— Не знаю, — Льюк пожал плечами. — Отец нанимал какого‑то известного дизайнера, тот заказывал всю обстановку.
Ответ не удовлетворил девушку. Ей хотелось обнаружить в гостинице какую‑нибудь вещь, принадлежащую Льюку, которая послужила бы ключом к его характеру, скрытому под скептической улыбкой и ковбойской шляпой.
— Значит, вы ничего не знаете и об этой вещи, — разочарованно протянула она, показав на красивый стеганый ковер, висевший над камином. Льюк перевел глаза на ковер, и, к ее удивлению, выражение его лица смягчилось, а в глазах затеплилась улыбка.
— Этот ковер — работа моей матери, так что здесь совсем другая история.
Девушку удивил не только ответ, но и перемена тона. Она внимательно посмотрела на полинявший ковер: звездное небо и луки со стрелами. Сложный рисунок прекрасного панно сочетал в себе голубой, винно‑красный и темно‑зеленый цвета с вкрапленными кое‑где кремовыми и золотыми пятнышками.
— Видимо, ваша мама была прекрасной рукодельницей, — заметила Джози. — Я и сама немного шью и вышиваю, но никогда не осмелилась бы замахнуться на такую вещь.
Она снова взглянула на Льюка. Свет в его глазах, прикованных к ковру, преобразил его: он стал более доступным, менее грозным. И еще более привлекательным.
Прекрати, приказала она себе и снова занялась ковром.
— Изысканная работа, я думала, что вещь антикварная.
Льюк взглянул на нее с кривой усмешкой, и теплая волна симпатии пробежала у нее внутри; сдержанность давалась Джози с большим трудом.
— Вещь кажется антикварной, потому что я ее здорово потрепал, — сказал Льюк. — Ковер служил мне и одеялом на пикниках, и спальным мешком, и тентом, и подстилкой под седло. Чем угодно!
— Значит, этот ковер ваш, — пробормотала Джози, снова глядя на прекрасный образец рукоделия. — О, я вижу в углу ваше имя! И рядом с ним вышито еще что‑то, но отсюда не различишь. Что там такое?
— «Стремись к звездам».
— Великолепно. — Джози не отрывала глаз от вышивки, а душа ее наполнялась восторгом: какие прекрасные слова завещала мать сыну! Слова, внушающие уверенность и отвагу, вдохновляющие на подвиг.
Как не похожи они на приземленные наставления моих родителей, думала Джози. Она проглотила ком, вдруг образовавшийся в горле, и сказала:
— Эта вещь, видимо, много значит для вас.
Льюк кивнул.
— Я так любил это одеяло, что чуть не истер его до дыр. Оно превратилось бы в лохмотья, если бы его не спасла Консуэла. Когда мне было шестнадцать лет, она отняла его у меня, сказав, что это слишком красивая вещь, чтобы вот так погубить ее.
— А сколько труда потребовалось на то, чтобы его сделать, — сказала Джози, изучая необычный рисунок. — И сколько любви. Думаю, поэтому вы к нему так привязаны.
Когда Льюк мельком встретился с ней взглядом, его темно‑карие глаза вдруг обрели цвет тающего шоколада, и это произвело на нее неожиданное действие: в душе потеплело.
— Когда мать дарила мне этот ковер, она сказала так: «Если ты где‑то заблудишься, взгляни на эти звезды — они укажут тебе путь».
— Она хотела сказать: «Не отступай от своей мечты».
Льюк улыбнулся, мелкие морщинки у глаз стали похожи на следы взлетающих ввысь звезд, изображенных на ковре‑одеяле.
— А вы схватываете все быстрее, чем я, — сказал он. — В те времена я думал, что мать имеет в виду ориентацию в ночное время. Когда мать умерла, — он снова взглянул на стену, — я ложился в кровать, накрывался ковром и представлял себе, что это она приходила, чтобы получше укрыть меня перед сном. Я думал: она жива, сидит сейчас в холле, совсем рядом, читает или шьет. Наверно, года два мне удавалось заснуть только так.
Глаза Джози затуманились, она плохо различала его лицо. Она протянула было руку к нему, потом отдернула, не зная, что сказать или сделать, чтобы утешить его, не обижая жалостью. Джози подумала о своей матери — без нее жизнь казалась немыслимой. Ее любовь и забота были неотъемлемой частью детства, хотя мать частенько выводила ее из терпения — слишком уж она с ней цацкалась.
Ком в горле мешал говорить, но все же Джози произнесла:
— Видимо, ваш отец тоже любил эту вещь, не зря же он сделал ее главным украшением холла.
Глаза Льюка словно бы погасли, губы вытянулись в тонкую жесткую линию.
— Мать делала и другие ковры, все были красивыми. Поэтому я страшно удивился, увидев, что именно этот висит здесь. Отец знал, как я не люблю гостиницу. — Взглянув на часы, он переступил с ноги на ногу: — Время уходит. Двинули дальше?
Кивнув в ответ, Джози последовала за ним. Ее тронул рассказ ковбоя о детстве, видимо, душе его не чужда нежность, которую он привык скрывать. Судя по тому, каким решительным шагом Льюк устремился к пикапу, он уже сожалел о своей откровенности. Все это она успела подумать, семеня вслед за парнем.
