– Нет, не первый, – признается она.
– Миссис Уинтер передала мне, что Битси Данскоумб рассказывала, будто ты взяла пять долларов и помаду из сумочки Хизер. А я ответила, что готова поставить на кон все свое имущество, но это не так. Знаешь, почему я так сказала, Джессика?
У Джесси наворачиваются слезы из-за того, как бабушка защищает ее от миссис Уинтер и Битси Данскоумб.
– Почему?
– Потому что я думала, что ты отличаешься от трех других детей. Думала, ты чувствительная и глубокая. Надежная.
Слезы начинают литься ручьем.
– А теперь я вижу, что ошибалась.
Джесси плачет. Рыдает. Это слишком ужасно – не разочарование Экзальты, оно как раз предсказуемо. Ужасно, что бабушка верила в Джесси, приписывала ей такие замечательные качества, как чувствительность и вдумчивость, а внучка этого не понимала. Она знала, что отличается от трех других детей, да, но всегда чувствовала себя хуже, какой-то другой – маленькой, темной, странной.
– Я буду сидеть здесь, пока ты не принесешь пять долларов и помаду, – говорит Экзальта. – Я их верну.
Бабушка вернет украденное? Разве не правильное наказание – заставить Джесси саму отдать деньги и блеск для губ обратно Хизер вместе с полным унизительным признанием и извинениями? Но потом Джесси понимает, что бабуле нужно сохранить лицо.
Джесс бежит под дождем обратно в свою спальню в «Пустячке». Открывает верхний ящик и достает пятидолларовую купюру, блеск для губ «Бонн Белл», браслеты и конфеты «Твиззлерс». Затем возвращается на кухню и бросает вещи на стол. Экзальта не удивляется.
– Это все?
– Кроме ожерелья.
Вопрос о потерянной навсегда драгоценной реликвии, кажется, забыт.
– Мистер Кримминс нашел ожерелье между половицами в холле, – говорит Экзальта. – К счастью для тебя. И я спрятала его для сохранности.
Облегчение Джесси не поддается описанию. Ей кажется, она может взлететь. Мистер Кримминс нашел ожерелье! Она счастлива не потому, что с нее сняли ответственность, а потому, что ожерелье ей действительно дорого.
– Не волнуйся, я не забираю его у тебя, – продолжает Экзальта, – но стану хранить до тех пор, пока ты не повзрослеешь. Возможно, до шестнадцати лет.
– Я вообще не заслуживаю его. – Джесси вправду это чувствует. Ожерелье будет в большей безопасности с Блэр, Кирби или даже, в конце концов, с кем-то из детей Блэр.
– Не смеши меня, Джессика. Ты вполне достойна ожерелья. Тебе просто нужно немного повзрослеть. – Уголки рта Экзальты слегка приподнимаются. – Я бы не согласилась снова стать тринадцатилетней за весь чай Китая.
Джесси понимает почему. Тринадцать лет – ужасный возраст.
– За воровство ты будешь наказана, – продолжает Экзальта. – Неделя под домашним арестом. Дополнительные обязанности по дому. Ты будешь продолжать занятия теннисом, но есть в буфете после уроков запрещено. Придешь домой и поешь. Не в моем характере держать ребенка взаперти в летний день, но ты не оставляешь мне выбора. Будешь оставаться дома во второй половине дня и, конечно, по вечерам. Ты меня поняла?
– Да. – Джесси сглатывает. – А мама знает?
– Вот не о чем ей больше беспокоиться. А теперь иди. Убирайся с глаз моих.
Джесси под дождем идет назад к «Пустячку», поднимается по лестнице в свою комнату, где закрывает и запирает дверь, сбрасывает мокрую одежду для тенниса и снова надевает пижаму. Она, конечно, опозорена, но, что любопытно, чувствует себя лучше, а не хуже. Ощущает себя чистой. Исцеленной.
Джесси берет «Анну Франк» и достает письмо Тигра. Руки не дрожат.
20 июня 1969 года
Милая Джесси,
пообещай, что никому не покажешь это письмо.
На прошлой неделе наша рота попала в засаду возле деревни в Даклак. Мы потеряли более половины бойцов.
Щен и Жаб убиты. Жаба достал снайпер – одним точным выстрелом в голову. Щен выбежал, чтобы схватить тело Жаба, и наступил на гранату. Ему оторвало правую ногу. Я пошел за Жабом и принес его к Щену. Разорвал рубашку Жаба, сделал жгут на ноге Щена и подумал: может, мне удастся спасти его. Он все говорил и говорил, сначала молился доброму Господу Иисусу Христу, потом звал свою маму, и я тоже молился: «Боже, пожалуйста, не забирай обоих моих братьев в один день, но если Ты должен, то забери и меня».
Щен умер у меня на руках, пока мы ждали вертолет.
Погибло так много людей, что выживших перевели в другие роты. Я отправляюсь на сверхсекретное задание, поэтому некоторое время буду вне связи. Напишу, как только смогу.
Я скучаю по дому, Месси. Не уверен, что ты даже знаешь настоящую причину, по которой я так тебя называю, может, все эти годы думала, будто я дразнюсь, как полагается старшему брату. Но на самом деле я так называю тебя, потому что, когда ты была маленькой, мама разрешала мне кормить тебя детским питанием. Я держал ложку с кабачком или сливовым пюре, и иногда ты открывала свой ротик, как птичка, и брала еду с ложки. А иногда протягивала ручонку, хватала с ложки еду и размазывала по лицу. Потом ты так сильно смеялась, что я тоже смеялся.
