Джессика не уверена, чего ожидает: возмущения, гнева, недоверия – но только не смеха матери. Кейт откидывает голову назад, демонстрируя шею и жемчуг.
– Ха-ха-ха-ха-ха!
В горле Джесси встает комок.
– Мама, – выдавливает она дрожащим голосом, – это же моя фамилия.
«И твоя тоже», – хочется добавить, но у Кейт полно имен на выбор, так что она, возможно, не чувствует такой привязанности к фамилии Левин, как Джесси.
Мать замечает тон или выражение лица дочери и всхлипывает.
– Да, дорогая, это твоя фамилия. Ты должна гордиться ею, и я поговорю с бабушкой. Я бы не назвала ее антисемиткой, хотя, конечно, она недолюбливает твоего папу.
Джесси поражается этим словам, произнесенным так открыто.
– Но почему? Папа…
– Самый замечательный человек на свете. Мы обе знаем. Но твоя бабушка неровно дышала к Уайлдеру.
Джесси погружается в мысли. Появляется Алиса с широкой деревянной миской и ингредиентами для салата «Цезарь». С тяжелым сердцем Джесси наблюдает за удивительно искусной работой официантки. Алиса измельчает чеснок и анчоусы в однородную пасту, театрально льет оливковое масло, крутит перечницу, которая длиннее руки Джесси, добавляет яичный желток и чайную ложку французской горчицы, затем заливает хрустящий салат ромен соусом, пока листья не покрываются им равномерно. В завершение Алиса посыпает салат полупрозрачными кусочками пармезана. Приготовление «Цезаря» прямо на столе – одна из причин, по которой Джесси любит «Безумного Шляпника» больше, чем любой другой ресторан, но сегодня ей не до зрелища.
Экзальта была неравнодушна к Уайлдеру Фоли. И что же это значит для Джесси? Ничего хорошего.
Как только Алиса уходит, Кейт начинает рассматривать стоящую перед ней тарелку с салатом.
– Разумеется, бабуля понятия не имела, каков был Уайлдер на самом деле. Он был… ублюдком, вот кем.
Джесси старается не показывать шок от услышанного ругательства. Раньше никто в семье не отзывался плохо об Уайлдере Фоли. Тот был кадровым военным – пехотинцем во Второй мировой войне, лейтенантом в Корее, – и это автоматически делало его героем. И он погиб так трагически, от несчастного случая с оружием в мастерской, когда брат и сестры Джесси были совсем малы, а он сам так молод. Всего тридцать три года. Джесси испытывает смешанные чувства по поводу смерти Уайлдера Фоли. Это грустная и трогательная история. У Джесси болит сердце за Блэр, Кирби и Тигра, но если бы Уайлдер не умер, то ее самой бы не существовало.
В детстве Блэр хранила в своей комнате фотографию Уайлдера Фоли, на ней он был одет в китель с планками и медалями. Джесси рассматривала снимок, пытаясь уловить черты, которые унаследовали брат и сестры. Уайлдер Фоли был очень, очень красив, гораздо красивее Дэвида Левина, и поэтому Джесси всегда считала, что Кейт просто смирилась с душевным темноглазым адвокатом после потери великолепного первого мужа. Услышать, как мать называет Уайлдера ублюдком, по меньшей мере поразительно.
– Что он натворил? – спрашивает Джесси.
Кейт допивает остатки мартини.
– А чего он только не творил? – Она кивает на тарелку дочери. – Ешь.
Домой они возвращаются с тремя пакетами: креветками, стейком с картофелем и клубничным пирожным. Джессика решает, что дождется Пика. Кейт забудет о еде, а Джесси спрячет ее в холодильнике в «Пустячке». Непонятно, удался ли праздничный ужин, она просто рада, что выбралась из ресторана без происшествий.
Поворачивая на Фэйр-стрит, Кейт заявляет:
– Я знаю, о чем ты думаешь.
