Все смеются.
Мать рассказывает, как однажды кто-то разбил лобовые стекла у всех машин на улице.
Его эко-логичная сестра начинает пороть чушь о том, что, если пользоваться солнечными батареями и есть мясо только раз в неделю, от этого не будет ни холодно ни жарко.
Это и правда ужасно. Но новое поколение ответственной молодежи с этим разберется, – говорит мать. – Слава богу, у нас есть молодежь. Ей я доверяю.
Ну да, вот именно. Сваливайте на нас ответственность за все, что вы натворили, но не давайте нам никакой возможности хоть что-нибудь изменить, – говорит сестра.
Мать как-то оправдывается за свою революционерку-дочь.
Ну да, потому что планета вообще-то в опасной близости пиздеца, – говорит сестра.
Не ругайся. И дорогая, – говорит мать, – все ведь не так просто.
Да, непросто, – говорит сестра. – И оттого, что ты меня поучаешь, проще ничуть не становится.
Гостья говорит что-то о том, как важно иметь право голоса.
Чуть ли не в унисон мать с сестрой начинают рассказывать гостье о подружке отца.
Гостья: Перестала говорить?
Мать: Перестала, и все. Не может произнести вообще ни звука.
Гостья: Голос потеряла?
Сестра: Ну да, но это не просто потеря голоса, а как бы что-то еще.
Мать: Она буквально утратила способность издавать любые звуки. Если мы подходим к соседнему дому, она лишь пожимает плечами. Даже когда Саша наступила ей на ногу, когда она этого не ожидала…
Сестра: …посмотреть на реакцию, а не из вредности или желания сделать ей больно…
Мать: …даже тогда…
Сестра: Она просто широко раскрыла рот и – ни звука, хотя по лицу было видно, что ей больно. Я извинилась, сказала, что пыталась помочь, потом мы спросили, а если попробовать неожиданно обжечь ей руку горячей чайной ложкой, ну знаете, чего меньше всего ожидаешь? Но она написала на бумажке: «Ничего не помогает, думаете, я сама не пробовала?»
Гостья: Она пыталась обжечь себя? Чайной ложкой?
Мать: По-моему, она просто имела в виду, что пробовала, не знаю как, заставить себя крикнуть.
Гостья: Подсознание не проведешь.
Мать: Думаете, это что-то психологическое? Думаю, это на сто процентов психологическое. Я так и сказала. Разве я не говорила, Саша? Я сказала: психосоматика.
Сестра: Как у Греты.
Мать: С чего это?
Сестра: Она тоже перестала говорить.
Мать: Нет, там вся суть в том, что она заговорила: Гарбо разговаривает, Гарбо смеется. Отец говорил: «Идеальная женщина, пока не заговорила. [изображает брэдфордский акцент своего отца] Не надо было ей рот открывать. После этого все под откос». [снова своим обычным голосом] Так вот прям и говорил!
Сестра: Да нет, мам. Грета Тунберг. В детстве она пришла в шок, когда осознала, что происходит с Землей, и даже утратила дар речи. А потом осознала: вся суть в том, что она должна говорить. Должна пользоваться своим голосом. Я даже спрашивала об этом Эшли.
Мать: О чем спрашивала?
Сестра: Может, все дело в мире, может, она пыталась спасти мир? И она написала в блокноте: «Больше нет».
Роберт Гринлоу, проницательный толкователь своего времени и времен, сидит посредине лестницы, как в детском стишке А. А. Милна[15], и слово в слово вспоминает одну из бесед, которую вел с подружкой отца.
Подружка отца: Во времена беззакония всегда нужно быть готовым заговорить, громко выступить против него.
Роберт Гринлоу: Тогда тебя убьют одним из первых.
Подружка отца: До этого дело не дойдет, если выступит достаточно людей.
Роберт Гринлоу: Ну да, а что, если дойдет?
Подружка отца: Если дойдет, то я не боюсь: пусть убивают, если хотят, ведь я верю и знаю, что после меня придет гораздо больше людей, чтобы говорить и выступать так же громко.
Роберт Гринлоу: Их всех тоже убьют.
Подружка отца: Справедливость все равно восторжествует.
Роберт Гринлоу: Ну да, но это целиком зависит от того, что люди, составляющие законы, решат называть справедливостью.
Подружка отца: Ты невыносимый.
Роберт Гринлоу: А ты чересчур убедительна.
Подружка отца не только перестала говорить, но и, похоже, перестала писать свою «книгу» о «политике». Роберт Гринлоу очень надеется, это из-за того, что в начале января он прокрался в ее «кабинет» и фломастером написал на верхней странице стопки распечатанных страниц рядом с ее именем: ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦА ОБРАЗОВАННОЙ ЭЛИТЫ.
Зачем?
Роберт Гринлоу знает, что нет никакого смысла составлять списки всех лживых высказываний премьера или штатовского презика.
В какое поразительное время мы живем. Меняется мировой порядок.
