возносить благодарность катастрофе за то, что эта работа любви стала возможна, я бы не стала.
Я написала это Пете, и он ответил, что для него это столкновение с ужасом жизни как она есть внутри себя. Написал: «Мой Бог злой… В принципе, я классический извращенец типа Бодлера, который смотрит на мир из ямы. Это и есть мой голос и моя судьба. Она должна звучать так же сильно, даже неистово, как милосердие в классическом христианском понимании».
Отождествлять ли Бога с любовью и какова эта любовь? Иногда мне кажется, что в Нём нет ничего от мира сего, даже любви, а иногда – что Он вечная несотворённая любовь. Но во всём, что чувствуют и делают люди, есть маета: и в любви, и в дружбе, и в молитве, и в труде. Иногда кажется, что ничего этого не нужно, даже любви. Даже любовь не нужна.
Кто-то может сказать, что Бог – это камень на дороге. Лист, на который падает солнце. Его можно узнать, взглянув в подходящий момент на кустарник или на старое крыльцо. Или на кусок битого кирпича или ржавую бочку.
Приезжала Надька с мужем и сыном. Пообедали, выпили вина, съездили на озеро, наши дети вместе поиграли. Надька рассказывала, что какое-то время назад видела С. (он её не видел), и у него очень нехороший, недобрый взгляд, похоже, с годами он стал хуже, взгляд злобный и стрёмный, пугающий. Как будто всё, что было в нём хорошего и вообще человеческого, окончательно покинуло его, и лучше с ним не общаться и даже не подходить к нему. Я тоже отметила этот его взгляд в последние разы, когда видела его, и он производил стрёмное, жутковатое впечатление, как будто передо мной злая сила, а только по облику человек. Наверное, он глубоко погружён во тьму, в чёрную магию, в материю зла и сам окончательно превратился в некую чёрную злобную сущность. А я ведь его любила.
Впрочем, С. был стрёмный и жуткий ещё тогда, когда мы были вместе, может, разве что не в такой степени. Может, потому меня и тянуло к нему, что он был стрёмный и жуткий. Я спрашивала его: «Ты умрёшь когда-нибудь?» Он отвечал: «Нет, у меня есть специальные люди, я их для себя выращиваю, я смогу жить в них, забрать их тела». – «А как же они живут, зная, что ты можешь забрать их тела?» – «Они не знают, что я их специально выращиваю, просто живут, думают, что они такие же, как остальные». Это поразило меня тогда какой-то запредельной жутью. Как люди-тульпы в последнем «Твин Пиксе» – искусственно созданные существа, которые кажутся обычными людьми, до поры до времени живут обычной жизнью, вступают в брак, заводят детей, ходят на работу и сами не знают свою природу (такие тульпы были у Дейла Купера и у Даяны). Тульпа Дейла Купера потом вернулась в семью к жене и сыну. Как это жутко: ты любишь, живёшь, рожаешь детей, считаешь себя человеком, а ты просто кукла колдуна, ненастоящий человек, тебя на самом деле и нет, и вся твоя жизнь – иллюзия.
Приезжал Дима с сыном Славой, Джоном Наринсом и его подругой Аней. Допили остатки вина, поели сыра и пошли гулять на озёра. Джону очень понравилось Блюдце, понравилось, что оно зарастает. К счастью, мы не попали под дождь – с начала июля зарядили дожди почти каждый день. Жасмин уже осыпался, вся тропа к туалету в белых лепестках. Люпины уже стоят со стручками. Цветут ромашки, видела грибы на участке. На днях ходили в бар «Мотор» на Большом Борковском, воспетом в моей прозе, и ели там бургеры.
«Neither ever, nor never» – поётся в песне, сопровождающей заставку сериала «Dark». Ни когда-нибудь, ни никогда. Когда это? Ни где-нибудь, ни нигде. Где это? В сериале говорится о стёртых ошибочных мирах, они возникли как ошибка, которая в итоге была исправлена, и миры исчезли. Они не просто перестали существовать – они стали тем, чего никогда и не существовало, потому что была исправлена ошибка во времени, в прошлом, которая запустила их возникновение. И миры исчезли со всеми живыми существами и их опытом, этот опыт стал тем, чего никогда и не было. Никогда не было детства главных героев, их родителей, их любви. Всё это было просто временной, квантовой ошибкой. Бывшее стало небывшим. Тем, чего не было.