Джесси надеется, что это неправда.
– Ты думаешь, что я не купила тебе подарок на день рождения.
– Мне ничего не надо, – бурчит Джесси. Она прикасается к бабушкиной цепочке и думает о медальоне с древом жизни и о пластинке, которую еще не слушала. Сами по себе подарки значат не так много, как стоящие за ними мысли. Джесси знает, что мама любит ее. А еще знает, что мама грустит.
Джесси хочет, чтобы Тигр вернулся домой, но если скажет об этом вслух, то мама заплачет.
– Я хочу подарить тебе свободу, – говорит Кейт. Они стоят на освещенном пятачке перед епископальной церковью Святого Павла, их церковью. Кейт поворачивается лицом к Джесси и берет ее за обе руки. – Пока ты будешь продолжать ходить на уроки тенниса с бабулей, я разрешаю тебе одной ездить на велосипеде на пляж после обеда.
– Разрешаешь? – переспрашивает Джесси.
– Да.
Джесси ушам своим не верит. Больше не надо торчать дома с «Анной Франк». Можно встречаться с Пиком. Это самое главное: она сможет быть с Пиком.
Дома Кейт ложится спать, а Джесси отправляется в «Пустячок» с пакетом остатков еды. От возбуждения у нее кружится голова. Уже половина десятого, до возвращения Пика с работы остался час. Джесси с облегчением видит, что дверь в спальню мистера Кримминса закрыта, это означает, что тот спит или читает роман и скоро уснет. Джесси тихо поднимается по лестнице и включает только один свет – сорокаваттную лампочку над раковиной, от которой этаж погружается в полумрак. Она ставит пирожное в холодильник, а еду оставляет снаружи; коробки еще теплые.
Услышав шаги на лестнице, Джесси бежит в свою спальню и прячется за дверью. Если это мистер Кримминс или мама, она притворится спящей.
Мелькает белая футболка и комбинезон. Это Пик. Он, должно быть, учуял запах еды, потому что идет прямо к коробкам на террасе. Джесси выходит из спальни.
– Пик, – шепчет она.
Тот оборачивается, смотрит на нее и присвистывает.
– Ого, я тебя почти не узнал. Такая нарядная. Ты очень красивая, Джесс.
Она чувствует, что вот-вот упадет в обморок. Он назвал ее Джесс, а не Джесси, имя звучит так по-взрослому.
– Спасибо. Я ужинала с мамой. – Джесси выходит в поток лимонного света, чтобы друг лучше рассмотрел ее «во всей красе». Пик наблюдает, как она подходит ближе. Джесси уверена, он собирается поцеловать ее.
В глазах Пика тоска. «Я ему нравлюсь, – думает Джесси. – Я тоже ему нравлюсь!»
Она не знает, насколько близко подходить и стоит ли молчать или угостить Пика. Джесси подносит руку к шее, к золотому узелку с бриллиантом. Что-то не так.
«Подождите, – думает она. – Подождите!»
Джесси обеими руками ощупывает шею. Внезапно ничто больше не имеет значения – ни Пик, ни отсутствие писем от Тигра, ни обещание матери подарить свободу.
Ожерелье бабули исчезло.
Июль 1969-го
Summertime Blues
Хорошая новость: кондиционер Кирби отлично работает.
Она даже стала называть чердак своим иглу, якобы теперь у нее холодно, как в жилище эскимосов. Даррен, как и обещал, появился с брусьями на следующий день после катания на карусели, и Эван, должно быть, впустил его, потому что, когда Кирби вернулась с пляжа, кондиционер стоял в окне, а романы снова лежали на прикроватной тумбочке с запиской: «Наслаждайся! Целую, Д.».
