Ты — лоза, пели мы и наконец понимали, почему она священна, и почему песнопение о ней слушают с таким изумленным трепетом.
Невольные слушатели собрались вокруг нас и наблюдали, как над головами струится золотистый купол голосов.
«Шен хар венахи».
Ты — лоза, расцветшая вновь,
Юная, добрая,
Растущая в Эдеме,
Благоуханная,
Одаренная Богом, несравненная ни с чем,
Ты — само сияющее Солнце.
Мой голос уже давно свернулся в темнице грудной клетки. Я забила его курением, чтением нотаций детям и неверием в то, что я когда-то умела петь.
Но все-таки иногда пою. Это бывает очень редко — но если бывает, то исключительно «Шен хар венахи», и только вместе с Танькой. У нее уже четверо детей, мы обе по горло загружены мужьями, кастрюлями и свекровями, но мы тихонько — на два голоса, третьего нет — поем, чтобы не забыть, как звучат наши голоса вместе.
И золотистый купол воздвигается снова.
Ночевка у Таньки
— Ну почему, почему мне нельзя у Тани на ночь остаться?!
Мы с Таней решили взять бабушку измором: она каждый раз уходит от ответа, и моя заветная мечта — переночевать у подруги — расплывается под пальцами и уходит за горизонт. Нам уже по шестнадцать лет, и жажда свободы стучит в сердце, дерясь за каждый клочок своей территории.
— Не знаю, не знаю. — Бабушка пожимает плечами и ныряет в шкаф, хотя ей там делать особо нечего. — Молодой девушке надо спать дома, и хватит об этом.
— Интересно, мне у вас остаться можно, а наоборот — нельзя? Это получается, я хуже вашей внучки?! — дерзит Таня.
— Да! — ошеломленно поддакиваю я: такая простая аргументация не приходила мне в голову.
Бабушка выныривает из шкафа.
Мы стоим плечом к плечу и ждем вердикта.
— А откуда я знаю, дошли вы до дома или нет? — с сомнением прищуривается бабушка.
— Ну телефон же есть! — хором отвечаем мы.
Радость свободы опьянила нас до жужжания в ушах: помахивая сумкой с ночнушкой, зубной щеткой, тапочками и полотенцем, я иду вприпрыжку. Танька делает мне замечание — лучше не привлекать к себе внимания, тем более что мы решили пойти к ней пешком, чтобы растянуть удовольствие.
— А давай через Чаобу, — предлагает Танька, — там такие тихие улочки, как в деревне, машин мало, и подышим воздухом заодно.
На одной из этих тихих улиц возле калитки стоял смутно знакомый человек.
— Ва-а, — сказал он, увидев нас. — Звездочки мои, а ну-ка идите сюда!
— Мама, — сказала Танька, — это же наш географ Шалико! Как я забыла, что он тут живет!
— Здрасте, Шалва Константиныч, — бодро вытянулись мы по-солдатски, — нас дома ждут, никак не можем опоздать!
Шалико царственно отмахнулся и затащил нас к себе домой.
Через минуту в гостиной был накрыт стол, Шалико сидел с кувшином вина собственного изготовления, Танька сидела за пианино, а я томно опиралась на инструмент сбоку, как колоратурное сопрано. Чада и домочадцы Шалико покорно расселись у стены на стульях, не смея ослушаться патриарха.
— Это мои лучшие ученицы, — подняв стакан с темно-янтарным вином, провозгласил Шалико. — Пойте!
Танька послушно подняла руки, и грянул хит сезона: песня итальянской группы «Рикки э повери».
— Ке комфозьоне, сара перке ти амо, эн эмоцьоне, ке креще пьяно-пьяно… — завывали мы на два голоса. Народ безмолвствовал.
Шалико сидел и слушал, прикрыв глаза и время от времени отпивая вино.
— Так, — хлопнул он кулаком по столу. — Это где вы такой дури понабрались?!
— В Болгарии, — заикаясь, переглянулись исполнительницы. — Мы же туда с хором ездили, и это самое…
— А там вы что пели? — прогрохотал Шалико. Один из его внуков, сидевший тихо на коленях у матери, заплакал.
— Видите — даже ребенок плачет! — указал Шалико. — Это потому что ему противно слушать негрузинскую музыку! Тьфу это, а не музыка!
— Сейчас мы грузинское споем, — перепугались мы с Танькой. Впереди нас ждала теть Софа, а сзади маячила тень бабушки, сидящей у телефона. — Что спеть?
— А что вы умеете? — надменно спросил Шалико и наполнил стакан.
— Папа, я на минутку ребенка переодену, — рискнула подать голос невестка. Ребенок продолжал монотонно выть.
— Сидеть! Как эту свистопляску слушать, так вы никуда не отпрашивались, — рассердился Шалико.
— Давай быстренько «Картвело, хели хмалс икаро!» — в панике предложила Танька.
— Только мы на два голоса, третьего нет, — робко предупредили мы. — Никто нижний голос не подаст?
— Валяйте без третьего, — махнул рукой Шалико.
Мы с Танькой набрали полные легкие воздуха и грянули. Ребенок замолк с открытым ртом и смотрел на нас немигающими глазами.
Воинственная песня привела Шалико в благодушное состояние, он подобрел и даже пригласил нас к столу.
— Шалва Константиныч, — переминаясь с ноги на ногу, начала я, — а телефон у вас есть? Мы бы хоть позвонили домой!
