13. Приглашение в бездну
Обсуждали с Гошей его книгу. Различие мыслей и мнений. Гоша написал, что мысль меняет человека, а мнение – нет. Высказала такой тезис: есть блуждающие символические структуры, они располагаются в культуре и языке, как вирусы. Одно и то же мыслительное содержание может быть и мнением, и мыслью. На начальном этапе эти структуры не дифференцированы на мнения и мысли. Сугубо от нашего проживания блуждающего мыслительного содержания зависит, станет это мнением или мыслью. Тогда в том, что у нас мнения, а не мысли, «виноваты» мы сами. Нет ни мнений, ни мыслей, а есть блуждающие символические заготовки, которые в случае поверхностного нерефлексивного восприятия распаковываются в мнения, а в случае глубокого преображающего восприятия – в мысли. Мнение – это просто наша ограниченная способность присутствовать в мышлении. «При должным образом настроенной оптике любая само собой разумеющаяся почва оборачивается бездной» (М. Хайдеггер). Эти блуждающие символические структуры, пока не дифференцированные на мысли и мнения, – приглашения в бездну. Они сыплются на нас со всех сторон. Принял – получил мысль. Не принял – получил мнение. Огромное количество наших мнений – это количество отвергнутых приглашений в бездну. А почему мы так часто эти приглашения не принимаем – уже другой вопрос. Мысль – это принятое приглашение в бездну.
Егор постепенно переходит от шахмат хаоса к нормальным шахматам. Они с Гошей сыграли целую партию по правилам. Правда, сразу после завершения партии Егор взял шахматного коня и стал им скакать по доске, приговаривая: «Тыкдык, тыкдык, и-го-го».
Чёрный король нашёлся. Стоит на доске большой, лакированный, в белой короне. А у белого короля, наоборот, чёрная корона. У лошадей тупые самодовольные морды. Пешки все юркие и наглые, с головами-шариками. Башни основательны и тяжеловесны. Слоны изящны и совсем не похожи на индийских боевых слонов. Ферзи – Брунгильда и Кримхильда, средневековые девы с волосами, развевающимися на ветру.
Мы с Егором часто ведём «внутриутробные» разговоры. Основной предмет этих разговоров: кому быть у кого в животе. «Хочешь снова ко мне в животик?» – спрашиваю я Егора. «Хочу!» – отвечает он. «Для этого придётся тебя съесть!» – «Нет, это я тебя съем! – кричит Егор. – И ты будешь у меня в животике! А потом я тебя выкакаю!»
Давно уже могли бы быть на даче, на 67 км, но не можем уехать из-за компьютерного мастера. Неделю назад сдала свой ноутбук в починку – сказали, работы на один день. И вот уже неделю тянут, ничего не говорят, не отвечают на звонки. А пока ноутбук не заберу из сервис-центра – уезжать на 67 км не можем. Мы же едем с ребёнком, с кучей вещей, надолго, специально будем заказывать машину. Пока это переносится на следующую неделю. На эти же выходные решили опять съездить в Ольгино к Гошиной маме, чтобы сменить обстановку, она нас заберёт на машине.
Мой дядя Алексей заболел. Пропало чувство вкуса и обоняние, температура 38, озноб. Считает, что это не коронавирус. Дима общался с подругой Джона Наринса, а на следующий день она заболела, тоже температура, перестала чувствовать вкус еды. Анализы ей делать не стали. Как я понимаю, их вообще сейчас мало кому делают. Знакомый пишет из больницы, что он находится в отделении, специально переоборудованном под коронавирус, там все лежат с тяжёлой пневмонией, но никому тесты не делают. Говорят: а что толку, вон нашим медикам месяц назад тесты сделали – до сих пор ответа нет.
Приехали в Ольгино. Волчий холод. Заливаются соловьи. Сумерки. Зацвела слива, очень много нарциссов на участке, появились незабудки в траве. Почему-то думала в юности, что я должна умереть под пение птиц. Лежала на даче в сарае, слушала, как за окном заливаются птицы, и думала: вот так они будут петь, когда я буду умирать. Дедушка умер в сентябре, бабушка – в мае. Я родила Егора 29 апреля – в день свадьбы бабушки с дедушкой. Мой подарок их памяти и одновременно их подарок мне. Мы ведь каждый год их поздравляли в этот день, а круглые даты праздновали. Я ещё за неделю до родов сказала Гоше: я рожу 29 апреля, в день свадьбы бабушки с дедушкой. Гоша не поверил, а я так и родила, и Гоша сказал, что я как йоги, которые останавливают сердце по своей воле.
Ночью в доме было холодно, сыро, спали одетыми. Утром на улице солнце, синее небо без единого облачка. Ездили к скважине за водой, потом Егор долго играл в песок. Куча детей вокруг, шум, возня. Укладывая Егора на дневной сон, опять обратила внимание на пение птиц. В одной книге, посвящённой магии, рассказывалась история, как человек в лесу вызвал демона. Демон явился в облике огромного ворона, сел на ветку. Его явлению предшествовало очень интенсивное пение птиц, а потом, быть может, внезапное замирание, замолкание, хотя я точно этого не помню. Дальше адепт магии и демон-ворон общались без слов. Интересно, что разговор шёл о еде, о погоде – об универсальных, понятных для каждого вещах, а не о каких-то тайнах бездны. Как будто два мужика на селе встретились и обсуждают, что, дескать, собирается дождь и что у кого сегодня на обед. Простой, глубокий, неспешный бытовой разговор, помещающий говорящих в общий горизонт бытия (тех, кто питается, кто зависит от погоды). Адепт, может, и хотел поговорить о магии, о каких-то сокровенных тайнах той стороны, но демону это всё скучновато, интересней просто поговорить «за жизнь», о бытовых вещах. Такой разговор важней и священней, чем разговор о бездне, ужасе, Ничто. В нём есть детская, сельская, бытийная простота и естественность. Есть некое, гораздо более глубокое, чем при разговоре о магии, снятие границы между человеком и демоном. Два существа из разных слоёв мироздания поговорили о чём-то простом, общем, – это прекрасно.
