Блэр колеблется, но ее ответ не имеет значения. Она вышла замуж за Ангуса, к добру или нет. Отец детей – Ангус, а не Джоуи. А отцовство – не то, что можно просто передать другому человеку. Хотя Кейт ведь именно так и сделала, Дэвид вырастил ее троих детей как своих.
– Джоуи внимательный, он заботится обо мне, – говорит Блэр. – Я уверена, что если захочу работать после рождения детей, то он будет только за.
– Работать после рождения детей? Горошинка, у тебя близнецы. Это куча хлопот.
– Я захотела взбитых сливок к пирогу, и Джоуи тут же побежал к мороженщику и купил.
Кейт обнимает дочь за плечи.
– Перестань болтать ерунду. Ты замужем за Ангусом и останешься замужем за ним. Будешь растить детей, как я вырастила тебя. Материнство – это жертва, поэтому и вознаграждается.
– Но…
– Через несколько дней Ангус придет в себя. Максимум через неделю. И тогда мы отправим тебя домой.
Пока Блэр всхлипывает в платок, Кейт прикидывает, как обустроить дочь хотя бы на неделю. Надо сегодня же позвонить в сельскую больницу, убедиться, что там есть врач, который сможет в случае необходимости принять роды. А где Блэр будет спать? Кейт не может поселить ее в «Пустячке» с Кримминсами. Значит, Блэр придется занять комнату Джесси, а та переедет в «Пустячок». Это не лучший вариант, но всего лишь на неделю. Младшая дочь переживет.
Бедная Джесси. Кейт пообещала ей поездку на пляж, а теперь ничего не выйдет, да еще и из спальни ее выгоняют. Кейт допивает «отвертку» и ощущает, как по телу, невзирая на хаос, растекается спокойствие. Она поведет Джесси на ужин в четверг вечером, пока Экзальта играет в бридж. И станет давать дочке больше свободы. Вот что сейчас нужно детям, думает Кейт. Свобода.
Magic Carpet Ride (реприза)
Первые выходные Кирби проводит с Патти и Люком. Те как-то мгновенно стали парочкой, отчего Кирби порой ощущает себя третьей лишней. Люк Уинслоу перешел на старший курс Колумбийского университета. Он специализируется на бизнесе и, по его словам, после окончания учебы отправится на Уолл-стрит работать в инвестиционной компании своего отца, «Дрексел Харриман Рипли». Родителям Люка принадлежит дом на Винограднике, где сейчас живут Томми, брат Патти, с соседом Юджином. Кирби ожидает увидеть нечто среднее между притоном и общежитием, но, когда после прекрасной буколической поездки по холмам в Чилмарк они заруливают на подъездную дорожку, впереди открывается целый комплекс с видом на пруд Нашакуица: два ранчо, крытых кедровой черепицей, как почти все дома на Нантакете. Парни живут в доме поменьше, родители Люка – в большом, но они появляются на Винограднике только в выходные.
Маленькое ранчо поражает воображение Кирби. Раздвижные двери ведут в длинную комнату со снежно-белыми стенами и белыми балками. Мебель современная, ни одной прямой линии. У стены помадно-красный диван, похожий на лежащую женщину, к нему примыкают два кресла-раковины, бирюзовое и ядовито-зеленое. Тут и там висят огромные полотна, сплошь современные: женские обнаженные фигуры в стиле Матисса и Шагала. В одном конце комнаты минималистская кухня – три вращающихся барных стула у белой мраморной столешницы, широкая деревянная чаша наполнена сливами и вишнями, на открытых полках керамическая посуда в деревенском духе.
С другой стороны дома две спальни: одна – с двумя широкими кроватями (для Томми и Юджина), другая – с двуспальной (для Люка), все застелены хрустящим белым бельем. Спальни соединены белой же ванной комнатой, выложенной плиткой, пол вымощен сланцево-голубыми речными камнями.
«Красота», – думает Кирби. Это самый шикарный дом из всех, где она бывала. Люстра в гостиной, похожая на рыбу оригами. Люк говорит, что та сделана из рисовой бумаги.
– Кто рисовал картины? – спрашивает Кирби. Обнаженные женщины сладострастны, с длинными волосами, как у Боттичелли.
– Моя мать, Эльза Уинслоу. – Люк произносит это имя так, будто Кирби могла о ней слышать. В Симмонсе она брала курс истории искусств, поэтому знает Матисса и Шагала.
Кирби любопытно, насколько знаменита Эльза Уинслоу. Может, она даже культовая художница, как Энди Уорхол.
– Она потрясающая, – восхищенно говорит Кирби.
– О да, – бросает Люк, – и отлично знает об этом.
Кирби смотрит на Люка новыми глазами. Сначала он показался ей обычным парнем: само собой, привилегированным, если учесть тщательно отреставрированный «Джип-Виллис», но не сильно отличающимся от ребят из Бруклина. Теперь, увидев супермодное пляжное бунгало, она была заинтригована. Кирби с завистью представляет себе его родителей – влиятельного финансового брокера из центра города и богемную художницу из Гринвич-Виллидж. Они не зациклены на деньгах или правилах, как родители Кирби. По сути, подарили Люку собственный дом, чтобы сын жил там со своими друзьями.
Кирби заглядывает в спальни.
– Я думала, три парня перевернут дом вверх дном. А у вас так чисто, даже не верится.
– У нас есть горничная, – сообщает Люк. – Мартина. Она живет в том доме.