Вот почему я прозвал тебя Месси, Замарашка.
С тех пор как умерли Жаб и Щен, я все думаю, какой смысл во всем этом – не только в войне, но и в жизни в целом. Мысли эти очень мрачные. Я пытаюсь представить твое детское личико, измазанное сливами, слышу смех, похожий на небесные колокольчики, и это держит меня на плаву. Моя младшая сестра. Кто бы мог подумать?
Пожалуйста, не говори ни маме, ни бабуле, ни кому-то еще об этом письме или о том, что я отправляюсь на секретное задание. Я написал Мэджи. Раз уж я делюсь секретами в этом письме, то признаюсь, что я попросил ее выйти за меня замуж. Вместо бриллианта послал ей дедушкино кольцо из Гарварда. У нас будет большая свадьба, если я выберусь отсюда живым.
Надеюсь, что так и будет, Месси. Я надеюсь.
С любовью, твой брат
Nineteenth Nervous Breakdown
Никто не говорил об этом вслух, но седьмого июля, когда до родов Блэр осталось менее четырех недель, стало ясно, что она не вернется в Бостон. Близнецы появятся на свет здесь, на острове Нантакет. Под бурей эмоций, которые ежедневно испытывает Блэр, скрывается гордость и даже радость по этому поводу. Ее дети станут коренными нантакетцами. У них будут такие же права на остров, как у Коффинсов и Старбаксов, и (вот что вправду волнует Блэр) еще большая связь с ним, чем у летних жителей, которые десятилетиями приезжают на остров, – таких, как Экзальта.
За завтраком с матерью (если Кейт рядом, Блэр предлагают только сухие тосты, чтобы та не набрала лишний вес) она объявляет, что им, вероятно, следует пойти к доктору Ван де Бергу, который принимает все роды на острове.
– Наверное, ты права, – тяжело вздыхает Кейт. – Я попробую договориться на сегодня.
Встреча назначена на двенадцать тридцать, и, несмотря на жару, Блэр рада, что выбралась из дома. День за днем, валяясь в постели или глядя мыльные оперы в гостиной, она наблюдала, как жизнь проносится мимо.
– Может, после сходим пообедать? – спрашивает Блэр.
Кейт шокирует дочь встречным вопросом:
– Куда пойдем?
– В «Камбуз», – предлагает Блэр. Она хочет ролл из омара с картофелем фри и большой стакан холодного чая с большим же количеством лимона и сахара. Еще несколько дней назад они бы даже не рассматривали «Камбуз», ведь именно в этом ресторане Блэр любила обедать летом, когда была замужем, но не беременна, была стройной, оставалась самой собой. Но теперь, когда приближается срок родов, она понимает: беременность – не пожизненный приговор. Все закончится. Блэр родит детей, и ее теперешние страдания станут далеким воспоминанием.
Кейт одобрительно кивает.
– Замечательно. У них лучшие «буравчики»[39].
Сельская больница Нантакета предлагает незамысловатые услуги, но нехватку изысканности большого города компенсирует личным вниманием. Доктор Ван де Берг – прекрасная, отрадная замена самодовольной снисходительности доктора Сэйера из Бостонской женской больницы. Ван де Берг – невысокий мужчина с лицом веселого эльфа. Он загорелый и здоровый и выглядит так, будто принимает роды в перерывах между регатами и игрой в гольф. Доктор одет в белый лабораторный халат поверх голубого поло и клетчатых брюк. Блэр нравится в Ван де Берге абсолютно все; он апофеоз летнего доктора. Она даже не возражает, когда ее просят лечь на металлический стол для осмотра.
В данном случае «осмотр» означает, что Ван де Берг проникает внутрь Блэр, отчего она вспоминает инструкции Джулии Чайлд по извлечению желудка из сырой курицы. Следом в памяти всплывают три неудачные попытки приготовить предыдущей осенью poulet au porto. Блэр задается вопросом, а вдруг Трикси чрезвычайно искушена во французских блюдах и ее соусы никогда не сворачиваются. Зависть к воображаемым кулинарным навыкам соперницы настолько поглощает Блэр, что она не слушает, как доктор Ван де Берг что-то говорит со своего поста между ее ног.
– Простите, что?
– У вас раскрытие на два сантиметра. Дети должны появиться через неделю, может, через две. А может, и раньше.
Блэр приподнимается на локтях.
– Что?
Она возвращается в приемную, и на вопрос Кейт, как все прошло, отвечает:
– Просто отлично. Пойдем пообедаем, я умираю с голоду.
По дороге к «Камбузу» Блэр практикует дыхательные упражнения. Ей нужно успокоиться. С одной стороны, новость радостная: осталась неделя, может, две, может, меньше. С другой стороны, Блэр вынуждена задуматься о своих обстоятельствах. Если она родит завтра, или на следующей неделе, или через две недели, то будет одна. Нет никаких вестей ни от Ангуса, ни от Джоуи. Этого достаточно, чтобы Блэр снова завалилась в уютную постельку, но она не хочет упустить последний шанс выбраться из дома.