Но у всякой лжи короткие ноги, как справедливо учила меня бабушка: как-то раз я зачиталась настолько, что не заметила подкравшуюся сзади надзирательницу.
— Вот оно что! — Если бы у меня над ухом выстрелила пушка, меня бы так не подбросило. Буквы от нот бабушка отличить была в состоянии, и оставалось радоваться, что это — Бальзак, а не «Книга о верных и неверных женах».
Она ловко подцепила книжку и хотела было меня ею стукнуть, но я рванула со стула прочь.
— Стой! Хуже будет!
Я понеслась по кругу: кухня, кабинет, прихожая, гостиная, снова кухня, а за мной галопировала бабушка:
— Ты думала, я дура, да?! Да я таких, как ты, на раз-два считываю! Подожди, куда ты убежишь, негодяйка! Твоя мать от тебя заслужила такое, а?!
— А ты сама попробуй! — орала я, совершенно не боясь бабушки, а просто радуясь возможности поразмяться. — Вот пусть тебя посадят и играй сонаты Клементи, чтобы он сдох!
— Язык вырву! Человек для тебя музыку писал, а ты его проклинаешь! — неслась бабушка с ножом в руке: не для зарезать, просто после лука так и остался в руке.
Тут меня занесло на повороте, и я вписалась лбом в пианино. Раздался многослойный звук, подобающий такой сложной конструкции: в нем смешалась полифония плотницкой и потревоженного бурей зоопарка. Удар был такой силы, что меня отбросило на пол, и передняя дека нехотя отвалилась с насиженного места, неотвратимо падая на меня.
Бабушка успела схватить меня за косы и вытянуть на безопасное место, а дека рухнула на круглый стульчик и сконфуженно крякнула.
Мы с бабушкой молчали.
— Так, быстро, — скомандовала надзирательница, бросила нож, и мы вдвоем, преступно пыхтя, поволокли раненую деку обратно. Обнаженные струны в недоумении наблюдали за заметанием следов. Кое-как приладив эту чертову доску на место, мы увидели степень разрушений: боковая дощечка треснула зигзагом.
— Клей принеси, — спокойно приказала бабушка. С грехом пополам мы приклеили дощечку, но было ясно, что объяснений не избежать.
— Так ему и надо, — буркнула я. — Она меня по пальцам бьет! И коровой обзывает!
Бабушка пошла на кухню доваривать обед.
— Я твою маму на кукурузу коленями ставила. Видно, зря. С вас три шкуры сдери — лучше не станете. Не цените вы ничего, — так же ровно сказала она. — Но твоя учительница — правда дура. Для нее мы, что ли, своих детей растим?!
В благодарность за поддержку я до дна съела большую тарелку лобио. И только потом поняла, что у меня адски болит шишка на лбу.
Примеры для подражания
Сквозь дрему я слышала бабушкино бормотание. Первый ее собеседник — конечно же, Бог, — благосклонно выслушивал благодарности: за то, что проснулась, что в своем уме, что все здоровы, что обед готов, что есть чем заняться и кругом одна радость. Аминь.
Проснувшись, я утыкалась носом в бабушкину шею. Она пахла крахмальным бельем и лавандой.
— Отпусти, дышать нечем, — говорила бабушка, откидывала одеяло и поднимала наверх ноги. Я тут же задирала свои, и мы лежали рядом и сравнивали.
— Дидэ, какие у тебя икры стройные, — завистливо говорила я.
— Что есть, то есть, — соглашалась бабушка, — и почему никто из вас на меня не похож!
И начинала сгибать-разгибать ступни. Лодыжки сухо пощелкивали.
Я пыталась тоже пощелкать, но мои кости разминались молча.
— Сейчас — велосипед, — командовала бабушка. С улицы раздавался звон самодельного колокола и зычный призыв: «Нагавиииии, нагавииии!»
— У нас мусора нет, вчера вынесла, о, как хорошо, — радовалась бабушка, накручивая сухопарыми ногами круги в воздухе. — Пошли руки!
Мы вместе крутили руки в запястьях, у бабушки тут тоже хрустело, а мне опять было завидно.
— С ума сошла, что тут хорошего, это же соли, — ворчала бабушка.
— Я тоже соль ем, и ничего! — раздумывала я.
— Это другая соль. Так, теперь бокс!
И бабушка резко выбрасывала вперед поочередно кулаки, угрожая невидимому противнику.
— Ты как Леди Карате, — фыркала я и тоже боксировала воздух.
— А то. Была бы я нежная тютя, мои кости давно бы ветер развеял. Кому в доме нужна кроткая голубка? Женщина должна быть бесстрашная, как тигрица. — Бабушка встряхивала кистями, потом придирчиво рассматривала свои ногти.
— Пора уже красоту наводить, — говорила она. — Обед есть, сначала тебе корсет дошью, а после стирки сядем с тобой маникуры делать.
— Не «маникуры», а маникюр, — с умным видом поправляю я.
Бабушка и ухом не ведет — она достает из шкафа какую-то беленькую штучку.
— На, примерь-ка.
Я разворачиваю штучку: вроде летней кофточки с петельками, надеваю — достает до талии.
— Это что такое? — недоумеваю я, пытаясь понять, как я смогу дышать в этой тесной сбруе.
Бабушка придирчиво вертит меня вокруг оси, разглаживает твердыми пальцами складки.
— Дидэ, — не сдерживаюсь я, наконец, — что это?!
— Корсет, говорю же. — Бабушка задирает очки на лоб. — Снимай, пуговицы надо допришивать.
— Да их тут миллиард! — воплю я в ужасе.
