В социальных сетях читаю страницы разных маргиналов, наркопотребителей, трансгендеров. Часто то, что они пишут, кажется мне мудрее, лучше, чище, чем то, что пишут более благополучные, устроенные люди. Опыт на краю.
Часто думаю о том, что все люди – чьи-то дети. Девочка на пляже, нежная, играющая с подружками, копирующая маму, с девочковой надменностью опасливо сторонящаяся мальчишек, – и она тоже может потом когда-нибудь стать трансгендером или наркопотребителем? Как трудно в это поверить, глядя на неё сейчас, и как странно, что это всё-таки возможно. Маленькая девочка на пляже может стать кем угодно, в том числе и трансгендером, употребляющим наркотики. Видящим мир ясно и трезво, с нежностью и любовью. Осмысляющим мир, устройство мозга и сознания, неравенство в человеческом обществе, системы, структуры, иерархии, матрицу, восстающим против капитализма и патриархата, отслеживающим цепи неравенства и угнетения. Бесприютность, уязвимость, хрупкая открытость этой жизни. Право на счастье, на любовь, нежность, принятие. На веру, на спасение, на Царство Небесное.
Красный цветок сферальцеи, внутри которого спят две пчелы, – вот истина, жизнь, предельная планка. Всё, что ты делаешь, надо соотносить с этими спящими пчёлами. Не оскорбишь ли ты их тем, что ты делаешь, тем, что ты думаешь? Пчёлы в цветке противостоят зверю, его матрице, его системам и структурам. Пчёлы в цветке – это живая Вселенная, полная любви. Всё, что ты делаешь, поверяй пчёлами в цветке, так будет понятно, с ними ты или со зверем.
28. Дождь из мышей и лягушек
Ездила в Сосново, накрапывал мелкий дождик, и долго ждала автобуса в центр посёлка. На остановке сидела спившаяся бездомная женщина. Она была в домашних тапочках, трениках, с опухшим лицом, жёлтыми волосами и держала рядом с собой полиэтиленовый пакет. Там было вино в мягкой упаковке, дешёвое, и она периодически его доставала и отпивала. У меня за спиной был рюкзак, который я беру с собой, когда еду в Сосново в «Магнит» закупаться, но она почему-то решила, что он для гитары, и спросила меня: «Много?» – «Чего – много?» – «Много песен знаешь?» – «Там нет гитары», – ответила я. «А, – сказала она, – значит, нет гитары. А у меня нет скрипки. Хотя я скрипачка. Всю жизнь на скрипке играла. Сейчас уже пять лет не играю и скрипки нет. Но я ничего не забыла, всё помню. Дашь мне скрипку – и я заиграю! Если человек – музыкант, это навсегда! Мне шестьдесят скоро будет, день рождения будет, мне девочки-продавщицы вон из того ларька скрипку купят, ух я заиграю! Буду играть и играть! Веселить людей-то надо, правильно? Всю жизнь играла на скрипке. Это, конечно, не все понимают такую музыку. Не все чувствуют. Гитару проще понимать. А скрипку не все понимают. Я мужа потеряла, дом потеряла». Тут подошёл пьющего вида краснолицый мужчина, более-менее прилично одетый, с велосипедом. Они поздоровались за руку, поговорили. «Юра, – сказала она ему, – завтра первое сентября, алкоголь не будут продавать». – «А я всё равно куплю, мне продадут», – ответил Юра. «Он – офицер, воевал, видишь, пальцев нет, – сказала мне про него бездомная скрипачка, – эх, война есть война. Война в Афгане, потом в Чечне. Если бы не они, наши ребята, такие как Юра, кто знает, что было бы, а мы победили! У меня два сына, служили, но не воевали. Младшему скоро тридцать шесть будет. Гоняет на машине, на стрёмной скорости. Я ему говорю: куда ты так несёшься?» Потом она запела песню «Господа офицеры», и подошёл автобус. Когда автобус уехал, скрипачка осталась на остановке одна, пила вино и пела под дождём.
В последний день лета, 31 августа, вспоминали дедушку – ему бы исполнилось в этот день девяносто лет. Я купила в Сосново торт и клюквенную настойку, вечером посидели с мамой и Егором. Всегда любила дедушкин день рождения, где бы я ни находилась – старалась приехать, чтобы отпраздновать его вместе с дедушкой. Последний раз мы праздновали его вместе пять лет назад. Пять лет без дедушки. И иногда эти сны, где я его вижу и чувствую невероятную любовь и сердечное ликование, я обнимаю его и говорю, как люблю его, как скучаю. Кажется, я совсем не справляюсь с этой жизнью без его защиты, его поддержки, его мудрости, доброты, оптимизма. Когда бабушка и дедушка ушли, началась другая эпоха в моей жизни, всё сильнее сгущается мрак, а они были моей защитой. Пока они были живы – со мной не могло произойти ничего плохого. А теперь такое сиротство.
