«Вспоминала тот случай, когда мы гуляли к северу от кингс-кросс вскоре после нашего знакомства, летним днем, и заметили всякую всячину, развешанную на наружной стене жилого дома, а рядом табличку распродажа, и ты купил керамическую собаку, на ней стояла цена 3 фунта 50, помнишь, а ты дал мужчине пятерку и сказал, чтобы сдачу оставил себе».
Тогда она подумала: «Вот дурак». Купил какой-то хлам. Собаку слепил кто-то либо совсем молодой, либо совсем никчемный: бело-желтая обожженная глина, тело посредине согнуто, бесформенные лапы и собачья голова, на обоих ушах видны отпечатки больших пальцев.
Со временем Шарлотта полюбила эту керамическую собаку.
Хотя, впрочем, никогда не признавалась в этом Арту.
«Мне кажется, твоя покупка стала тем моментом, когда я тоже поняла, что нам вообще-то не быть любовниками, но я все равно тебя люблю», – думает она.
Этого она не пишет. Удаляет кусок эсэмэски, который уже набрала.
«Я в ужасе. Плюс ко всему мне снятся стремные сны. Приснилось, что маска по всему моему телу превратилась в краску по всему моему телу».
Ничего такого она не пишет.
Зато пишет другое:
«У меня где-то есть электронка гринлоу. Я поищу. Интересно, эшли заговорила или нет. Как никогда хочется отправить ей ссылку на тот фильм лоренцы маццетти. Сейчас отправлю.
Спасибо за историю про голубя. Я напишу о ней и пришлю тебе написанное завтра. Ну так вот, моя история для тебя о том, что я видела, такая: я зашла в интернет и посмотрела на фотографии некоторых мест, где мы были в свое время, все они на карантине и выглядят так, понимаешь, будто с неба появилась рука, сгребла всех и убрала или будто живых людей только что удалили в фотошопе, и меня осенило. Это похоже на самый ранний период фотографии, когда все движущиеся предметы – лошади, транспорт или шагающие люди – исчезали, поскольку у камеры была очень долгая выдержка. Они становились эфемерными и полностью испарялись или превращались в размытых призраков. Потом я нашла какие-то карантинные снимки той улицы, на которой мы останавливались в париже на монмартре, помнишь, кровать так скрипела, что мы оба не могли уснуть, и потому просто сидели и смотрели, как занимается новый день? Ну так вот, я ахнула от изумления, когда увидела эту улицу, потому что на ней снимали фильм, действие которого происходит в 40-х, и когда ввели карантин, съемки прервали и оставили все таким же переделанным, как в оккупированном париже, все фасады зданий коричневые. Очень редкие люди на фотографиях напоминали призраков, попавших из нашего времени в прошлое, в пуховиках и масках, и отдельные парочки из XXI века выгуливали парижских собачонок. Ну и я поискала, съемки какого фильма были прерваны из-за карантина. Он называется прощайте мсье хаффман, и кажется, это история еврейского ювелира, который вынужден прятаться, чтобы выжить, и потому передает свой магазин молодому помощнику. Помощник просит ювелира помочь ему и его возлюбленной завести ребенка. Вначале была театральная пьеса, получившая признание во франции, я поискала ее, и вуаля, вот так совпадение. Театральную пьесу написал человек по имени жан-филипп дагер[73]. Ну и мне стало интересно, а вдруг современный драматург дагер – родственник луи дагера, изобретателя дагеротипа, человека, который сделал самые первые фотоснимки в истории, и на многих из них появлялся эффект исчезновения. Один из самых известных его снимков – фотография бульвара дю тампль конца 1830-х годов, сделанная в разгар дня, и там почти все движущееся или живое пропало, за исключением стоящего мужчины, которому начищают туфли. Все остальные исчезли! В интернете сказано, что это первая в истории фотография живого человека. Все потому, что он стоял неподвижно. Ну да, и я подумала, но ведь остальные люди все равно там есть. Просто мы их не видим. Вот о чем я хотела тебе сегодня рассказать. Знаешь, как люди постоянно говорят об этом времени, в котором мы живем: «Ох, имеем, что имеем». Скорее уж, не имеем того, что имеем».
Шарлотта потратила час, чтобы написать эту эсэмэску на своем телефоне с «Квантом милосердия».
Она нажимает «Отправить».
Телефон в руке тухнет и выключается.
Что?
Что за херня?
Шарлотта включает телефон снова.
Эсэмэска исчезла.
Она не сохранилась.
Шарлотта проверяет в папке «Отправленные».
Там ее тоже нет.
Шарлотта хохочет.
Не имеем того, что имеем!
Она начинает по новой.