Были ли эти исчезнувшие миры? Каков их статус? Они были не когда-нибудь и не никогда. Это способ существования бывшего, ставшего не бывшим. У них странный статус, neither ever, nor never, их нет и не было, но они были. Они не были и были одновременно, и от них могут долетать странные фидбэки, информационные следы, дежавю, что-то неуловимое во снах. Человек прожил детство и юность в мире, но весь этот опыт оказывается небывшим, просто ошибочным сном Вселенной, которого не должно было быть и который навеки исчез. Но ведь опыт-то был. Был и не был, раз всё стало небывшим. Ошибочные миры исчезли, как раковые опухоли Вселенной, со всеми их обитателями. Мы привыкли думать, что что-то либо есть, либо нет. В крайнем случае – и есть, и нет одновременно. А если одновременно – не есть и не нет? Не бытие и не небытие.
Можно построить воображаемую лестницу: познание бытия, познание небытия и познание того, что не бытие и не небытие. За пределами этого различия. То, что имеет такой статус, – про него не скажешь «есть», «нет». То, что за пределами бытия, но даже не меон, а что-то и за пределами меона, вообще что-то другое по отношению ко всем этим «быть», «не быть». Странные дежавю, отблески в снах. Память Вселенной об альтернативных мирах, которых никогда не было. Сновидения времени и материи, забытые сны Бесконечности.
Весь наш опыт и есть такой сон, который будет стёрт. Когда о нас забудут, для Вселенной мы станем небывшими, теми, кого никогда не было. Пока ты есть – ты был и будешь всегда. Когда тебя не станет – для Вселенной будет так, что тебя никогда и не было. У Ю.О. на могиле написано: «Я тоже была». Нам это важно перед лицом смерти, что мы тоже были. Мы помним друг друга, сколько хватает памяти. Когда наша память кончается, Вселенная забывает свои сны, мы становимся тем, чего не было никогда, отблеском чужого сна, скрипом двери, странным дежавю. Для Вселенной нет различия на наше «быть» и «не быть». Такое скопление атомов было, но Вселенная не может его запомнить среди бесконечности создающихся и разрушающихся скоплений атомов, и это скопление атомов имело сны, мечты, детство, опыт.
Может быть, то, как мы живём, – это не бытие и не небытие, мы ни есть, ни нет, а то, что придумываем себе про бытие и небытие, – не схватывает более сложной реальности. Нельзя сказать, что мы есть; нельзя сказать, что нас нет. Может быть, это для нас, людей, в мире отдельных объектов среднего размера есть возможность мыслить бытие и небытие, а на «квантовом» уровне Вселенной ничего такого нет, только neither ever, nor never.
24. Быть с богом и мёртвыми
Уже несколько дней мы живём на новой даче Гошиной мамы. Здесь хорошо: небольшой коттеджный посёлок, аккуратные улочки, лес. Нас поселили в комнате на втором этаже с большой кроватью, балконом и нежно-зелёными стенами. На одной из стен в коттедже висит картина, которую я нарисовала много лет назад: натюрморт сангиной и сепией. Вчера ходили в лес, было много комаров, Агата нашла гриб. Сегодня приезжал молочный ларёк: купили творог и йогурты. Егор очень хорошо играл вчера с трёхлетним мальчиком Лёшей, живущим по соседству. Лёша – бритый наголо очень жизнерадостный мальчик. Его папа – шутник, он подначивает сына: Лёха, залезь туда, спрыгни оттуда (с крыши), засунь пальцы туда. Мама запрещает ему так шутить, потому что Лёша пока может не понять шутку и сделать, как говорит папа, но папа всё равно такие шутки любит, видимо, хочет таким образом развить в сыне чувство юмора.
