Я попросила его припарковаться на углу, а я встречу его, как только мама уснет. Он сказал, что подождет.
Я выключила свет и ждала у окна, когда покажется свет фар. Увидела его машину, и мне тут же захотелось выбежать навстречу, но надо было ждать. Из маминой комнаты доносились шорохи, она еще полчаса будет читать в постели, пока не уснет. Настоящая пытка – знать, что он там, снаружи, ждет меня, а я не могу выйти.
На дворе зима, в Казенсе все замерзло – безумная идея. Но когда Конрад предложил туда поехать, я решила: безумная в хорошем смысле.
В темноте я надела шарф и шапку, которые бабушка связала мне на Рождество. Я закрыла дверь в спальню, на цыпочках прокралась по коридору и приложила ухо к маминой двери. В комнате не было света, слышалось лишь тихое сопение. Стивен еще не приехал, мне повезло, потому что он, как и наш отец, спит чутко.
Мама наконец заснула, в доме наступила полная тишина. Рождественскую елку пока не убрали. Мы на всю ночь оставляли гирлянду включенной, потому что так казалось, будто все еще Рождество, и Санта может в любую минуту забрести к нам с подарками. Я решила не оставлять записку. Позвоню утром, когда мама проснется и обнаружит, что меня нет дома.
Я аккуратно спустилась, переступая через скрипучую ступеньку, но, выйдя из дома, буквально полетела над замерзшим газоном. Трава хрустела у меня под ногами. Я забыла надеть пальто. Шарф и шапку надела, а пальто забыла.
Его машина стояла на углу, где и договаривались. В машине было темно, свет выключен, я открыла пассажирскую дверь, будто делала это уже миллион раз.
Засунула голову внутрь, но не села. Сначала я хотела его увидеть. Зима, и на нем серая толстовка. Щеки покраснели от холода, загар сошел, а в остальном он остался таким же.
– Привет, – сказала я и села.
– Где твое пальто? – спросил он.
– Не так уж и холодно, – ответила я, хотя на улице мороз, и я вся дрожала.
– Держи, – сказал он, расстегивая толстовку и отдавая ее мне.
Я ее надела. Она была теплой, но сигаретами не пахла. Пахла только им. Значит, Конрад все же бросил курить. От этой мысли я улыбнулась.
Он завел машину.
– Поверить не могу, что ты здесь.
Он смущенно проговорил:
– Я тоже. – И замешкался. – Не передумала?
Я поверить не могла: он еще спрашивает. С ним я поеду куда угодно.
– Нет, – ответила я.
Казалось, за пределами этого слова, этого мгновения ничего больше не существует. Были только мы вдвоем. Все, что произошло тем летом, и за все годы вместе, вело нас сюда. К этому мгновению.
Сидя в его машине, я думала, что исполнилась моя несбыточная мечта. Что это самый лучший рождественский подарок. Потому что он мне улыбался, а не хандрил, или хмурился, или излучал другие тоскливые эмоции, которые приходят на ум при мысли о Конраде. От него веяло легкостью, восторгом, всем самым лучшим, что в нем есть.
– Я, наверное, стану врачом, – признался он, искоса глядя на меня.
– Правда? Здорово!
– Медицина – удивительная наука. Я хотел заниматься исследованиями, но теперь думаю, что мне больше понравится работать с людьми.
– Из-за мамы? – спросила я, поколебавшись.
Он кивнул.
– Знаешь, она поправляется. Все благодаря лекарствам. Она очень хорошо реагирует на новое лечение. Твоя мама тебе рассказывала?
– Да, конечно, – ответила я, хоть она ничего подобного не говорила. Возможно, не хотела меня обнадеживать. А возможно, не хотела обнадеживать себя. Мама у меня такая. Она никогда не воодушевляется тем, в чем не уверена на все сто. В отличие от меня. Мне уже стало легче, радостнее. Сюзанна пошла на поправку. Я с Конрадом. Все шло так, как и было задумано.
Я наклонилась и тихонько сжала его локоть.
– Это замечательная новость, – сказала я убежденно.
Он улыбнулся, и его лицо засветилось надеждой.
В доме стоял жуткий холод. Мы включили отопление, а Конрад разжег камин. Я смотрела, как он, присев на корточки, рвет бумагу на кусочки и осторожно, почти ласково постукивает кочергой по бревну. Со своим псом Буги он наверняка тоже был ласковым. Буги он наверняка разрешал спать в своей постели. Мысль о постели и сне мигом меня встревожила. И напрасно, потому что, разобравшись с камином, Конрад опустился в кресло, а не на диван рядом со мной. Меня неожиданно осенило: он тоже нервничает. Это Конрад-то, которому все нипочем. Море по колено.
– Ты чего так далеко уселся? – спросила я, в ушах гулко отдавался стук моего сердца. Мне не верилось, что я отважилась произнести свои мысли вслух.
Конрад тоже удивился, но подошел и сел на диван. Я подвинулась к нему поближе. Вот бы он прижал меня к себе. Вот бы сделать все то, что я видела лишь по телевизору да слышала от Тейлор. Ну, может, не все, но кое-что точно.
– Я не хочу, чтобы ты боялась, – тихо сказал Конрад.
– Я не боюсь, – прошептала я, хоть и боялась. Боялась не его, а своих собственных чувств. Иногда они меня захлестывали. Мои чувства к нему затмевали весь мир, превосходили все на свете.