Демоны для меня не имеют негативных коннотаций христианской культуры. У. Блейк предпочитал общество чертей обществу ангелов. С чертями веселее, они симпатичные и уж точно не страшнее тебя самого.
В Ольгино привезли биотуалет, такую же кабинку, как стоят в городе в разных людных местах. До этого ходили в ведро, расположенное в дощатом домике-туалете на другой стороне участка. Когда ведро наполнялось полностью, его выливали в специальную помойку, и дальше цикл повторялся. Биотуалет сочно-зелёного цвета, от которого даже больно глазам, когда находишься внутри. Зато когда выходишь – всё вокруг становится розово-сиреневым и остаётся таким какое-то небольшое время. Как будто смотришь сквозь очки с цветными стёклами.
Прочитала пост В.Ш., что ад – это не когда всё равномерно плохо или постоянно ухудшается, а когда постоянно появляются небольшие проблески надежды, а потом всё ухудшается ещё больше, но как только ты привыкаешь к тому, что всё плохо, опять солнышко выглядывает на полсекунды, и это длится бесконечно. У В.Ш. это относится к пандемии коронавируса, затяжным войнам, диктатурам и т. д. Но ведь это точное описание моей жизни! Так было многие годы в моих отношениях с близким человеком. Так было, когда болел и умирал дедушка. Что-то подобное происходит со мной и сейчас с этой непонятной болезнью, про которую я никак не могу понять, что это такое. Но, возможно, если бы не было внешнего повода, моя психика всё равно бы уже работала в этом режиме Ада. Нашла бы себе повод, создала бы его. Слишком долго в нём работала и уже не может иначе.
Съездили на залив неподалёку от Ольгино. Шли к заливу через лесок, мимо болота, полного ветреницы. Погода летняя, припекающее солнце, голубизна неба и воды, голубой хрусталь башни Газпрома, инопланетная тарелка Зенит-Арены вдали. Сразу сняли обувь, зарылись ногами в горячий песок. Водорослевый, блаженно-гнилостный запах воды. Множество сухих обломков камышей на берегу – видимо, их принесла вода. Камни, трава на берегу, у кромки воды. Тропа в песке вдоль берега к остаткам Гром-камня. Когда идёшь по ней, видны обнажённые корневые системы деревьев, с чьих корней море смыло землю. Голые, переплетённые, громадные, эти корни на воздухе похожи на каких-то сложноустроенных хтонических монстров, вышедших из леса или из-под земли и расположившихся погреться на берегу. Они обсыпаны раздробленными сухими камышами, и с них свисают, как бороды, серо-белые выцветшие водоросли, когда-то принесённые приливом, но давно превратившиеся в какую-то не то пряжу, не то бумагу, – миллионы высохших простейших, серо-белые нити разложения, памяти моря, останки какой-то древней не-человеческой жизни. Рядом с пляжем в лесу забор из колючей проволоки, там радиоцентр, нельзя подходить близко. Обратно шли через полный ветреницы лес и видели белую лошадь. Мы были в этом месте когда-то, много лет назад, с Димой. Пили вино на берегу, и тоже был чудесный день, похожий на сон. Тогда не было ни башни Газпрома, ни нового стадиона. Море так же пахло водорослями, светило солнце, я рассказывала Диме свои сны, про то, как я тогда открыла во сне пра-дачу – дачу, которая была до нашей дачи, и про свои первые воспоминания, про то, как, на мой взгляд, формируется память. А теперь это всё – тоже память, полузабытые воспоминания, которые вернулись, когда я снова – через много лет – оказалась на том же самом пляже, в новом мире, в другой жизни.
Вдруг пришло ощущение, что я не совсем здесь, что что-то огромное касается краёв моего сознания, и из этого огромного повеяло лёгким ветром, он пробежал по моему сознанию, как рябь, донёс какие-то запахи, смутные ощущения, что-то ускользающее, нефиксированное. Как будто это нефиксированное ходит, как волны, запахи, наплывающие пятна памяти. Я попыталась что-то поймать, схватить в каком-то образе. Получился стог сена. Почему стог сена? Я не знаю. Но как только я его схватила, всё из него выветрилось, все наплывы, вся память. Стог сена как след бесконечности.
14. Прорывы неописуемого
Во сне ехала в метро по нашей красной ветке и вдруг увидела, что поезд прибыл на совершенно незнакомую мне станцию. Колонны из чего-то, напоминающего яшму. Мрамор стен. Я выскочила из вагона, прочитала названия станций этой ветки – ни одного знакомого. Таких станций нет ни в Питере, ни в Москве. Почему-то показалось, что это станции не одного города, а вообще разных мест, между которыми огромные расстояния. Поезд не просто идёт по тоннелю под землёй, а каким-то образом преодолевает эти огромные расстояния очень быстро. Может, эти станции расположены в разных отражениях, а поезд едет между отражениями, каким-то образом соединяет их друг с другом. Вышла на улицу. Зима, вечер, небольшая площадь и два выхода из метро с двух сторон от неё. Рядом с метро какие-то бабки что-то продают. Позади площади – огромное здание с какой-то советской памятью. Может быть, это какая-то советская гостиница. Возвращаюсь в метро, сажусь в поезд. Присматриваюсь к поезду – он не такой, как наши обычные поезда метро. Он красивей, комфортней, пол мерцает, сам вагон более узкий. Поезд трогается, мы несёмся между измерениями.