Побережье Белого моря – это, должно быть, сказочное Лукоморье, где у моря растёт дуб зелёный, златая цепь на дубе том, леший, русалка, избушка на курьих ножках. Там лес и дол видений полны, там о заре прихлынут волны… Черномор и витязи, колдун и царевна, Баба-яга и царь Кощей над златом чахнет. Чёрные люди с Китайского озера придут и принесут драгоценные камни. Люди с Лукоморья принесут свои товары в положенное место и умрут. Соседние народы их унесут и принесут свои. Умершие народы оживут и заберут товары. Об этом поведал веронец на польской службе, комендант Витебска. Ибо ежегодно 27 ноября народы Лукоморья умирают, а весной, 24 апреля, оживают снова.
С Денисом мы тоже неоднократно ходили в горы вместе, в его краях, в Сибири. Были в Ергаках (один раз я была там с Денисом, а один раз мы поругались, я как раз впадала в психоз и поехала в горы одна), а потом, когда мы уже расставались, мы сходили вместе на Араданский хребет. И Ергаки, и Араданский хребет – это Саяны. Ещё мы с Денисом ездили на Байкал, а с Димой Григорьевым ходили в горы на Алтай, ездили по Карелии. Я каждое лето стремилась забраться подальше, в дикие природные места, желательно в горы. Самые интересные для меня направления – Сибирь (Алтай, Саяны) и Север (Карелия, Кольский полуостров). Я очень люблю дикую природу, люблю уйти в поход на много дней, увидеть нетронутую красоту, и желательно, чтобы на пути попадалось поменьше людей. Вот подрастёт Егор, и обязательно надо будет снова сходить в горы, меня туда тянет, чувствую, как горы зовут меня.
В горах всегда полно странных людей, мистиков, сумасшедших. Денис встретил в горах человека, который рассказывал, что он питается солнечным светом. Когда я ходила в Ергаки одна, мне встретился мужчина, путешествовавший с юной девочкой, школьницей, которая была его «женой», и он стал рассказывать мне, что он узнал меня, что я была его женой в прошлой жизни, рассказывал какие-то истории из наших отношений в прошлой жизни, как он мчался ко мне на поезде, как мы бросились в объятия друг друга, а по ночам приходил ко мне в палатку и обнимал меня. В Алтайских горах на Ярлу, где цветные – фиолетовые, голубые, оранжевые – скалы, река в камнях и чудесная долина эдельвейсов, мы с Димой видели рукотворный «город» и огромный священный камень секты риклов. Странные люди попадались всюду: на Алтае, в Саянах. Рыжеволосый парень с винтовкой, который долго боялся гор после Чечни, странный парень, смуглый, похожий на цыгана или разбойника, появившийся неизвестно откуда, без вещей и еды, ничего о себе не рассказывающий и отвечающий на вопросы так противоречиво, что все заподозрили, что он лжёт. Браконьеры, выкапывающие золотой корень. Алтайцы, занимающиеся горловым пением. В какой-то момент нашими попутчиками на дороге, которую постоянно переползали гадюки, оказались священник, который шёл к часовне под Белуху, и мент – лауреат горлового пения. Рассказы о чёрных шаманах, сгоревших на проклятой горе, о деревенских женщинах – агрономе и ветеринаре, Кларе и Тамаре, – которые шаманят по ночам. Рассказ о молодом шамане, который умер, вернувшись из тюрьмы, и о сильном шамане в деревне Белый Ануй. В те времена я интересовалась шаманами, расспрашивала о них, собиралась к ним ехать.
Вечером сходили с Денисом, Гошей, Егором и мамой на Блюдце, опять пускали ракеты, к вящей радости Егора. Потом развели костёр на участке, жарили колбаски на гриле. Белой ночью мы с Денисом сидели у огня, выпили на двоих довольно большую бутылку виски и совсем не опьянели, а Гоша рано пошёл спать. Наступил час, когда замолкли птицы, мир утонул в светлом сумраке, только наш костёр горел. Мы неспешно разговаривали о разном: о Фрейде и Юнге, о Босхе и Брейгеле. Денис рассказал про «Гентский алтарь» ван Эйка, что там все фигуры, смотрящие на Агнца, смотрят напряжённо, наклонив головы, как будто одновременно нападая и защищаясь, то есть очень конфликтные отношения с Богом, как это на самом деле и бывает, а никакие не мир и благодушие. Говорили о том, чего требует искусство, и о потребительском отношении к нему. О внимательном созерцании картин, медитации на них. О снах как тексте, в котором ты расшифровываешь послания бессознательного, и снах как пространстве нетекстового, прямого взаимодействия с бессознательным. Хорошо было разговаривать и выпивать у костра белой ночью, когда даже птицы спали. Виски пился как-то совершенно незаметно, пока бутылка не опустела, а до этого днём пили ещё пиво, но состояние было трезвое, созерцательное, умиротворённое и спокойное. Сказала Денису, что тоже хочу в горы, давно не была, он сказал, что сходим, когда Егор чуть подрастёт.
Утром сходили с Денисом и Егором (кстати, Денис – крёстный отец Егора) на Малое Борковское, строили плотину в песке, потом углубились в лес по дороге в сторону Ветреного, дошли до ручья и там запустили ракету над болотом.