Егор посмотрел мультик «Цветик-семицветик», где девочка отрывала лепестки и загадывала желания. После этого буля спросила Егора: «А у тебя какие желания? Что бы ты загадал?» Тогда Егор загадал: «Лети, лепесток, через запад на восток, хочу очутиться в животе!» Буля очень удивилась: «Ты хочешь очутиться в животе?» «Да, – сказал Егор, – хочу очутиться в животе!» «А загадай что-нибудь полезное для людей, чтобы всем от твоего желания было хорошо», – попросила буля. «Лети, лети, лепесток, через запад на восток, хочу, чтобы все вещи исчезли!» – загадал Егор. Буля удивилась ещё больше. Потом он ещё загадывал: «Хочу, чтобы наш дом исчез!», «Хочу, чтобы всё вокруг превратилось в грязь!», «Хочу, чтобы у нас не было воды!», «Хочу, чтобы листьев на деревьях не стало!», «Хочу, чтобы я стал красный!» Буля никак не могла понять такие странные желания, она хотела, чтобы он загадывал что-то вроде: «Хочу такую-то игрушку, хочу, чтобы все были здоровы…» Но мой ребёнок чужд этой пошлости. Он не загадал ни одного прагматического желания, ни одного желания от мира сего. Все его желания предполагали воздействие на бытие на ядерном уровне, глобальное философски-поэтическое парадоксальное мышление. Буля очень удивлялась, а я ей говорила, что ребёнок прав, что люди рождаются не для того, чтобы хотеть быть богатыми и здоровыми, не для того, чтобы хотеть какие-то вещи, и даже не для того, чтобы желать другим что-то доброе, а для того, чтобы хотеть, чтобы листьев на деревьях вдруг не стало, и хотеть, чтобы на небе вдруг выросли горы, и хотеть, чтобы в море выросли апельсины, – это и есть подлинно человеческие желания.
Желания Егора напомнили мне стихотворение норвежского поэта Тура Ульвена в переводе моей подруги, замечательного поэта и переводчика Нины Ставрогиной:
Пусть снег завалит вепря в лесу из молний
Пусть шляпы ворсистыми плодами покатятся по тротуарам
Пусть бифштекс шмякнется на тарелку с высоты десяти тысяч футов
Пусть упадёшь и расшибёшься
Пусть целый час льёт дождь из мышей и аллигаторов
Пусть дождь из грудей монахинь зарядит на месяц
Пусть дождевая капля угодит тебе в глаз как атомная бомба в яйцо
Пусть гимнаст рухнет с трапеции когда кто-нибудь выключив свет
возопит Да здравствует Свобода
Пусть все священники разом сверзятся с амвонов
Пусть волосы вылезут и ветер размечет их
как знамя из соломы
Пусть стрелки разом сорвутся с часов
Пусть все мысли выскочат из головы и
патокой хлынут в реторту алхимика
Пусть все заводные машинки мгновенно попадают
Пусть рыбы выйдут из моря и плюхнутся на изнанку луны
как отряд гризли-парашютистов приземлившийся
на волнистое поле где укрылись двое влюблённых
Пусть грехопадение повторяется ежеутренне в восемь
Пусть дни посыплются из года а годы из истории
как зубы из улыбки
Пусть твоя тень лопнет надвое а ты
споткнёшься о половинку поовальнее
и вывалишься из окна в головокружительно быстрое
сближение с улицей внизу
которая в свою очередь не устоит и полетит в тартарары
с точно такой же скоростью что и ты
Я спросила Егора: «А хочешь, чтобы пошёл дождь из мышей и лягушек?» Егор пришёл в восторг от этой идеи и кричал: «Хочу! Хочу, чтобы пошёл дождь из мышей и лягушек!» Чистая, незамутнённая радость – дождь из мышей и лягушек. Когда человек перестаёт радоваться дождю из мышей и лягушек, а начинает хотеть вещей, денег, здоровья, счастья, благополучия, славы, власти, любви, безопасности, справедливости, любых духовных и материальных благ (да-да, желание денег и желание любви и добра другим здесь может быть поставлено на одну плоскость) – это конец.
Когда Егор высказывал свои парадоксальные желания, буля говорила ему: «Ну, это всё глупости. Я хочу знать, чего ты на самом деле хочешь». Она думала, что то, что он называет, – не на самом деле, а на самом деле – желать какие-то серьёзные вещи, которые желают взрослые. Потому что она понимает желания как желания Эго, а ребёнок желает не для себя и не через себя. Его желания – свободная игра души. Буля не может понять, что то, что называл Егор, – это тоже желания, но это другая структура желаний. Свободная, игровая, поэтически-фантазийная, не через Эго, а через какое-то вечное, неотмирное и незаинтересованное блаженство. Это структура желаний Бога, поэта, ребёнка.
Вот уже и вторая половина сентября. Через несколько дней, 21-го числа, мы съезжаем с дачи. Всё ещё почти как летом, но жёлтые облетающие листья с каждым днём всё больше засыпают участок и дорожки. Вдоль шоссе лежат жёлтые сухие сосновые иглы. Посёлок обезлюдел, по будним дням старые ржавые ворота рынка закрыты, закрылись ларёк с шавермой и пекарня. На пляжах больше нет детей, и это очень расстраивает Егора. Часто идут дожди, и все дороги в огромных лужах. Обещают первые ночные заморозки на днях.
Зябкость и грусть. Хожу в синем длинном не то ватнике, не то пальто – вид бичовский, волосы падают на лицо. Хожу и бормочу себе что-то под нос, всё время разговариваю сама с собой и этого не замечаю. Хожу по пустому посёлку, бормочу, заговариваю ужас. Кое-где попадающиеся люди смотрят на меня – думают, что я пью. Не понимают: может, я бездомная или сумасшедшая? Лицо у меня дёргается, корчу невольно какие-то гримасы, сама этого не замечая, как нервный тик. Хожу в ватнике, с всклокоченными волосами, что-то бормочу себе под нос и корчу эти невольные гримасы. Иду сквозь эту жизнь, сквозь