Люк хватает Патти и щекочет ее, Патти вскрикивает, и они вдвоем падают на красный диван. Парочка начинает целоваться, Кирби очень хочет попросить их остановиться, но ей неловко выглядеть занудой. Она подходит к кухонному столу и рассматривает миску с фруктами. Сливы и вишни почти одинакового цвета, но не совсем (глубокий фиолетовый и великолепный пурпурно-красный), и Кирби понимает, что даже фрукты здесь – произведение искусства. Она отщипывает вишню. На вид та спелая и сочная, Кирби не может удержаться и съедает ягоду. С момента прибытия на остров ее рацион состоял из каши на завтрак, жареных моллюсков из «Джордано» и черствых пончиков в гостинице. Вишня слаще, чем все ягоды, что она пробовала раньше. Кирби дочиста обсасывает косточку и незаметно выплевывает в руку. Позади, с дивана, доносится влажное хлюпанье языков и тяжелое дыхание. Она старается не думать о Скотти Турбо. Кирби отнюдь не ханжа, но ей не хочется оставаться в комнате, пока Люк и Патти дурачатся. Кирби выходит через раздвижную дверь. Краем глаза она замечает, как Люк ведет подружку в спальню. Дверь закрывается.
Что ж.
Кирби сама толком не поймет, отчего смущается. Это они должны чувствовать себя неловко. Патти, может, и простовата, но ведь Люка явно воспитывали в духе светских приличий. И все же он парень… а парни хотят одного, причем здесь и сейчас. Это Кирби усвоила на собственном опыте.
Чтобы отвлечься, она любуется видом на пруд. Зрелище поистине захватывающее. Кирби надеется, что Патти выйдет замуж за Люка и унаследует ранчо от отца-банкира и матери-художницы, тогда будет возможность посещать это место до конца своих дней.
Она садится на веранде лицом к солнцу, через некоторое время появляются влюбленные. Подруга раскраснелась, Люк глядит торжествующе.
– Пойдем на пляж? – зовет он.
Поскольку Люк живет в Чилмарке, у него есть доступ на Люси-Винсент-бич.
– Это самый уникальный из всех пляжей Виноградника. Вам, ребята, повезло меня встретить, – объявляет он.
Люк усмехается, и Кирби не может его совсем возненавидеть, хотя уже начинает. Но, ступив на Люси-Винсент-бич, признает: да, им повезло (им – в смысле Патти) встретить Люка Уинслоу. Широкий золотой пляж упирается в суровые сценические скалы. Он куда красивее Инквелла и гораздо выше классом, отчего Кирби негодует. Она спрашивает себя, не является ли это примером институционального расизма, но затем решает расслабиться. Инквелл – городской пляж, а Люси-Винсент – на отшибе, продуваемый ветрами и дикий.
Кирби моментально замечает, что к воде идет обнаженный джентльмен. То есть полностью голый. Его пенис тяжело болтается между ног. Кирби осматривает пляж и понимает, что абсолютно все вокруг голые. Читают в шезлонгах, спят лицом вниз, задрав к небу зады, идут рука об руку, разговаривая, – совершенно нагие.
Кирби старается не выдать изумления. На дворе шестьдесят девятый, нагота – это не страшно, она знает, но… Боже мой. Сидеть одетой на нудистском пляже куда неприятнее, чем быть единственной белой на негритянском. Неужели от Кирби потребуют раздеться? Она косится на Патти. Лицо той ярко-красное, но от смущения или от солнца, сложно сказать. Добрая католичка Патти, должно быть, шокирована.
Люк находит просторное свободное местечко и ставит пенопластовый холодильник, наполненный «Шлицем» и бутербродами с курицей, которые приготовила французская горничная Мартина (Кирби мельком видела ее в черной униформе, белом фартуке и чепчике с оборками). Он расставляет стулья, и Кирби ждет, гадая, что будет дальше. Патти снимает черную марлевую накидку, под ней консервативный черный же закрытый купальник.
– Мы на Люси-Винсент! Все долой! – заявляет Люк.
Патти качает головой.
– Патрисия.
– Она не хочет, – вмешивается Кирби, – и я тоже.
Затем сбрасывает джинсовые шорты и крестьянскую блузу, но решает, что останется в бикини.
Патти, однако, срывает с себя черный купальник и предстает перед ними в роскошной наготе. Ее плоть обильна; она похожа на женщину с картины Рубенса. Патти выглядит, думает Кирби, как женщина с картины Эльзы Уинслоу: круглые груди и румяные соски, щедрые бедра и изгиб живота, спускающегося к темным волосам на лобке. Кирби узнает эту романтику: Люк нашел в Патти олицетворение искусства своей матери.
Но затем Кирби замечает, что подруга дрожит. На ее ляжке виднеется красноречивый ярко-красный след – отпечаток руки.
Люк раздевается, отвернувшись от Кирби, так что она видит только его белую спину. Кирби притворяется, будто тщательно раскладывает полотенце, затем ложится на живот и развязывает шнурки бикини, и на этом все. Повернув шею, она видит, как Люк ведет Патти к воде, оба в чем мать родила.
Кирби опускает голову на руки. Брошенные родителям слова подтвердились: лето на Винограднике – это очень познавательно.
Через несколько дней температура воздуха поднимается почти до тридцати при стопроцентной влажности. В начале недели с воды дует ветерок, но к пятнице небо становится тяжелым, серым и пасмурным, а воздух – горячим и душным. Естественно, именно эту неделю выбирает вентилятор в комнате Кирби, чтобы трагически отдать концы. Без видимых причин он перестает вращаться, а когда она подходит пошевелить вилку, внезапно вспыхивает электрическая искра и появляется едкий запах.