами, даже если он будет ее мечом, когда ей понадобится обуздать своих вассалов.
Генрих выпил вина, еще раз поцеловал ее и встал с постели, чтобы одеться.
– Твоя сестра пришлась здесь ко двору, – заметила она. – Она хорошо владеет иглой, как ты и говорил, и мне нравится ее общество.
– Хорошо. – Генрих кивнул. – Мой отец хотел, чтобы я достойно с ней обращался, и она способна на большее, чем шить алтарные покрывала в Фонтевро.
Алиенора посмотрела на него.
– Мне казалось, что ты испытываешь более нежные чувства к единственной сестре, – сказала она.
Он пожал плечами:
– Мы иногда играли вместе в детстве, и она всегда была при дворе моего отца по большим праздникам, но в основном мы жили каждый сам по себе. Она мне родня, и я признаю свой долг перед ней. Несомненно, мы познакомимся получше теперь, когда она с тобой. – Генрих поднял на Алиенору взгляд. – А как твоя родная сестра? Она достаточно молода, чтобы покинуть монастырь и снова выйти замуж. Разве ты не хочешь взять ее к себе в придворные дамы?
Алиенора покачала головой.
– Я не думаю, что это было бы разумно, – сказала она, ее пронзила боль при мысли о Петронилле.
Он бросил на нее вопросительный взгляд.
– Она… – Алиенора заколебалась. Предыдущий скандал, связанный с браком ее сестры, был общеизвестен, но душевная слабость Петрониллы была менее известна за пределами французского двора, и Генриху не нужно было говорить об этом. – Пока ей лучше остаться в монастыре, – сказала она. – Жизнь при дворе будет для нее трудной. Она не хочет выходить замуж, и я не буду ее принуждать.
Генрих пожал плечами.
– Как хочешь, – сказал он, явно считая этот вопрос малозначительным на фоне своих собственных планов. Он сел перед камином и начал читать кипу корреспонденции. – Куда сначала? В Тальмон? – В его глазах зажглась искра. – Я очень хочу поохотиться.
Алиеноре удалось улыбнуться, хотя грусть по сестре не покидала ее.
– Я тоже, – сказала она и, надев сорочку, присоединилась к нему у стола.
48Руан, Нормандия, Рождество 1152 года
Мрачный, но сильный зимний свет проникал сквозь высокие окна аббатства Бек. Воздух был холодным и чистым, почти ледяным. Золото и драгоценные камни сверкали на крестах, хор пел – Те Deum[36], а Алиенора стояла на коленях у подножия ступеней, ведущих к помосту, установленному в нефе. Над ней на мраморном троне, обложенная мягкими подушками, сидела мать Генриха, императрица Матильда. Платье под горностаевой мантией сверкало драгоценностями, а на челе сияла золотая диадема, которая пришлась бы к месту в константинопольском дворце. Алиеноре показалось, что драгоценности словно захватили женщину в плен. Лицо императрицы было изрезано годами борьбы за наследие, но держалась она прямо, а смотрела – властно. Поприветствовав Генриха, Матильда направила его к креслу справа от себя.
Склонив голову, Алиенора поднялась по ступеням и снова опустилась на колени, чтобы преподнести императрице в дар золотой реликварий в форме скипетра, украшенный рубинами и сапфирами. Внутри жезла, скрытого за дверцей из каменного хрусталя, находился осколок кости пальца святого Марциала. Алиенора сказала почтительным, но не угодливым тоном:
– Моя госпожа, моя мать, моя королева, моя императрица. Я почитаю вас.
Императрица милостиво приняла подарок с выражением искреннего удовольствия и одобрения. Взяв руки Алиеноры в свои, она поцеловала ее, дав в ответ формальное обещание.
– Дочь моя, – сказала она. – Теперь я твоя мать и сделаю все возможное, чтобы защитить тебя и твое законное наследство. – Она указала Алиеноре сесть в кресло слева, и служба возобновилась. Генрих послал Алиеноре улыбающийся взгляд, полный гордости, и Алиенора вернула его, чувствуя прилив сил и оптимизма.
На официальном обеде, посвященном признанию и приветствию Алиеноры в качестве герцогини Нормандской, женщины продолжали оценивать друг друга. Алиеноре показалось, что свекровь была строгой и чопорной, но не такой суровой, как она ожидала. Императрица явно очень гордилась Генрихом. В ее глазах вспыхивал особый свет, когда она смотрела на него, но она не пыталась сместить Алиенору – скорее, казалось, она принимала ее роль подходящей супруги для своего старшего сына.
– Мир труден для женщин, рожденных для высокого положения, – сказала она Алиеноре, когда они ужинали нежной говядиной под соусом из перца и тмина, – как вам, должно быть, известно.
– Да, мадам, – с усмешкой согласилась Алиенора.
Морщины вокруг губ Матильды проступили отчетливее.
– Я сражалась всеми силами, чтобы сохранить свои права на Англию и Нормандию. Теперь задача Генриха – продолжить эту борьбу и взять корону, которая принадлежит ему по праву, как и мне. – Она пристально посмотрела на Генриха. – И наша задача – помочь ему в этом.