— Когда твои тетки к нам приезжают, сначала в комнату вплывает грудь, и полминуты ждешь, пока целиком зайдет. Ты тоже такое хочешь?
— Нет, — озадачиваюсь я. — Да где у меня такое?!
— Порода ваша вылезет рано или поздно, надо меры принять вовремя. — Бабушка стаскивает с меня корсет и принимается пришивать миллиард пуговок.
Когда корсет выстиран, накрахмален, отпарен и отглажен, я выцыганиваю позволение не носить его хотя бы дома. Бабушка щурит глаза, но сейчас у нас другое важное дело: наведение красоты.
Сода, мыльная стружка, горячая вода — ванночка готова.
— Полотенце для ног всегда отдельно надо держать, — учит бабушка и протирает спиртом ножнички.
— А если я целиком купаюсь — три полотенца, что ли, брать? — невоспитанно критикую я.
— Которым ноги вытираешь, и лицо тоже вытирать? Не знаешь — хоть слушай.
Она готова к процедуре: очки надела, и вперед — отодвигает кожу, отщипывает лишнее, пилит кончики ногтей.
— Как будто на два кило легче стала, уф, хорошо. — Бабушка поливает ноги прохладной водой, промокает полотенцем, мимоходом отмечает, что между пальцами надо высушить очень тщательно, а то кожа запреет.
Напоследок мажет ногти йодом («дезинфекция — знаешь что такое? И ногти крепче будут»), возлагает ноги на спинку стула и откидывается.
— Это чтобы вены отдыхали, — объясняет бабушка. — Ты сразу лаком мажешь? От этого ногти портятся, чтоб ты знала!
— Ой, мажь не мажь, красивее все равно не станешь. Красивой надо родиться, как Джина Лоллобриджида! Какая у нее талия, умереть можно!
— Как по мне, сиськи чересчур большие, — критикует бабушка. — Они в старости отвиснут и будут до колен!
— А кто ж тогда красивая, по-твоему? — уязвленно спрашиваю я: не подозревала в бабушке такого глубокого знания предмета.
— Шахиня Сорайя, — не задумываясь, отвечает бабушка. — Она сюда приезжала с шахом — не налюбуешься! А как она себя держит! Вот это я понимаю — женщина.
— И все, что ли? — удивляюсь я. — Прямо на всем свете одна красавица?
— Ну почему, — миролюбиво продолжает бабушка и начинает мазать лак. — Еще Жакелина!
— Кеннеди, что ли? По-моему, у нее рот великоват. Хотя одевается — да-а-а-а-а.
— Ну, она не столько красивая, сколько — очень умеет себя держать. И еще Уна!
— Четвертая жена Чарли? — догадываюсь я. — Так тебе жены больших людей нравятся!
— Они не всегда были женами, — снисходительно бросает бабушка. — Но стали ими, и знаешь почему?
— Потому что слушались бабушку, — вывожу я. — Эдак мне вообще ничего не светит!
— Неправда, у тебя губы, как у Сорайи, — ласково говорит бабушка и проводит ладонью по моей щеке. — Познакомилась я как-то с молодоженами, лейтенант — высокий, стройный, красавец, а с ним рядом идет женушка — ножки кривенькие, в подмышку мужу упирается, каракатица! Всей красоты — коса по пояс. Ее соседка моя в шутку спрашивает — как ты такого себе отхватила? А она говорит — когда красоту раздавали, я спала, а когда счастье раздавали — я проснулась! Так что — сама думай, на черта эта красота.
— Так что теперь, не спать, что ли? — иронически резюмирую я.
— Язык отрежу! — сдвигает брови бабушка и несет тазик в ванную.
Летний ветер проносится по всем комнатам, цепляя занавески, а спустя минуту кувыркается в листьях акации за окном.
— Напугала, — ухмыляюсь я в ответ.
— Прихорошились — а теперь можно и на море пойти! — перекрикивает воду бабушкин голос из ванной.
Бабушка и море (как я чуть не утонула)
С морем все было не так-то просто. У нас ведь все было сложнее, чем у нормальных людей, так вот: на море нас одних с Танькой не пускали.
С моей стороны запретителем были все ближайшие родственники во главе с бабушкой, а с Танькиной стороны — ее бесподобная мама теть Софа.
Когда-то Софочка была первой красавицей города Николаева — ноги от ушей, лазоревые глаза и рыжие кудри, и под ее балконом топталась стая безнадежно влюбленных, а она показывалась изредка, царственно вытряхивая пылесборную тряпочку на их страдающие головы.
Молодой студент Резо из городка Б. влюбился, увидев Софочку на море — она стояла посреди пляжа, как Венера, в сплошном черном купальнике и каплях воды и, не замечая сокрушительных последствий своей смертоносной красоты, загорала, уперев руки в крутые бока.
Резо забыл, что приехал в город Николаев изучать судостроение — он поставил на данном этапе другую цель и разработал стратегию и тактику покорения Софочки. Три года в военном флоте закалили его характер и научили не отступать перед трудностями, а еще — искать нестандартные решения. Осмотрев незадачливый фан-клуб под балконом, он сделал вывод, что стоять в толпе — тупиковый путь. Надо действовать тонко, по-лоцмански!
Резо купил себе фетровую мафиозную шляпу и серый костюм: как на это посмотрит сама Софочка, не так уж важно, но что высокий, плечистый и серьезный молодой человек в шляпе будет неотразим для будущей тещи — абсолютная истина. Ибо он был сыном грузинской, а конкретно — аджарской матери, а чем они отличаются от еврейских матерей?!