17. Кожа свиньи
Егор зашёл на участок соседей (между нами нет забора, у нас большой участок 24 сотки, 12 соток наши, 12 соседские). Сосед с дочерью играли в настольный теннис. Егор стал смотреть, а потом заявил, что тоже хочет играть. Ему сказали, что подрастёт – будет играть. Егор взял лежавшую на камне ракетку. Сосед сказал, что она очень дорогая и её трогать нельзя, и дал Егору другую ракетку, не такую дорогую, которую трогать можно. Но попросил не ударять ей о камень. Егор посидел с ракеткой некоторое время, а потом всё-таки ударил ей о камень. Сосед прикрикнул на него: «Всё, я больше никогда тебе не дам ракетку! А ну отдавай!» – подошёл к Егору и выдернул из его рук ракетку. Егор обомлел от обиды и ужаса. С ужасом и недоумением посмотрел на свои опустевшие руки, в которых только что была ракетка, которую только что выдернули. Он хотел зарыдать, открыл рот, но не смог даже издать крик, ему не хватало воздуха, он не мог сделать вдох. От обиды и возмущения у него случился спазм гортани. Ребёнок не мог дышать, стал задыхаться, хрипеть, делать рвотные движения, посинел. Я подбежала к нему и, невзирая на недовольство соседа, дала ему в руки эту ракетку. Казалось, что, если этого не сделать – он может задохнуться, забиться в судорогах, потерять сознание. Когда я дала ему ракетку, он успокоился, задышал. Я впервые видела у него такую реакцию. Было неудобно перед соседом, что он не разрешил брать ракетку, а мне пришлось её дать Егору. Стало страшно, что такая ситуация может повториться. Страшно такого ребёнка отдавать в детский сад. А если его там обидят, он не сможет дышать, забьётся в судорогах, а меня не будет рядом? Рано или поздно какие-то конфликты обязательно случатся, Егор никого не слушается, а если воспитатели проявят в отношении него резкость или грубость – вот что может произойти. Страшно, как пройдёт через социализацию, через дисциплинарные пространства, жестокость сверстников такой возбудимый, избалованный ребёнок с тонкой нервной организацией. Не нейротипичный ребёнок, похожий на меня, а я никогда не могла вписаться во все эти детские системы, в детский сад не ходила, в дошкольных детских группах, типа группы английского языка или центра эстетического воспитания, куда меня пытались отдавать, я страдала и плакала, и меня приходилось забирать оттуда. Воспитатели говорили моим родителям: заберите её, мы больше не можем. В школе тоже мучилась, не умела ладить с коллективом. У меня органическое поражение мозга, сильные нарушения, фиксируемые на ЭЭГ, в четыре года первый раз назначили нейролептики и противосудорожные. Наследственность у Егора по моей линии отягощённая. Егора надо беречь, учитывать повышенную уязвимость его нервной системы. Но чужие люди не будут это понимать, не будут беречь, и это страшно. Гоша настаивает, что ребёнок должен ходить в детский сад. Мне кажется, я просто буду сидеть в спазме ужаса под дверями детского сада все дни, что ребёнок будет там.
Сирень в саду зацветает. Та, что осталась. Ту, что была у забора, Алексей вырубил. Сирень – любимое растение дедушки. Он прививал разные сорта, получал черенки по переписке из других городов. С нежностью смотрю на ландыши. Когда-то мы собирали их с покойной тётей Люсей в лесу у станции. Она взяла нас с собой: Наташу, Надьку, Анечку и меня. Мы собирали ландыши, а какая-то женщина стала на нас ругаться из-за этого и сказала, что их рвать нельзя, потому что они в Красной книге. Так я узнала про Красную книгу. А тётя Люся ещё брала нас с девочками к себе и начинала учить немецкому, она была преподавателем немецкого языка, но после нескольких уроков всё заглохло, хотя у меня хорошо получалось и немецкий мне нравился. Тётя Люся была наша родственница, младшая сестра моей прабабушки, но по возрасту она была ближе к бабушке. Она была бабушкой моей подружки Наташки, которая приходится мне троюродной тёткой. Наташка называла тётю Люсю булей, как Егор называет мою маму. Собственно, от Кораблёвых мы и взяли это слово. Кораблёвы – так называется для меня эта ветвь наших родственников, хотя с такой фамилией уже никого из них не осталось. У дочки тёти Люси – тёти Лены, маминой подруги, – другая фамилия, и у Наташки тоже. В детстве я очень любила бывать у Кораблёвых, их дом на нашей улице, ближе к шоссе. Голубой дом с хорошеньким садиком, цветочками, яблонями, малинником. В доме всегда было прохладно. Мы обычно играли на веранде за столом. Когда были совсем маленькими – играли в фигурки кошечки и львёнка или тигрёнка, которые были у Наташи. Потом играли в карты, киндер-сюрпризы, Барби. Однажды у Наташки появилась курица – чёрный цыплёнок по имени Лола. Мы очень полюбили её, всё время играли с ней. В конце лета рука убить её и зажарить, как, видимо, изначально планировалось, ни у кого не поднялась. Все полюбили Лолу, но везти её в город тоже не могли и отдали её кому-то, у кого, видимо, не было никаких моральных барьеров свернуть ей голову и зажарить.
