Летняя работа — страница 33 из 59

– Только гораздо менее пикантный.

– Отличная шутка, Джеймс, – поддразниваю я его.

– Я дам тебе несколько рецептов, чтобы ты могла попрактиковаться.

Мы оставляем кастрюльку на гранитной рабочей поверхности «остывать», затем мне приказывают разбить яйца и взбить желток в нашу слегка остывшую массу. Немного соли и перца, и, очевидно, я на верном пути.

– Это поизысканнее, чем рыба с картошкой, но проще, чем я думала. – Я мою руки и обтираю их о фартук.

Тут нас прерывает Бретт, который вваливается в дверь с двумя маленькими кокер-спаниелями; он одет в клетчатые бриджи и зеленые веллингтоны. Начинается хаос, когда собаки карабкаются по нашим ногам, требуя лакомств и ласк.

– Фу! Бобби и Джексон, фу! – приказывает Джеймс, мягко отпихивая черного пса, в то время как другой, золотистый, обнюхивает мою промежность. Я хихикаю и отталкиваю его, но он настойчив как черт.

– Какие великолепные собаки!

– Они хорошие мальчики, – улыбается Бретт, кивая в сторону Джеймса, пока псы продолжают пыхтеть, прыгать и лаять от возбуждения. – Учишься греметь сковородками, дорогая? – интересуется он, беря яблоко из корзины у двери.

– Привет, Бретт. – Я наклоняю кастрюлю и чуть не расплескиваю ее содержимое. – Да, смотри! У меня получился ру!

– Молодец, девочка. – Бретт поворачивается к Джеймсу: – Я срубил два оставшихся ясеня, но они не были заражены.

– Ну, теперь лучше от них избавиться.

– Да, – соглашается он. – Порублю их на бревна.

Джеймс кивает, а Бретт издает пронзительный свист, и собаки снова начинают лаять и бешено носиться кругами по крошечной кухне.

– Фу! – кричит Джеймс, и Бретт выходит за дверь, держа собак за ошейник и с целым яблоком в зубах.

– Бретт и здесь помогает? – спрашиваю я, когда дверь закрывается и в комнате снова воцаряется приятная тишина.

– Только иногда. Он много что делает. Занимается мамиными розами.

Затем Джеймс снова переходит в режим сексуального повара и приказывает мне намазать маслом несколько маленьких рамекинов. И отварить пикшу. Я нахожусь в состоянии счастливого предвкушения, ожидая следующего указания. Заправляю волосы за уши и сосредотачиваюсь.

– Вот так, теперь опускай рыбу в кипящие сливки.

Я удивляюсь тому, какое удовлетворение приносит все это, любуюсь на кипящую пикшу и мастерски посыпаю тертым конте[29] края рамекинов.

– Он ореховый и земляной на вкус. – Джеймс подает мне маленький кусочек на кончике ножа.

– Во всем этом так много жира! – качаю я головой. – Масло, сливки, сыр. У моей мамы был бы сердечный приступ. Она бы неделю не ела после такого.

– Суфле можно есть время от времени! Боже, мне противна мысль о том, что кто-то вычеркнет суфле из своей жизни.

Я смеюсь, но чувствую смутное раздражение.

– Все так говорят, – фыркаю я. – Нужно просто правильно питаться. Что вы имеете в виду под словом «правильно»? Бульон на костях и палеодиету или веганство и растительную пищу? Питание с низким или высоким содержанием жира, интервальное голодание или супернизкокалорийное питание? Поверь мне, на своем веку я повидала все. Моя мама всю жизнь сидела на диетах. Каждый. Божий. День. Возможно, это была реакция на папину работу. Я не ела ничего, что не входило бы в одну из ее диет.

– Не думай так, – наконец произносит он, после того как смотрит на меня пару мгновений. – О еде. Так ты никогда не получишь от нее удовольствия.

– Просто ты не женщина.

Он качает головой и подвигается ко мне, чтобы проверить рыбу. Мы прижимаемся друг к другу, и от жара плиты я начинаю потеть. Я достаю кухонное полотенце и вытираю лоб.

– Мне просто противна мысль обо всех этих ограничениях, – тихо говорит Джеймс. – Это как если бы ты была художником и люди установили правило не использовать желтый цвет.

Я прикусываю губу, пытаясь не рассмеяться, и киваю:

– Угу.

Джеймс выглядит смущенным, и я проклинаю себя за то, что дразню его. Это подло.

– Сейчас тебе нужно почистить пикшу и взбить яичные белки.

Я подчиняюсь, сливаю рыбные сливки в кастрюлю и аккуратно разминаю пикшу вилкой. Когда я заканчиваю, он протягивает мне венчик.

– Не думаю, что я такой уж художник. – Он качает головой. Он смущен, и я едва удерживаюсь, чтобы не обнять его и не успокоить. Он не должен стесняться того, что чем-то увлечен. Я заставляю его чувствовать себя неуверенно и ненавижу себя за это.

– Ты и есть художник, – уверяю его я, поворачиваясь. – Это же чисто искусство, скажи?

Почему я никогда не могу говорить серьезно? Мгновение он изучает мое лицо, а затем кивает и улыбается. Этого достаточно.

– Мягкие пики!

Он указывает на яичные белки, я поднимаю венчик, и пики действительно мягко опадают. Я думаю о маме и задаюсь вопросом, не из-за диет ли она такая безрадостная, но подозреваю, что в основном это связано с папой. Возможно, диеты скорее поддерживали видимость того, что у нее все под контролем.