Но про себя Роберт Гринлоу также признает, что местами книгу подружки отца было довольно интересно читать:
(пометка «ля-ля» означает, что Роберт Гринлоу потерял интерес)
«искажение языка, используемого в качестве инструмента контролирования населения путем выдвижения лозунгов и манипуляции эмоциями, фактически является противоположностью возвращения контроля населению» ля-ля
«использование отсылок к классике и демонстрация информированности в качестве риторических инструментов управления подспудно также используется в качестве маркера классовой принадлежности, маркера тех, кто владеет культурой, кто владеет информацией» ля-ля
«правда уступает место аутентичной лжи, иными словами, тому, что избиратель поддерживает эмоционально, или эмоциональной правде, которая возникает, когда фактическая правда перестает иметь значение, что, в свою очередь, приводит к полному краху принципиальности и трайбализму» ля-ля
Хотя, скорее всего, это никак с ним не связано. Скорее всего, она перестала писать, потому что за пару ночей до того, как совсем перестала говорить – Роберт Гринлоу, молчаливый изгой, об этом знает, ведь у него есть ключ, и он часто ходит в соседний дом без чьего-либо ведома, довольно часто заходит взглянуть, что лежит в холодильнике, взять что-нибудь у них в комнатах и положить обратно, изредка что-нибудь прикарманить, подслушать, как они занимаются сексом (когда они еще занимались), думая, что никто не подсматривает и не подслушивает, и присесть на лестничной площадке, они же оставляют дверь открытой, – в ту ночь она все трещала и трещала, никак не могла заткнуться, рассказывая его отцу в своей манере чокнутой девчонки о передаче про домашнее кино времен ВМВ, которое недавно посмотрела. Там был эпизод со старой съемкой летнего фестиваля в нацистском городке, по улицам ехали платформы с женщинами и детьми в национальных костюмах, махавшими людям на тротуаре; она говорила, что платформы были увешаны цветочными гирляндами и в самом конце шествия, самым последним кадром домашнего кино было карикатурное изображение еврея, который выглядывал сквозь решетку на окне автозака, пока его увозили в тюрьму, а все смеялись и махали на прощанье рукой.
«Это должно было вызывать смех, – сказала она. – Напоминало мультфильм. Фильм был немой, но все при этом смеялись и веселились».
И тут она заплакала. Отец сказал что-то вроде как успокаивающее, но Роберт Гринлоу почувствовал, что отца это в общем-то не колышет, что он уже сыт по горло. Намека она не поняла и никак не угоманивалась. Рассказала отцу о другом домашнем кино про деревенскую ярмарку, в котором люди в одежде немецких граждан якобы подметали улицы огромными мультяшными метлами, а сметали они людей в костюмах карикатурных евреев.
Больше всего ее расстраивало, говорила она, что прошлое и настоящее пересекались – тогда было такое карикатурное время, и такое же карикатурное время сейчас.
Она долдонила все это сквозь рыдания. Отец в конце концов заснул или просто притворился, и Роберт Гринлоу его за это не винил.
Что с ней не так?
По телевизору и по всему интернету вечно эта нескончаемая лабуда про нацистов. Роберт видит ее всю свою жизнь.
Тем временем внизу гостья явно только что сообразила, что отец с подружкой живут в соседнем доме.
Она делает какой-то комплимент насчет того, что они решают вопросы по-взрослому.
Мать говорит, в мае жениться – век маяться.
Родители у Роберта Гринлоу – обхохочешься.
Грызутся, потому что теперь, когда они такие древние, смерть подбирается к ним все ближе и ближе.
Отец: Человек счастлив только после смерти.
Мать: Наложи на себя руки – и будешь счастлив.
Отец: Знаешь что? Это ты меня в могилу загонишь.
Вспомнив эту конкретную ссору, Роберт Гринлоу забывает, где находится, забывает об осторожности, мысленно опирается на воспоминание о ссоре, даже не замечая, что его тело опирается в прямом смысле, и, расслабившись, ненароком ставит обе ноги на скрипучую ступеньку.
СКРИП.
Блядь.
В гостиной все умолкают.
Затем мать подходит к двери гостиной и смотрит наверх. Она видит его макушку.
Роберт? – говорит мать.
Драматическая пауза.
Мать приходит в себя и поднимается на три ступеньки.
А почему это ты не в школе? – говорит она.
Она говорит это с родительским возмущением, а не привычным безучастным тоном, ведь у них гости.
Роберт Гринлоу поднимается и становится даже выше ее.
Вообще-то в одной из своих квантовых жизней я сейчас в школе, – говорит он. – И у меня, м-м… (он проверяет время у себя на телефоне) математика.
Мать без понятия, что значит «квантовый» и о чем говорит сын. Посему. Она смотрит на него в растерянности.
Ну и Роберт Гринлоу, квантовый сын, знающий, что может отделаться легким испугом, если просто поведет себя так, будто обладает правом и верит в свое право делать то, что сейчас делает, решает занять вышестоящее положение, расправив плечи и отвернув голову, и как ни в чем не бывало спускается по лестнице.
Ах да, Роберт, – говорит мать. – Куда ты дел дистанционку?
Дистанционка – это я, – говорит он, словно Дистанционка – это антигерой, обладающий, конечно же, сверхспособностью дистанцироваться.