– Хорошо, – выдохнул он и поцеловал меня.
Целовал долго и неторопливо, и, хоть однажды мы уже целовались, я даже не представляла, что поцелуй может быть таким. Таким подробным.
Конрад гладил меня по волосам – так, проходя мимо, проводят пальцами по китайским колокольчикам. Целовать его, быть к нему так близко… все равно что пить прохладный лимонад через длинную соломинку: сладко, и неспешно, и бесконечно приятно. «Вот бы он целовал меня вечно, – промелькнула в голове мысль. – Вот бы никогда не останавливался».
Мы целовались на диване много часов, а может, несколько минут. Той ночью мы только целовались. Он так осторожно прикасался ко мне, словно к елочной игрушке, которую боялся разбить.
– Все хорошо? – прошептал он.
А я прижала ладонь к его груди и ощутила, как его сердце колотится в унисон с моим. Я мельком взглянула на него и почему-то с восторгом отметила, что глаза у него закрыты. Его ресницы длиннее моих.
Он уснул первым. Я когда-то слышала, что не следует засыпать с разожженным камином, поэтому дождалась, пока огонь погаснет. Я наблюдала за спящим Конрадом. Упавшие на лоб пряди и ресницы, лежавшие на щеках, делали его похожим на маленького мальчика. Не помню, чтобы он когда-нибудь выглядел таким юным. Убедившись, что он крепко спит, я наклонилась и прошептала:
– Только ты, Конрад. Для меня всегда существовал только ты.
Мама запаниковала, когда утром меня не оказалось дома. Я спала и не услышала два первых звонка. Когда она дозвонилась, уже в бешенстве, я спросила:
– Разве ты не нашла мою записку?
И сразу вспомнила, что я ее не оставила.
– Нет, я не видела никакой записки, – едва ли не прорычала она. – Никогда больше не смей пропадать среди ночи, Белли.
– Даже чтобы прогуляться под луной? – пошутила я. Рассмешить маму для меня плевое дело. Стоило мне пошутить, и ее гнев испарялся. Я затянула ее любимую песню в исполнении Пэтси Клайн: – Я выхожу гулять после полуночи, при лунном свете…
– Не смешно. Где ты? – произнесла она отрывистым голосом.
Я заколебалась. Больше всего на свете моя мать ненавидела лжецов. Рано или поздно она все равно узнает. Как экстрасенс.
– М-м. В Казенсе…
Она глубоко вздохнула.
– С кем?
Я взглянула на Конрада. Он внимательно слушал. Какая досада.
– С Конрадом, – сказала я, понизив голос.
Ее ответ меня удивил. Она снова вздохнула, но в этот раз как будто с облегчением.
– Ты с Конрадом?
– Да.
– Как он?
Какой странный вопрос, учитывая, что мы с ней вовсю ссоримся.
Я улыбнулась и махнула рукой, показывая, что буря миновала. Конрад подмигнул мне.
– Отлично, – заверила я ее, расслабляясь.
– Хорошо, хорошо, – произнесла она, словно бы самой себе. – Белли, чтобы вечером была дома. Понятно?
– Да, – ответила я с благодарностью. Я думала, она потребует, чтобы мы выехали немедленно.
– Передай Конраду, чтобы ехал осторожно. – Она помолчала. – И, Белли?
– Да, Лорел?
Она всегда улыбалась, когда я звала ее по имени.
– Приятно провести время! Возможность повеселиться тебе теперь представится нескоро.
– Я под домашним арестом? – простонала я. Это что-то новенькое, мама еще никогда не сажала меня под домашний арест, но, надо думать, раньше я не давала ей повода.
– Это очень глупый вопрос.
Поскольку она больше не злилась, я не утерпела и спросила:
– А не ты ли говорила, что глупых вопросов не бывает?
Она повесила трубку. Но я знала, что она улыбнулась.
Я сложила телефон и повернулась к Конраду.
– Что теперь будем делать?
– Что захотим.
– Я хочу пойти на пляж.
Так мы и сделали. Закутались потеплее и бегали по пляжу в резиновых сапогах, которые обнаружили в прихожей. Я надела Сюзаннины, на два размера больше, чем надо, и все время поскальзывалась на песке. Дважды шлепнулась на мягкое место. И смеялась не переставая, но ветер так ревел, что я едва себя слышала. Когда мы вернулись в дом, я прижала замерзшие ладони к его щекам, но, вместо того, чтобы отпрянуть, он вздохнул:
– А-а, как приятно.
– Это потому, что у тебя сердце изо льда, – рассмеялась я.
Он засунул мои руки в карманы своей куртки и произнес так тихо, что я едва расслышала:
– Для всех остальных, возможно. Но не для тебя.
На меня он не смотрел, значит, говорил искренне.
Я не нашла, что ответить, поэтому поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к его холодной гладкой щеке.
Конрад коротко улыбнулся и пошел в гостиную.
– Замерзла? – спросил он, не оборачиваясь.
– Вроде того, – покраснела я.
– Сейчас снова разожгу камин.
Пока он возился с огнем, я нашла в кладовке старую коробку растворимого шоколада на полке с чаем и любимым кофе моей мамы. Сюзанна делала нам горячий шоколад в дождливые вечера, когда в воздухе веяло прохладой. Она кипятила молоко, но у нас, конечно, его не было, так что мне пришлось довольствоваться водой.