Когда деревья впереди начинают редеть, каменистая речка превращается в широкий поток, рассекающий гальку лентами и мчащийся к слиянию с массой прохладной темно-синей воды впереди. Я набираю скорость, выбегаю на берег и пораженно ахаю.
Перед моими глазами открывается прекрасное озеро, темное и дикое, со всех сторон возвышаются голые серо-зеленые холмы. Ветер легкими порывами обдувает мне лодыжки и поднимается вверх по телу. Над головой по небу медленно проплывают серо-белые облака, заслоняя солнце. На мгновение становится прохладнее. Я замечаю большой плоский камень справа от себя и решаю присесть и полюбоваться видом. В этой красоте есть что-то такое, что вытаскивает из глубин лучшее, на что мы способны.
На мгновение я чувствую абсолютный покой.
Мысленно я возвращаюсь в Лондон и сижу на пирсе в Уоппинге у паба «Проспект Уитби» с Хизер, глядя на Темзу. Ей только что исполнилось восемнадцать лет, и она наконец-то получила наследство, которое оставил ей отец. Это был странный, противоречивый момент.
Она хотела выпить и поговорить об отце. Это был один из тех несвязных разговоров, в которых мне трудно было по-настоящему сочувствовать. Я не могла представить, как теряю отца, но я также не могла и подумать, что меня это по-настоящему волнует. Как можно переживать из-за потери человека, который верит – по-настоящему верит, – что 5G и Билл Гейтс – величайшая угроза для человечества, после вакцин, конечно. Но для Хизер это было, словно она потеряла своего прекрасного принца. Потеряла все.
После сердечного приступа у отца Хизер осталась жить в Плимуте с мачехой, которая была неплохой женщиной, но не очень умела воспитывать детей и довольно открыто возмущалась тем, что ей оставили чужую дочь. Поскольку у нас обеих не было комендантского часа или правил, как у других детей, мы стали совершенно неразлучны.
Потом в тринадцать лет ее отправили в пансион, и наша дружба ненадолго прервалась. Помню, в тот первый год Хизер вернулась с розовыми ногтями, и я безжалостно дразнила ее, пока она не сняла лак. А потом я почувствовала себя виноватой и украла у мамы деньги, чтобы купить розового лака и накрасить ногти нам обеим.
Хизер помогла мне понять родителей. Папу понять было легко, он был пьяницей. Но мама сбивала с толку. Дело было не только в ее одержимости теориями заговора; она жила в реальности, отличной от той, которую я видела перед собой, и это заставляло меня чувствовать себя… нетвердо стоящей на ногах.
– Твоя мама сказала учительнице, что это ты виновата, что снова опоздала, потому что она не хочет, чтобы вызвали социальную службу, – говорила мне подруга. Я никогда точно не знала, что могут сделать социальные службы, но это всегда звучало бесконечно страшнее, чем иметь отца, который иногда был очень пьян. Кроме того, у меня ведь была крыша над головой. Еда на столе. Меня не бросили.
И когда Хизер брала свои табели успеваемости домой и прикрепляла их к холодильнику, а мачеха их выкидывала, я праздновала ее успехи вместе с ней. Мы были семьей. Только мы вдвоем, и мы заполняли пробелы в жизни друг друга где только могли.
Неважно, как сильно менялась ее жизнь и каких успехов она добивалась, она всегда возвращалась ко мне. И неудивительно. Я никуда девалась: ни в прямом, ни в переносном смысле.
Я думаю, это Хизер должна была приехать сюда. Это могло бы помочь ей найти связь с матерью, и я не понимаю, почему она так резко отказалась от этой работы. Неужели причина только в Кристиане? Это не похоже на нее. Что я упустила?
Я бросаю камень в воду, и он издает тяжелый, музыкальный звук, прежде чем погрузиться в невидимую глубину.
Я сожалею, думая, что забрала этот опыт у Хизер. Обычно создается ощущение, что поддержка нужна только мне: в конце концов, это у меня ужасные родители. Но Хизер одинока в другом смысле. Я вспоминаю наш разговор у нее дома больше месяца назад, когда я видела, как она рассказывала мне о Кристиане. Ее лицо выражало робкую надежду, что этот парень сможет дать ей ту безусловную любовь, которой ей так не хватало.
Я не вмешивалась, потому что всякий раз, когда я пыталась сделать это в прошлом, Хизер отстранялась и уходила в себя, и я приняла решение всегда поддерживать ее. Таким образом, что бы ни случилось, она знает, что всегда сможет вернуться ко мне. Так, по-моему, должен поступать родитель.
Я размышляю о том, чтобы позвонить ей, но понимаю, что сейчас не могу слышать ее голос.
Стряхнув с себя эти мысли, я поднимаюсь, снимаю грязные кроссовки, закатываю брюки и на цыпочках подхожу к кромке воды, стоя на таком расстоянии, чтобы вода слегка омывала мне ноги.
– Это место не подходит для ныряния, – слышится сзади. Это Билл.
– Привет! – говорю я, немного недовольная тем, что меня прервали.
– Я не успел поблагодарить тебя, – он смотрит на горизонт за озером, – за тот день.
– Не стоит об этом. – Я не желаю это обсуждать. Я уже знаю, что он скажет: «Прости меня…»
– Прости меня, – произносит он.
– Билл. Это не имеет значения. – Я бросаю на него равнодушный взгляд.