С Гошей и Денисом съездили в Сосново. Посещение Сосново – всегда приключение, радость. На автобусе от вокзала доехали до центра посёлка. Там площадь, магазины, дом творчества, аптека, парикмахерская. Зашли в магазин игрушек, купили Егору удочку и сачок. В детстве мне всегда что-то покупали, когда возили меня в Сосново. Это было событием, я всегда ждала этого. Помню золотистую щётку для волос с зеркальцем на обороте – она была оттуда. Тогда все вещи были какие-то не такие, как сейчас; они были желанные. Все эти девчачьи наборчики из девяностых: зеркала, щётки для волос, косметички. Мелкие недорогие вещи, приносившие столько радости. От главной площади мы пошли вглубь посёлка, нашли улицу Связи, на которой была дача режиссёра Алексея Германа. Он очень эту дачу любил, писал, что предпочитает жить на даче, чем ездить за границу. И любил местных пьющих мужиков – «полуземлекопов», это был для него «народ». Он писал: «Мне ездить не нравилось. Мне было спокойно у нас на даче, в Сосново! У нас там доски лежали на улице, а на досках сидели местные мужики: полуалкаши, полуплотники, полуземлекопы. Хорошие ребята. Вот с ними мне было легко». У одного из таких пьяных «полуземлекопов» мы спросили, как найти дачу Германа. Мужик этот отрешённо сидел на пне в каком-то зелёном тупичке рядом с улицей Связи. Он уже не мог говорить, и даже мычать тоже не мог, и просто сделал жест рукой, молча нарисовал нам рукой, что нужно идти прямо, а потом налево. Потом местные ещё подсказали. Дача Германа оказалась красно-коричневым домом с довольно большим, как нам показалось, участком за глухим деревянным забором. В окнах были закрыты ставни. На участке выросла довольно высокая трава. У входа на участок растут сирень и рябина. Нашли щель в заборе, увидели, что крыльцо недавно побелили. Женщина, живущая на этой улице, сказала нам, что дом Германа купил какой-то актёр, кажется, из сериала «Тайны следствия».
Потом спустились по дороге от дома к зарослям, нашли реку и какую-то ржавую трубу, протянутую там. И у меня, и у Гоши, и у Дениса Алексей Герман – любимый отечественный режиссёр. Приятно смотреть на места, которые он любил, дорогу, по которой он ходил. У него важная тема была – единение интеллигента со своим народом. Он осуществлял это в Сосново. Даже и в последнем фильме «Трудно быть богом» это было. Бог решает быть с народом, вовлекается не столько даже в политику, сколько в страсть, разлитую в хаосе этой народной жизни. Эта чувственность напоминает коммунистическую чувственность и телесность Платонова. Вообще вспоминается много чего: очевидные Босх и Брейгель (образы), Эйзенштейн (телесность), Тарковский (символизм), Сокуров («Фауст»), Бахтин (эстетика карнавала и телесного низа), «Осень Средневековья» Хёйзинги. Кажется, это слияние с коллективным телом, страдающим и отвратительным, погружение в чувственный хаос, утрата того самого света, который позволяет на всё это смотреть, – это смерть: Творца и обречённого мира. Она состоит из беззубых ртов, задниц и помоев, гротеска, жестокости и пошлости. Тщетность попыток создания цивилизации, что знаменует крах демиурга (дона Руматы, зрителя, режиссёра). Более того – вообще неспособность чувствующих и страдающих существ создать и устроить структурированный благой мир, лежащая в самой их природе. Это фильм очень современный – не потому, что может выступать в роли метафоры политического сегодня, а потому, что апокалиптически завершает время и эпоху или приводит их к самим себе, разбираясь с советским наследием и коммунистической чувственностью. И одновременно этот фильм завершает творческую биографию Германа.
У меня на 67 км, рядом с Сосново, тоже всегда было единение с народом, в юности тусовалась на рынке с местными алкашами, всех знала: Букаху, Учкудука, Рикшу, Дедушку Ау, Ивана Севастопольского… Меня всегда тянуло поближе к народу, и сельскую жизнь я предпочитаю городской. А в «Хрусталёв, машину!» жизнь у Германа оказывается сновидением, так тоже бывает. Возможно, именно наши места имеет в виду персонаж «Хрусталёв, машину!», говоря «на 67-м сдержу» (стакан на макушке).
На участке в кустах видели ёжика. Он не боялся, был дружелюбен, Денис ему пел песенки, как ребёнку. Там, на горке, слева от тропы к маминому домику, – ежиное место. Каждый год там видим ежей, иногда по нескольку сразу. Вообще на участке повсюду дикая жизнь. Мама на днях видела мышь в нашей помойке, выкопанной в земле. На прогулке тоже видели сегодня двух ежей.
Когда Денис был у нас, мы обнаружили в нашем переулке, на тропинке, ведущей к участку, какую-то мерзкую непонятную вещь, похожую на кусок плоти. Присмотревшись, мы поняли, что это кусок свиной кожи, на нём даже было тавро. Непонятно, как он попал туда: машины по этой тропе не могут проехать, собаки тоже обычно мимо не бегают. Но, скорее всего, это всё-таки была собака, иначе вообще непонятно, откуда он мог взяться. Или лиса, хотя я никогда не видела лис так близко от дома, в самом посёлке, только в лесу за озером. Денис ночью подцепил эту свиную кожу кочергой и сжёг в печке в сарае, где он ночевал.
18. Дуга сердца
Гоша уехал на два дня: помочь своей маме на новой даче, забрать с Ленинского мандолину. Мы с Егором сходили на Блюдце – жаркий день, солнцепёк, люди загорают, купаются. Вместе с каким-то мальчиком строили в песке плотину, потом с двумя девочками-сёстрами строили у кромки озера замок потопов, окружённый рвом с водой, которая постоянно прорывала ограждения и устраивала потоп. Девочка постарше, пятилетняя, сказала, что в замке будут пиры, балы и коронации и что вода – самая сильная вещь на свете. Поверх башни замка надели пластиковый стаканчик для пущей красоты. Вернувшись, на участке видели белку: она была на берёзе, потом перепрыгнула с берёзы на дуб, спустилась по стволу и скрылась в зарослях.