Плохая новость: это было почти неделю назад, и с тех пор Кирби ничего не слышала о Даррене. Она думала, что получила приглашение к нему домой, но вечером воскресенья Даррен не позвонил и не зашел подтвердить время. Несмотря на это, Кирби оделась и мучительный час прождала на крыльце, прислушиваясь, не зазвонит ли внутри телефон. Она подумывала пойти в методистский кемпинг и просто постучать в дверь синего дома, но, посоветовавшись с Эмили Пост, пришла к выводу, что так не годится. Планы Даррена, должно быть, изменились. Может, семья Фрейзеров решила поесть пиццы, а может, кто-то заболел… Или Даррен решил, что она ему все-таки не нравится. Кирби была в восторге из-за того, что в записке инициалу предшествовал поцелуй, но, возможно, переоценила его значение.
А вдруг, услышав, что Даррен пригласил Кирби на ужин, его мать сказала: «Ни в коем случае».
Из-за того что Кирби – белая?
Или доктор Фрейзер знала: Кирби – это Кларисса Бувье?
Кирби пытается не думать о Даррене. В конце концов, на Винограднике Марты она оказалась не из-за него. Если Кирби чему-то и научилась у офицера Скотти Турбо, так это следующему: никогда не позволяй мужчине отвечать за твое счастье. Отныне Кирби будет отвечать за свое счастье сама. Можно подумать о хорошем. Кирби любит свою работу. Она радуется гостям, а мистер Эймс подвозит ее на работу и назад и позволяет без опасений дремать в середине смены в подсобном помещении, вот что значит дружба! Во время первого же обсуждения миссис Бенни дала Кирби высокую оценку. Начальница сообщила, что теперь, в июле, в гостинице станет еще оживленнее, приедут более именитые гости. Ходили слухи, что в отель могут заехать Фрэнк Синатра и Миа Фэрроу, а через две недели собирался прибыть сенатор Кеннеди.
– С ВИП-гостями мы должны проявлять осторожность, – сказала миссис Бенни. – Их частная жизнь – наш приоритет.
– Поняла, – ответила Кирби. Ей сложно было представить себя единственным человеком, стоящим между Фрэнком Синатрой или сенатором Кеннеди и потенциальным скандалом, но кто знает. Одна пара, зарегистрировавшаяся под именами мистер Свет и мисс Тень, сообщила, что во время пребывания в отеле они будут экспериментировать с ЛСД. Гости попросили оставить их в полном одиночестве на тридцать шесть часов – ни газет, ни уборки. Кирби пообещала лично проследить за тем, чтобы их не беспокоили. Она переживала, что ведет себя слишком мягко, слишком либерально и снисходительно. А если кто-то из них во время тяжелого прихода свалится с крыши? Вина ляжет на Кирби? Но все прошло как нельзя лучше, и, когда пара выписывалась из отеля, мисс Тень сунула Кирби конверт с пятидесятидолларовой купюрой.
Если Кирби не на работе или не спит в своем иглу, то проводит время с Патти и Люком. Ее тревожат ролевые игры и то, чем парочка занимается наедине, но Кирби поняла, что никто не может судить об отношениях, кроме состоящих в них людей. Кроме того, с появлением Люка Уинслоу жизнь стала куда интереснее. Однажды в понедельник днем он появился на «Джипе-Виллисе» с полным пива кулером и толстым косяком и повез Патти с Кирби к скалам Гей-Хед. Кирби много слышала об этом месте, и оно ее не разочаровало. Скалы, окрашенные в земляные тона – оранжевый, ржавый, кирпично-красный, – спускались прямо к бурлящему океану. Друзья сидели втроем на одеяле, пили пиво, передавали по кругу косяк и наслаждались величием этого места – захватывающего, древнего, святого. Когда Люк и Патти начали целоваться, Кирби закрыла глаза и откинулась на одеяло, наслаждаясь теплом солнца. Она уже почти заснула, когда услышала, как парочка уходит, и позавидовала не только тому, что ребята занимались сексом на свежем воздухе с непревзойденным видом на мать-природу, но и тому, что они были друг у друга, а у нее не было никого.