«Только что попыталась отправить тебе очень длинную эсэмэску, но джеймсбондовский телефон ее конфисковал. Вот взамен покороче. Электронка гринлоу у меня *где-то* есть. Давай еще свяжемся с эшли, которая написала про почтовый ящик, и попросим у нее разрешения воспользоваться ее книгой. Мы могли бы заняться печатью. «Арт не в моде». Ха-ха. В смысле, не только электронные, но и настоящие книги. Так мы можем сообщать о том, что язык сделал и продолжает делать с нами, что он проделал перед текущим моментом и что он проделывает во время того, что происходит со всеми нами сейчас. *Как хорошо поговорить. Меня тут поколбасило пару дней, но сейчас я снова в строю*. Спасибо за голубя с неудобной веточкой и потребность свести все воедино. Пришлю тебе свои мысли об этом завтра и, возможно, еще о мальчике, приславшем скрипку. Приятная история. Плюс хотелось бы написать пару вещей о режиссере маццетти и выложить в сеть, что думаешь? А еще мы должны начать лоббирование. Айрис говорит, знакомый немецкий художник рассказал ей, что заглянул на свой банковский счет и обнаружил там 9000 евро. 9000! Откуда они поступили? От немецкого правительства всем художникам и работникам искусств этой страны безвозмездно. Думаю про вещь на арте на природе и об этом тоже».
Вот.
Она нажимает «Отправить».
Эсэмэска уходит.
Кажется, благополучно ушла.
Она в папке «Отправленные».
Шарлотта берет со спинки стула футболку и прижимает к носу. Та пахнет Артом, древесными опилками, уксусом.
Шарлотта улыбается.
С наилучшими пожеланиями от вашей сестры.
Представь, открываешь посылку, а внутри – скрипичный футляр, только очень маленький. Словно ребенок скрипичного футляра. Внутри – маленькая скрипочка, будто ребенок скрипки. Футляр обит этим мягким материалом для диванных подушек, а подогнанная форма удерживает и защищает скрипку. Все это пахнет канифолью, деревом и их сочетанием.
Шарлотта встает с кровати.
Отставляет стул от двери. Открывает дверь. Смотрит вниз.
У нее под ногами – миска супа.
Ее оставила здесь Айрис, наверное, часа два назад.
Но в супе еще сохранилась чуточка тепла.
Шарлотта садится на порог.
Суп и впрямь вкусный.
Когда в тот вечер Шарлотта спустилась на первый этаж гостиницы, не представляя, что с собой делать, не представляя, куда бежать и где она в итоге окажется, зная лишь, что должна найти собственный путь или никакого пути не будет, она увидела, что семья Гринлоу все еще сидит в ресторане, точнее, в пабе.
Грейс писала кому-то эсэмэску или читала что-то на телефоне. Дети, разумеется, спорили.
Сигнализирует о добродетельности, – сказал мальчик.
Уж точно лучше, чем сигнализировать о коррумпированности, – парировала девочка. – Мне хочется и мне нужно столько же языков, сколько у меня личностей. Тебе, кстати, тоже.
Мне нужен только английский, – сказал мальчик. – Нуждаться в чем-то или знать что-то еще – это непатриотично.
Марионетка, – сказала девочка. – И так во всем.
Что так во всем? – сказал мальчик. – Сама ты марионетка. Ты скруджиха. Ханжа. Заткнись.
Дебил, – сказала девочка. – Судя по тому, что ты считаешь это собственной инициативой и воображаешь, что так безопаснее. О, привет, Шарлотта.
О, – сказал мальчик. – Привет.
Шарлотта села за стол. Грейс кивнула ей, а затем на полупустую бутылку.
Угощайтесь, – сказала она.
Если откажетесь, она выдует всю бутылку, – сказала девочка.
Я на отдыхе, – сказала Грейс. – У взрослых так принято.
Ну да, у некоторых взрослых, – сказала девочка.
Я не буду, но спасибо, – сказала Шарлотта.
Она тряхнула ключами от машины.
Уезжаете? – сказал мальчик.
Возможно, – сказала Шарлотта. – Посмотрим. А вы из-за чего поцапались?
Ничего мы не цапались, – сказал мальчик.
Цапались, – сказала девочка. – Сначала он рассказал мне, что опарыши умеют подпрыгивать в воздух, и меня чуть не стошнило.
Они умеют, – сказал мальчик. – Они умеют кувыркаться в воздухе, подскакивая в тридцать раз выше собственной длины. Типа акробатиков.
Потом он сказал, что больше нет смысла учить разные языки других стран, – сказала девочка.
Что, типа французского и немецкого? – сказала Шарлотта.
И даже языки нашей родной страны, – сказала девочка. – Типа валлийского. Типа как Эшли разговаривает.
Языки, – сказала Шарлотта, – не существуют по отдельности. Они похожи на семью. Все постоянно друг друга подпитывают. Изолированных языков не бывает.
Мальчик покраснел.
Ну, я просто побыл адвокатом дьявола, – сказал он. – Вообще-то я так не думаю. В точности я считаю другие языки клевыми. Просто не хотел, чтобы она думала, будто обладает монополией на… на…
На что? – сказала девочка.
На меня, – сказал он.
Он уставился на ключи от машины на столе паба.
Мы завтра уезжаем очень рано, – сказала Шарлотта. – Вы еще не встанете. Часов в шесть.
Точно не встанем, – сказала Грейс.
Ох, – сказал мальчик.
Ну и я собиралась лечь спать, – сказала Шарлотта, – но тут меня осенило. Ведь мы еще не побывали там, куда ты, Роберт, хотел попасть.
Эйнштейновское место? – сказал Роберт. – Правда?
Зависит от пары вещей, – сказала она. – Во-первых, согласится ли ваша мать вас двоих отпустить, ведь уже десять минут одиннадцатого, довольно поздно для любой поездки. И во-вторых, насколько далеко это вообще отсюда?
Вы собираетесь ему потакать? – сказала Саша.