– Не давай обещания легкомысленно, – сказала она, – потому что я буду настаивать на их выполнении.
– Настаивай. Я не подведу. – Генрих продолжал ласкать и целовать ее. Он собирался рассказать ей об Элбурге и маленьком Жоффруа, но поскольку они были далеко, в Англии, решил, что пока ей не стоит об этом знать.
В пылу занятия любовью Алиенора расположилась на Генрихе, взяв инициативу в свои руки.
– Тогда давай скрепим твое обещание, – сказала она, слегка надвигаясь на него, кончики ее волос скользили по его груди и животу. – Я твоя жена, твоя любовница, мать твоих детей. – Она запрокинула голову, поднимаясь и опускаясь, и увидела, как его кулаки сжались на простынях. – Я герцогиня древнего рода, с землями и вассалами. Я была королевой; я стану ею снова; и я получу все, что мне причитается.
Генрих сглотнул и стиснул зубы.
– Господи, женщина…
– Поклянись в этом. – Она поднялась и села.
– Я уже поклялся, – вздохнул он, – но я клянусь еще раз.
– И ты должен поклясться еще раз, – сказала она, – потому что клятву произносят трижды – это обязательно. Она наклонилась и слегка укусила его за каждый сосок, достаточно, чтобы вызвать острое ощущение, граничащее с болью, но изысканное.
Его лицо исказилось.
– Клянусь!
Он схватил ее за бедра, чтобы удержать на месте, и вошел в нее стрелой, достигая кульминации сильнее, чем когда-либо в своей жизни, а она получала удовольствие оттого, что видела его и знала, что в этот момент вся сила принадлежала ей.
– Что скажет твоя мать о том, что Стефан тебя усыновил? – спросила она, когда они оба пришли в себя и подкрепились вином и творожными пирогами с тарелок на столике у кровати.
Генрих хмыкнул от удовольствия.
– Она будет в ярости, никаких сомнений. Мало того что Жоффруа Анжуйский был моим отцом, теперь меня к тому же усыновил человек, укравший ее корону, – она будет в ярости. – Он пожал плечами и откусил от пирожного, которым его кормила Алиенора. – Мать примет все как есть; она прагматична, и у нее нет выбора. Я просто не буду называть Стефана «отчимом», когда она рядом.
– А как насчет второго сына Стефана? Что он думает о том, что его отец сделал тебя наследником и лишил его короны?
– Сначала он был не в лучшем настроении, но не готов к дальнейшим действиям. Никто не поддержал бы его, включая его собственного отца. У нас был долгий разговор у могилы моего деда в Рединге, и Вильгельм согласился отступить. Те, кто начал борьбу, стареют и не хотят, чтобы их сыновья были втянуты в спор, когда у них под носом есть разумное решение.
Генрих взял привезенный кожаный рулон.
– Мы должны устроить церемонию, чтобы показать всем вот это.
В свертке, завернутом в пурпурную шелковую ткань, лежали ножны из тисненой кожи с деревянной сердцевиной. Эфес меча был выполнен в скандинавском стиле, с прекрасной гравировкой. Рукоять была перевязана красным шелковым шнуром и украшена фигурками зверей с открытыми пастями.
– Это меч моего прапрадеда, герцога Роберта Нормандского, – сказал он. – Он оставил его своему сыну, Гильому, который затем взял его с собой в бой, когда пришел завоевывать Англию. Он висел на могиле моего деда в аббатстве Рединга почти двадцать лет и теперь принадлежит мне. Вильгельм Булонский не будет оспаривать мое право владеть им. Меч был дан мне в знак того, что я стану королем с согласия всех баронов Англии. – Его глаза сияли, как серый свет на стали, и взгляд был таким же острым, как клинок. – Стефан проживет остаток своей жизни королем, а когда он умрет, корона станет моей.
Алиенора ощутила в нем силу, и ее сердце наполнилось гордостью и ликованием, но это не ослепило.
– А как же твои враги, те, кто строил замки и создавал себе маленькие королевства на протяжении всей этой войны?
– Уже отдан приказ о том, что замки лизоблюдов должны быть разрушены и что все должно быть восстановлено в том виде, в каком было в тот день, когда мой дед был жив. Этот меч символизирует возвращение к миру и справедливости, которые мы установили раньше – и установим снова. Это моя главная цель.
Она одобрительно кивнула. Генрих смотрел в будущее практично, а не руководствовался золотыми мечтами. В его словах слышалось нечто стоящее, стабильное и прочное, что со временем будет построено надолго. Пока же им оставалось править Нормандией, Анжу и Аквитанией – и наслаждаться друг другом.
51Аббатство Фонтевро, май 1154 года
Остановившись, Генрих взглянул на стены аббатства Фонтевро и улыбнулся.
– Хорошо, что я вернулся, – сказал он. – Отец часто привозил меня и братьев сюда, чтобы навестить тетю Матильду, а иногда оставлял нас на ее попечение, пока занимался делами.
Алиенора развеселилась.
– Наверное, монахиням не было от вас покоя?
– Нам не разрешали никому мешать – тетя строго за этим следила; но нам потакали дамы из дома Магдалины, которые не приносили обета. – На его лице промелькнула тоска. – Если бы мне захотелось назвать какое-то место домом, то только это.