— Вот телефон, — царственно разрешил Шалико и подал Таньке полный стакан с вином.
— Теть Софа! — заорала я в трубку. — Мы тут в гости зашли к учителю географии! И поем! Не волнуйтесь, он нас скоро отпустит!
Трубка сожрала мое ухо и выплюнула, поэтому я трусливо бросила ее на рычаг.
— Ну, как там? — спросила бледная Танька.
— Легко мы не отделаемся, — пробормотала я. Такие жертвы ради ночевки у подруги?!
Следующим номером программы стала украинская народная песня «Ой, за гаем, гаем». Шалико был уже в той стадии, что не замечал поредевших рядов зрителей.
— Эх, у меня на войне был друг с Украины, — прослезился он. — А еще что вы поете? «Цинцкаро» небось не можете?
Танька обиженно засопела и завела традиционно мужскую песню, в которой мне достался альт.
— Два голоса — это не то, — стали мы объяснять. — Вы же понимаете, что в грузинской песне нужно минимум три голоса!
— Плохому танцору… — начал Шалико, но тут вмешалась вовремя подоспевшая невестка:
— Девочек дома ждут, и темно уже, давайте их отпустим!
— Да! Да! — встрепенулись мы и рванули к дверям. — Мы еще придем! С третьим голосом! До свидания!
Чаобские улицы освещали только звезды. Мы неслись, пугаясь собственных теней и малейших шорохов, к Танькиному дому.
— Который час, ты не посмотрела? — задыхаясь на бегу, спросила Танька.
— В любом случае, нас ждет казнь, — чуть не плача, прохрипела я.
Теть Софа стояла в дверях подъезда со скалкой в руках.
— Она что, правда нас этим побьет? — в ужасе попятилась я.
— Лучше иди вперед, чтобы на улице не было концерта, — предпредила Танька и рванула, петляя как заяц.
— Бозандареби! — грохотал Софин голос по стенам подъезда.
Дядя Резо прикрыл нас от гнева и вырвал скалку из рук возмездия.
— Вы думаете, косы распустили — уже взрослыми стали?! — схватила теть Софа полотенце. — Так я вас за эти косы и оттреплю! И не посмотрю, что ты — не моя дочь! Ты все равно как моя, и я за тебя отвечаю!
Погоня по комнатам привела к тому, что снизу поднялась соседка.
— Софа, — строго сказала она. — Ты со своими николаевскими понятиями людям спать не даешь! И что это за лексикон по отношению к детям? Лучше бы свои трусы перевесила со двора на веранду, а то как паруса полощутся на ветру. Сколько их у тебя, что на весь трос хватает?
— Да мои трусы белее, чем ваша скатерть! — мгновенно переключилась теть Софа на нового противника. — Ваше воспитание нам не подходит — у вас девочка по свиданиям бегает с восьмого класса!
— Ой, не возникай, — поморщилась соседка. — Завтра приду на преферанс, готовь ачму!
— Ну что, джибгиребо[36], нарвались? — потрепал нас по головам дядя Резо. — Идите лучше, на глаза ей не попадайтесь, она отвлеклась.
— Иди быстро бабушке звони! — отрезала теть Софа. — Что женщина подумает, куда она ребенка отпустила, в семью или в табор?!
Бабушка уже была готова к объяснению, но торжественно пообещала, что это был первый и последний раз, когда она смалодушничала.
На следующее утро квартира оказалась предоставлена только нам двоим.
— Родители на бульвар бегать ушли, — потянулась Танька.
Выпив кофе, мы перевернули чашки.
— Тут одна моя соседка отлично гадает, — предложила Танька.
Завернув чашки в салфетки, мы отправились на гадание. Заодно нам предложили повертеть блюдце. Был вызван дух Наполеона, который нехотя сообщил, что мы выйдем замуж на братьев по фамилии Тугуши в городе Поти.
— Что-то сегодня Наполеон не в духе, — засомневалась гадалка, толстая крашеная блондинка Лали.
— Пошли быстрей домой, а то мама за гадание так всыплет, мало не покажется, — заторопилась Танька.
Дома мы стали придумывать, как бы изменить свою внешность, чтобы перестать выглядеть барышнями из прошлого века.
— Все девочки ходят со стрижками, одни мы с косами, — накручивала я Таньку. — Вот кто больше всех мальчикам нравится? Маринка Хоперия! А она в Венгрии своей как только не стрижется!
— Ей родители все разрешают, — вздохнула Танька. — А мальчики потом будут нас ценить, когда придет время жениться!
— Спасибо, — съязвила я, — большое утешение! А до тех пор так и будем ходить с волосами до жопы, как колхозницы.
— Челки надо постричь, — придумала Танька. — Надо волосы вперед перечесать и отрезать.
Распустив свои косы, мы отхватили полуметровыми ножницами по пол-головы каждая. В зеркале отражались ошеломленные круглые физиономии с торчащими вверх щетками.
Результат нам не понравился.
— Как теперь спасаться? — лихорадочно зачесывая щетки за уши, причитала Танька. — Мама теперь нас точно убьет!
Бабушка заметила перемену не сразу.
— Это что такое? — приглядевшись, зашипела она. — Один раз!!! Один раз я тебя отпустила! На свою голову! Что у тебя с волосами?!
— Дидэ, — предусмотрительно выбежав в коридор, затрещала я. — Ты же не хочешь, чтобы я осталась старой девой? А с такими деревенскими косами на меня никто и смотреть не станет, кроме сельских ухажеров!