Приехал Денис, проделал снова круг по лесным озёрам, пришёл к нам. Рассказал, что над озёрами была мга, весь день была мокрая морось, и туман стелился над пустырями в лесу, над ветровалом. Выпили пива, говорили о вселенском коммунизме, и вселенском христианстве, и о том, что всё это перестало быть вселенским, победило групповое мышление, и о сингулярности, которая противостоит групповому мышлению, например классовому, говорили о разных возрастах и о мире, с которым не происходит возрастных изменений, и он всем возрастам предоставляет разные ниши, о различиях и бинарных оппозициях и о том, как мыслить вне их.
В понедельник Денис собирается на десять дней в Хибины, я бы тоже хотела. В самих Хибинах я не была, но была рядом – в Ловозерских тундрах. Это был мой первый поход, летом после третьего курса. Края, в которых солнце летом вообще не заходит. Царство, в котором полгода властвует светлый король, а полгода – тёмная королева. Места, полные легенд о саамах и Гиперборее. Это особая земля на картах сказителей и шаманов. В горы мы входили через рудник. Из гор вывозил руду маленький поезд по словно игрушечным рельсам. Мы ездили в Ловозерье с двумя университетскими подругами, Таней и Наташей, и Таниным папой, который показывал нам путь. Таня была родом оттуда, из маленького городка Полярные Зори. Мы шли через горный перевал по чёрным каменным осыпям, под камнями шумели ручьи. После ливня над миром встала двойная радуга. На горах не было ни одного дерева, сплошной белый ягель. Внизу – комариное царство, река, заваленная камнями, и речки в лесу, через них переправа – неровные камни и длинные ветви деревьев, чтоб удержаться. Мы вышли к священному Сейдозеру внизу в окружении гор, видели на приозёрной скале отпечаток великана Куйвы из саамской легенды. Много где ещё лежал твёрдый нерастаявший снег. То тут, то там – как будто прорехи в теле гор, и в них видно блестящее небо, но это снег. Таня и Наташа скатывались с нерастаявшего снега, как с горки. Камни, снег, ягель и маленькие цветы. Жёлтый цветок купальницы в руках у Наташи. На машине от Полярных Зорь до рудника ехали около трёх часов. От рудника через перевал до Сейдозера шли часов шесть. Само Сейдозеро не очень большое. Людей там было мало. Видели две палатки в районе озера, встретили на обратном пути двух человек. К пляжику, на котором мы поставили палатку, приходила купаться семья из трёх человек из какой-то палатки неподалёку. Была середина июля, для ягод и грибов пока не сезон. Придя на место, поняла, что нет пенки и спальника. Это же был мой первый поход, я ещё не знала, что надо брать с собой. Было холодно, одеяла не взяли. Наташа не хотела делиться спальником, потом всё-таки поделилась. С Наташей и Таней, взявшись за руки, ходили по камням вокруг костра – магический ритуал.
Вернувшись из Ловозерья в Полярные Зори, пошли в поход с местным туристическим клубом «Вектор», состоявшим из работников КАЭС. Ночью приехали на берег Белого моря. Было замечательно красиво. Матовый, приглушённый, нежно-изумрудный зелёный, словно в дымке, подёрнутый пеленой, и синие, фиолетовые, нежно-сиреневые цветы, колокольчики и другие, чьих названий я не знаю. Песок был тоже с матовым розовым оттенком, море и небо – голубо-бело-сиреневатые. Какой прекрасной и прозрачной была эта северная гамма цветов! Был очень сильный отлив. Мы видели, как мёртвые маленькие рыбки и крохотные раковины обнажились под полной Луной. Весь берег сверкал, усыпанный кварцем и аметистами. Потом ездили в Варзугу на одноимённую реку. Заходили в церковь Св. Афанасия. Варзуга знаменита своим Успенским комплексом: церкви XVII века, как считается, срубленные мастерами-умельцами без единого гвоздя. Поднимались на колокольню, и мальчонка-звонарь продемонстрировал нам своё искусство. После Варзуги пошли в поход в поморское село Кузомень у Белого моря. Дорога была долгой, через лес, а потом белые дюны – голое песчаное пространство, кое-где на песке росли корзиночками фиолетовые цветы. Женщины во время войны, говорят, повырубили все ели, потому что ходить далеко за дровами они не могли. В день отъезда обратно в Полярные Зори ходили на мыс Корабль, где рядом с ровной полосой берега в море вдаётся скала, по форме похожая на корабль. Там – аметистовое месторождение, берег сверкает фиолетовым и сиреневым. Мы с подругами подбирали аметисты, которые в изобилии валялись под ногами. Нимфа Аметис спасалась от влюблённого Диониса, и Артемида её обратила в камень. Дионис брызнул на камень вином, чтоб оживить Аметис. Вином Диониса, застывшим в кварце, мерцает аметист – возлюбленный камень Полярного сада. Север мерцает драгоценными камнями, незаходящим солнцем, фиолетовыми цветами. Следы нимфы Аметис у корабельного мыса Дионис поливал вином.
Места, где рассказывали когда-то поморские сказки, пели поморские песни. Промышляли треску и сёмгу, ловили нерпу, добывали ламинарию и анфельцию, собирали гагачий пух. Жили там, должно быть, когда-то старик со старухой… Работал старик мурманщиком на промыслах, на веснованье ходил покрутчиком на шняках через Горло Белого моря на становища Рыбачьего и Финмаркена, ходил в молодости и на Грумант. Старуха варила пищу, очищала снасти от тины и собирала морошку. Выйдешь из дому – дует ветер с моря, а за селом еловый лес…