Алиенора задумалась над его словами. Для Генриха это было особое место. Не Руан, не Анже и даже не Ле-Ман, а Фонтевро. И это, должно быть, из-за чувств, которые оно вызывало.
Приветствуя Генриха, аббатиса Матильда отбросила все формальности и обняла его со всей нежностью тетки к любимому племяннику.
– Сколько лет прошло! – воскликнула она. – Посмотри на себя, взрослый мужчина! – Она повернулась от ухмыляющегося Генриха к Алиеноре и с нежностью обняла ее. – И твоя прекрасная жена. Добро пожаловать, добро пожаловать. А где мой внучатый племянник? Покажите же мне его!
Алиенора взяла маленького Гильома у кормилицы и передала его Матильде.
– Прямо как его отец в детстве! Какие локоны! Настоящий анжуец. – Она чмокнула ребенка в щеку.
– Я надеюсь, что это так, госпожа моя тетушка, – сказал Генрих. – Львы – истинная порода.
Аббатиса отвела их в домик для гостей, где им принесли угощение, а затем села перед очагом, чтобы покачать ребенка на коленях.
– Итак, – сказала она Генриху, – теперь ты официальный наследник короля Англии.
– Бог так распорядился, – ответил Генрих.
Матильда подбрасывала Гильома вверх и вниз, и малыш заливался смехом.
– Если бы мой муж не утонул, я была бы королевой Англии, а мой сын – наследником престола. – Она поцеловала мягкую щеку своего внучатого племянника. – Матерью я так и не стала, но мои племянники и племянницы дарят мне огромную радость – как и мои труды здесь; и я испытываю удовлетворение, которого не нашла бы нигде в этом мире. Всему в жизни есть причины.
Алиенора на мгновение позавидовала жребию Матильды.
– Иметь власть и довольство в одно и то же время – это действительно редкость.
– Да, но все дается трудом. – Матильда бросила на нее проницательный взгляд. – Когда я приехала в Фонтевро, мое сердце было полно скорби и горечи. Потребовалось много лет молитв и поисков, чтобы открыть в себе радость, а не печаль, и принять случившееся, вместо того чтобы гневаться на блюдо, которое подала мне судьба. Здесь я нашла исцеление и заново открыла для себя радость жизни. Если бы не Фонтевро и Господь, я была бы потеряна для жизни.
Во время их пребывания в Фонтевро Алиенора увидела Генриха с совершенно другой стороны. Он по-прежнему был буйным и полным беспокойной энергии, но в церкви обретал терпение, острые углы его характера сглаживались, он обретал спокойствие. Генрих дольше спал по ночам и не спешил вставать по утрам. Духовность Фонтевро была приземленной, практичной, что хорошо подходило к его характеру, и это место с детства было для него тихой гаванью.
– Когда мне придет время покинуть этот мир, я хочу упокоиться здесь, – сказал он, идя рука об руку с Алиенорой ранним утром по прохладной, влажной траве кладбища.
– Не в Анже или Ле-Мане? – спросила она.
Он покачал головой:
– Ни в Рединге, ни в Вестминстере. Все эти места будут открыты для меня в ближайшие дни, и я смогу гулять там, когда пожелаю. Но здесь… – Он бросил на нее взгляд, как бы признаваясь в чем-то неприличном, что делало его уязвимым. – Этот уголок я ношу в сердце, как священный фрагмент в реликварии. Даже если я не буду его посещать, я знаю, что он существует – и ждет меня.
Горло и грудь Алиеноры сжались.
– Это замечательная определенность.
– Да, – сказал он, – потому что я могу носить ее с собой и в то же время отложить в сторону и сосредоточиться на текущем деле.
«Как практично», – подумала она, отметив про себя, что это соответствовало характеру Генриха. Жить в мире и идти по нему с силой и энергией и хранить в сердце уголок для личного, спокойного отдыха, когда все дела будут завершены.
Она чувствовала твердую хватку его руки и холодную траву под ногами – реальность, ткущую ткань памяти, которую она будет хранить, пока ее тоже не положат в могилу, где бы это ни было, – возможно, здесь, рядом с ним.
Императрица Матильда взяла на руки своего извивающегося внука.
– Ты хорошо поработала, дочь моя, – сказала она. – Прекрасный здоровый мальчик продолжит наш род, и мы надеемся, что со временем родятся и другие.
– Если на то будет воля Божья, мадам, – учтиво ответила Алиенора.
Из Фонтевро они с Генрихом отправились в Нормандию и провели последние три недели в Руане вместе с императрицей. Алиенора чувствовала напряжение от постоянного проявления вежливости и почтения к свекрови.
Императрица давала разумные советы, но Алиенора не всегда соглашалась с ее мнениями и взглядами, и ее часто раздражал покровительственный тон Матильды. Императрица считала, что Алиеноре есть чему поучиться у более старшего и мудрого наставника, и ни на йоту не уклонялась от этой обязанности. Алиенора быстро начала понимать, почему Жоффруа Анжуйский предпочитал жить отдельно от своей жены. Даже по отношению к Генриху, который был ее любимцем, ее первенцем, достигшим всех поставленных перед ним целей, она не была любящей матерью. Даже люби