После того как я отменила седативный антидепрессант, я не сплю ночами. От постоянного недосыпа меня уже шатает, голова как стиснута обручами. Во всех областях жизни происходит наползание мрака. Закручивание гаек. Какие-то аресты. Хочется жить беззаботно, как жаворонок, а происходит всё большее скатывание в отчаяние.
Впервые за много дней достигла глубокого уровня сна и достигла в нём места блаженства. Я была в каком-то уже знакомом месте, где однажды уже была, когда Егор был совсем маленьким. Это место было связано именно с каким-то глубинным материнским блаженством. Там был грудной, новорождённый Егор в коляске, много ярких цветов, находилось это в городе, рядом с бывшей площадкой Рамзеса у нас во дворах. Это было место счастья и покоя, место радости ребёнку, какое-то специальное место для тех, кто недавно стал матерью. Я помню этот сон, это место, где я прежде уже была, это нестерпимое блаженство. Я попала туда снова, на огромную глубину, к этим летним цветам, в этот сектор сна, снова радовалась новорождённому Егору, мы с ним как будто купались друг в друге. Это было место соприкосновения наших душ, место нашего единства, нашей встречи там, на глубине, внутри его сердца и моего сердца.
Сегодня мы ездили на Коркинское озеро, где четыре года назад была наша с Гошей свадьба. Мы снова постояли на том деревянном пирсе над озером, где проходила церемония, где мы надевали друг другу кольца, произносили клятвы, наш путь был усыпан лепестками роз. Обняли там друг друга и ребёнка. Показали его озеру: смотри, озеро, что у нас получилось. Видели наш банкетный зал рядом с пирсом, где мы тогда сидели, ели, танцевали. Видели коттедж в лесу, где мы тогда остались на первую брачную ночь. В день свадьбы у меня были вплетены чайные розы в волосы, Гоша был в синем костюме с чайной розой в петлице. Мы долго с Гошей сами составляли плейлист музыки, про которую мы хотели, чтобы она играла на нашей свадьбе. Там было много нашей любимой рок-музыки, а сама церемония бракосочетания проходила под Дворжака, фрагмент из 9-й симфонии «Из Нового Света», Adagio-Allegro molto. Гоша произнёс тогда три клятвы: «Клянусь не дать рутине и автоматизму поглотить наши чувства. Клянусь поддерживать тебя во всём. Клянусь быть достойным тебя».
Хочется только лежать и чтобы меня не трогали, никто не трогал. Ни Гоша, ни ребёнок. Смотрела сегодня в окно: на аккуратные домики, аллею, лес вдали, и возникла странная фантазия: уйти бродяжничать. Оставить всех, взять с собой минимум вещей, спальник, пенку и уйти навсегда. Просыпаться в лесу под пение птиц. Бродить одной. Сочинять стихи, которые никто никогда не прочтёт. Жить беззаботно, как жаворонок. Начать вонять. Умереть где-нибудь под забором от холода. Исчезнуть для всех. Может, где-то там, на зелёных полянах, я бы встретила Бога. Может, я бы увидела снова бабушку с дедушкой, они бы вышли ко мне из-за деревьев. Я нашла бы вход в Рай. Я была бы с Богом и мёртвыми. А может, надо просто лечь маме в ноги и лежать там, пока не умру. «У ног твоей матери находится Рай», – писал Омар Хайям. Когда Егор обнимает мои колени, возится у меня в ногах – он в Раю. Ему никуда не надо идти. Пока я рядом, вход в Рай открыт для него. А если я умру? Если мне осталось недолго? Где ты, беззаботность жаворонка, пение птиц на сердце? Сгущается тьма, всё вокруг кажется ложью, и сама себе кажусь испачкавшейся в чём-то иноприродном мне, на миг поверившей во все эти лживые картинки, попытавшейся играть по их правилам. Нужно очиститься, уйти в лес, начать бродяжничать, одичать. Если скоро умирать – я не хочу лечиться, ходить по врачам, я хочу очистить своё сердце для встречи с Богом или вечной тьмой, я хочу, чтобы птицы пели у меня на сердц