– Ты учишься на глазах, – роняет он через некоторое время.
– Я чувствую себя уверенно, – быстро отвечаю я.
– Ощущение, что ты другой человек…
– Ладно, ладно. – Я скрещиваю руки на груди. – Прости за отстойную первую неделю. Но теперь у меня все под контролем. Я не подведу ни тебя, ни Ирен. Обещаю.
Он серьезно кивает, как бы говоря: «Я не сомневаюсь», затем наклоняется, чтобы поднять камень. Пытается запустить его по воде, но тот подпрыгивает только дважды. Я снова вспоминаю разговор, который подслушала между ним и Ирен, поворачиваюсь к нему и улыбаюсь.
– Что такое? – спрашивает он.
– Ничего. Просто. – Я беру камень в руки и провожу пальцем по гладкому овальному краю. – Спасибо, что поддержал меня.
– Я не хочу, чтобы ты облажалась, – признается он.
Я вздыхаю и смотрю на воду. Озеро впечатляет, такое открытое и дикое.
– Думаю, я полюблю это место, – с тоской говорю я. Я бросаю камень в озеро. Он подскакивает раз, два, три, четыре, пять раз.
– Большинство людей, которые приезжают на западное побережье на работу, убегают или прячутся от чего-то, или и то, и другое.
– Большинство людей на западном побережье или большинство людей здесь? – спрашиваю я, глядя на него. – Рокси сказала мне, что это таверна «Последний шанс». Дом Ирен для потерянных душ.
Билл смеется:
– Ну, в каком-то смысле это правда, я полагаю. Ей нравится помогать людям, которым больше некуда идти.
– Правда? – Я оглядываюсь вокруг в поисках своих носков и кроссовок. Становится холодно.
– Зачем ты сюда приехала?
– Куда? На озеро?
– На эту работу? Нет, правда, зачем ты приехала? – Билл застегивает пальто. Я дрожу и засовываю ноги в кроссовки.
Я поворачиваюсь к нему. Я не знаю, чего он от меня хочет.
– В поисках покоя, – беспечно говорю я и улыбаюсь ему, уходя вверх по тропинке.
Глава 20
Странное спокойствие охватывает меня, когда я думаю о предстоящем ужине. Я сделала все возможное, чтобы подготовиться. Две недели ремонта дали мне достаточно времени, чтобы забить голову всевозможной информацией о винной карте. Я записываю все в свой маленький блокнот, чтобы иметь перед глазами напоминание во время смены. Стремление Рокси учиться означает, что у меня есть еще один человек, на которого можно опереться. Билл верен своему слову и следит за мной в свободное время, мягко подсказывая, какое вино предложить, если чувствует хоть малейшие колебания с моей стороны. Возникает смутное ощущение, что он наблюдает за мной. Наверное, так и есть. Но его голос никогда не звучит раздраженно или нетерпеливо. Чувствуется, да благословит его Бог, что он действительно пытается мне помочь.
Самое странное, что люди верят мне. Они верят, что я Хизер, и верят, что я эксперт по вину. Они не видят во мне Элизабет Финч – Птичку для друзей – тридцати одного года, без дипломов и опыта, обладательницу резюме с опытом миллиона различных работ, которая любит рисковать, врать и трепаться, дочь любителей теорий заговора. Они видят Хизер. А может, немного нас обеих.
Ирен собирает всех сотрудников в обновленном ресторанном зале.
– Все сюда! – зовет она. – Добро пожаловать на нашу торжественную презентацию! Разве зал не выглядит потрясающе?
Раздаются приглушенные аплодисменты. Я не очень хорошо знаю Ирен, но мне кажется, что она не считает его таким уж потрясающим. Хотя выглядит он неплохо: такой же брутальный, как и раньше, но менее манерный и более современный. Исчезли стулья и столы, покрытые льняной тканью, их заменила мебель из темного дерева и кожи. Я рада, что портрет мистера Макдональда по-прежнему занимает почетное место на дальней стене.
– Вот и лето почти наступило. В этом сезоне у нас несколько важных событий. Очевидно, что большим испытанием будет вечеринка Общества виноделов Хайленда. А еще у нас скоро состоится банкет по случаю окончания съемок фильма. На нем будут присутствовать многие крупные игроки, которые приглядятся к тому, насколько хорошо новый «Лох-Дорн» может организовать мероприятие мирового уровня. – Среди молодых сотрудников раздается возбужденный ропот. – Успокойтесь, успокойтесь, – говорит Ирен с широкой улыбкой. – И самое главное: нам сообщили, что в ближайшие несколько недель здесь будет ужинать особенный гость, хотя мы и не знаем, в какой именно вечер.
– В прошлый раз, когда она это говорила, это оказались Том Харди с женой, – прошептала Рокси.
– О боже, он моя погибель, – отвечаю я.
– Слишком старый, – возражает Рокси. – Предпочитаю Ноя Сентинео.
– Слишком сладенький, – парирую я, качая головой.
– Да уж, я бы его облизала. – Она громко хихикает, что заставляет Ирен нахмуриться. Я притворно возмущаюсь ее грязной шуткой.
– Поскольку ремонт завершен и ресторан готов к перезапуску под блистательным руководством нашего нового шеф-повара Рассела, не стоит удивляться, что нас посетит сам Джош Риппон из «Скотсмана». Как вы знаете, ему трудно угодить…