Шагая к машине, Льюк тоже размышлял — о том, какой бес в него вселился. Рывком открыв дверцу для Джози, он захлопнул ее, как только девушка опустилась на сиденье, и пошел на свою сторону, потирая на ходу подбородок. Я же не из тех, кто распахивается перед каждым встречным‑поперечным, того хуже — поперечной. Дьявол, я ведь никому еще не рассказывал о своей матери, тем более о том, как она меня укутывала перед сном. Что меня заставило так разнюниться?
Виноваты ее глаза, полные сочувствия, подумал он, влезая на сиденье и возвращая недовольную гримасу на свое лицо. Что‑то есть особенное в этих больших голубых глазах, способных проникать в тайники души.
Рискнув взглянуть на нее, Льюк увидел, что девушка пристально на него смотрит, как бы изучая. Он еще больше нахмурился и в целях самообороны решил поменяться ролями: теперь пускай она отвечает на его вопросы.
Он включил зажигание, мотор заработал.
— А что, Джози — это ваше настоящее имя или прозвище?
— Это уменьшительное от Джозефины, — ответила девушка, пристегивая ремень безопасности. — Мне дали имя в честь Джозефа, моего отца. — Я была четвертой девочкой в семье; видимо, к тому времени родители потеряли надежду иметь сына.
Джозефина. Старомодное, очень женственное имя почему‑то ей шло.
— Значит, у вас три сестры? — спросил Льюк. — И все они живут в Талсе?
— Ну да. Вместе со своими мужьями и детьми. — Теперь Джози взглянула на него пристально. — А вы были единственным ребенком?
— Ага, но всегда мечтал заиметь братьев и сестер. — Он выдал эти сведения не думая, но тут же себя одернул. Я же собирался допросить ее!
Льюк нажал на акселератор, и машина рванула вперед.
— Значит, вы были младшенькой в семье.
— Да. Не только была, но таковой и остаюсь для своих родных.
Недовольная нотка в ее голосе заставила Льюка взглянуть на нее:
— Вам это не очень нравится?
— Не очень.
— Правда? И почему же?
Отведя прядь волос с лица, Джози вздохнула.
— Всю жизнь мне говорили, что нужно делать и как поступать, — сказала она, — для этого хватало народу: кроме родителей, три сестрицы, любящие руководить. Пока я росла, у меня почти не было возможности принимать собственные решения. Ничего удивительного, что мне и сейчас не очень‑то это удается.
— Почему вы так решили?
— Если послушать моих родных, то все мои самостоятельные шаги были ошибочными.
Возможно, разговор становился слишком уж личным, но Льюк не удержался и копнул поглубже:
— А какие решения, например?
— Ну, например, в моей семье все юристы, это традиция — с незапамятных времен все Рэндолы были адвокатами. Отец работал в адвокатской конторе деда, дед — в конторе прадеда, — ну вы знаете, как это бывает. Предполагалось, что я тоже буду служить в конторе, принадлежащей семье, или по крайней мере выйду замуж за адвоката. И поэтому, когда я пошла в колледж, где обучали гостиничному и ресторанному делу, родные были уверены, что я совершаю страшную глупость. А мой переезд из Талсы в Чикаго сочли еще большей глупостью.
Льюк вел машину через лес, уже слегка окрашенный в осенние тона. Он взглянул на девушку — на ее лицо падала тень от ветвей.
— При чем тут глупость? Вы же имеете право на личный выбор.
— В то время я тоже так думала. Но, потеряв работу в Чикаго и не найдя другой, я стала думать, что родные, пожалуй, правы. Вернувшись в Талсу побитым щенком, я решила смириться — поступить в семейную контору, выйти замуж за юриста и вести такую же жизнь, как мои старшие сестры. В конце концов, почему я, единственная, должна от всех отличаться? Да еще в дурную сторону. — Джози тяжело вздохнула. — Вот так и получилось, что право на следующий свой выбор я уступила родным…
— Насколько я понимаю, — перебил Льюк, — вы имеете в виду ваше замужество?
— Да, мои родные были уверены, что Роберт блестящая партия, — мрачно подтвердила Джози, глядя в окно на просторное пастбище. — Когда он сделал предложение, все пришли в такой восторг, так меня поздравляли и строили такие планы, что, видимо, меня потащила за собой эта «волна». Глупо с моей стороны, правда?
Мысли Льюка обратились в прошлое — пять лет назад он испытал нечто подобное. Вместо того чтобы призадуматься о прохладности своих чувств к невесте, он позволил вовлечь себя в предсвадебную суету и утерял способность судить здраво.
— Собственно говоря, ничего удивительного в этом нет, — услышал он свой собственный голос. — Перед свадьбой такая поднимается суматоха, что некогда дух перевести, кажется, будто мчишься на поезде, потерявшем управление, и не можешь ни остановить его, ни спрыгнуть.
— Вот именно!
Он поглядел на нее, а она ответила теплой улыбкой. Льюку показалось, что кабина вдруг уменьшилась, и они сидят гораздо ближе друг к другу, чем раньше. Он снова уставился на дорогу, но все же успел заметить любопытство, вспыхнувшее в глазах Джози.
— У вас, очевидно, тоже есть похожий неудачный опыт, — заметила она.
— К сожалению, да.
— А что случилось?
— Черил, моя жена, стремилась замуж не ради семейной жизни.
— А ради чего?