Он встает сзади и начинает аккуратно все в миску. Я чувствую, как его грудь касается моей спины, но он старается не подходить слишком близко.

Я чуть прислоняюсь спиной к его груди. Моя голова касается ложбинки его шеи, и я закрываю глаза, впитывая его тепло у меня за спиной. На мгновение мы замираем, пока я наслаждаюсь энергетикой тела Джеймса, прижатого к моему. Все вдруг исчезает – звуки, запахи – и остается только тепло между нами.

Он поднимает руку, как будто собирается положить ее мне на плечо, но потом останавливается и опускает ее. Почти. Он почти коснулся меня. Его дыхание так близко к моему уху! Оно медленное, глубокое и ровное. Мое – нет.

И тут мы слышим звук входной двери и тяжелый скрип петель.

– Джеймс? Вы оба еще здесь? – зовет Ирен из прихожей.

Я сразу же отшатываюсь от Джеймса, поворачиваясь к нему лицом.

– Это твоя мама, – шепчу я, задыхаясь.

– Все в порядке. – Он протягивает руку, чтобы коснуться моей, но я отшатываюсь назад.

– Нет! – Я отрываю взгляд от его глаз, смотрю на пол, на покрытые сыром рамекины, на тесто и зажмуриваю глаза.

– Привет, Хизер! – Ирен ставит на стол корзину с овощами. Она смотрит на Джеймса, потом снова на меня, изучая наши лица в поисках признаков чего-то. Вот каково это, наверное, быть подростком с родителями, которым не все равно, что ты делаешь. – Как проходит урок?

– Мы как раз собираемся ставить суфле в духовку, – объясняет Джеймс. – Хизер была очень прилежной ученицей.

– Да. Мы почти ни на минуту не останавливались. Как говорится, наготовили целый пир. – Я стараюсь говорить максимально уверенным тоном.

– О-о-о, звучит неплохо, – произносит она с одобрением. Затем подходит к стеклянному шкафу и достает с полки большую бутылку джина и три хрустальных стакана. Смотрит на часы. – Бретт может отвезти вас обратно.

Джеймс внезапно начинает спешить, наполняет рамекины и ставит их в духовку, затем устанавливает на стойке черный таймер в форме яйца, который громко щелкает.

– Я только что ездила в замок Киндорн, чтобы проверить, как там все подготовили для вечеринки по случаю окончания съемок. – Ирен наливает очень большую порцию двойного джина и добавляет в него «Сан Пелегрино», нарезанный огурец, лимон и несколько маленьких фиолетовых цветков из своей корзины. – Место шикарное, так как они наконец построили уборные, и нам не придется привозить эти ужасные биотуалеты. Все выглядит фантастически. Дай Бог, чтобы все удалось.

– О, это хорошие новости, – радуюсь я.

– Я очень рассчитываю, что мы справимся. – Она мрачно смотрит на нас, затем встряхивается и поворачивается ко мне: – Извини, кому нужно слушать такое в свой выходной? Как тебе Шотландия, Хизер?

И тут магия словно развеивается, и я снова становлюсь Хизер: одна среди незнакомцев пытаюсь держаться на плаву.

– Мне нравится, – киваю я.

Я смотрю на Ирен, эту теплую, добрую, замечательную женщину, и снова на Джеймса, ее чувствительного и славного сына, и мне хочется, чтобы я всегда была здесь. Чтобы в моей маленькой семье была хотя бы половина той теплоты и честности, которая есть в этой. Чтобы у моей матери была мягкая легкость Ирен, чтобы она задавала вопросы, наслаждалась моим обществом. Чтобы отец не дразнил меня за интерес к чему-то, а заставлял чувствовать собственную важность. А потом мне захотелось, чтобы Хизер тоже была здесь со мной.

– Ты осваиваешься. – Она делает маленький глоток джина и добавляет еще лимона во все три стакана.

– Наконец-то! – смиренно произношу я.

– Все позади. – Ирен машет рукой. – Пусть это будет нашим приветственным бокальчиком! Не могу поверить, что мы еще не праздновали твой приезд. Итак, за что пьем? Дай-ка подумать… Придумала! За Хизер.

Она поднимает свой бокал и широко улыбается.

– За Хизер, – тихо произносит Джеймс.

Глава 22

Когда я просыпаюсь, у меня кружится голова и я задыхаюсь. Я отодвигаю хлипкие занавески, но на улице все еще темно.

У меня во рту привкус можжевеловых ягод, и я хихикаю, вспоминая, как Бретт приехал на тракторе, чтобы отвезти нас с Джеймсом домой в коттедж.

– Ваша колесница ждет, миледи, – шутит Бретт, когда я безуспешно пытаюсь забраться на пассажирское сиденье. В конце концов Джеймсу пришлось подтолкнуть меня сзади. И вот я оказалась зажата между секси Бреттом и еще более секси Джеймсом, пока мы неслись по берегу озера обратно к коттеджу без всякой дороги под колесами.

– Я ужасно боюсь машин. Но оказывается, что с достаточным количеством джина в желудке я вообще не боюсь тракторов! – ору я, пока мы подскакиваем на неровных холмах и даже пересекаем небольшой ручей.

– Держитесь! – кричит Бретт, когда вода брызнула вверх и промочила нас насквозь.

Вчера я впервые в жизни съела суфле, которое, к своему удивлению, я почти полностью приготовила сама. Оно было божественным. Соленое, рыбное, тающее во рту, воздушное, с корочкой. Абсолютный рай! Джеймс подал его с перченым салатом, приготовленным где-то в другом месте,