— Вы, парни, сейчас получите деньги, после отнесете их своим женам, а потом, как это у вас заведено, надеретесь до чертиков, — продолжал вещать Мунтрас.
Ваши жизни проходят впустую. Вы все родились у этого серого моря и здесь же умрете. Где вы были, что вы видели? Вы слышали легенду о Пеговине, но видели вы его когда-нибудь своими глазами? Кто из вас видел Пеговин? Никто.
А я видел весь свет, я обошел его на своих кораблях. Я был в Ускутошке, я видел Великое Колесо Харнабхара, видел древние разрушенные города и торговал барахлом на базарах Панновала и Олдорандо. Я говорил с королями, мужественными и справедливыми как львы, и королевами, прекрасными как цветки. Каждый из вас мог бы увидеть то же самое, все это ждет вас, нужно только отважиться и сказать: «я могу». У меня есть друзья по всему свету. Я знаю столько народу, что всех и не перечесть. Это мужчины и женщины из разных стран. Мир прекрасен. Я прошел его из конца в конец и помню каждую минуту этого пути.
Сидя здесь, в Лордриардри, вы даже представить себе не можете, как велик и прекрасен мир. Это мое плавание было последним, и, видно, в награду за мою честную жизнь, мне был послан один человек, странный человек, спустившийся к нам из другого мира. Гелликония не одна, есть и другие миры. Вокруг нашего мира кружится еще один мир, но и это еще не все, есть и другие миры, их множество, и когда-нибудь мы побываем там. Один из этих миров называется «Земля».
Пока хозяин обращался со своим словом к рабочим, клерк не терял времени даром: раскрыв на столе под старым абрикосом свою книгу, он вытащил из глубокого внутреннего кармана ключи от сейфа и приготовился открывать его. По указанию счетовода фагор, поводя ушами на звуки голоса ледяного капитана, снял с плеча и опустил сейф в удобной близости от стола. Заметив, что приготовления закончены, рабочие осторожно переместились к столу, сохранив свою очередь и укоротив ее, прижавшись друг к другу в нетерпении. В воротах появлялись опоздавшие и, бросив на разглагольствующего хозяина опасливый взгляд, быстро пристраивались к хвосту очереди.
— Говорю вам, есть и другие миры. Попробуйте вообразить их — не совсем же вы отупели в своем пьянстве. — Мунтрас стукнул кулаком по столу. — Неужели вам никогда не бывает жаль, что вы знаете о мире так мало? Неужели вам никогда не хотелось увидеть что-то необычное? Вот здесь, внутри этого дома, всего в десятке футов от вас, лежит на кровати молодой парень, пришедший из другого мира. Он мог бы выйти наружу и поговорить с вами, но он болен и не встает с кровати. Он может рассказать вам о вещах удивительных и невероятных, случившихся так давно, что даже ваши прадеды не могут их помнить.
— Он тоже любит «Огнедышащий»?
Вопрос донесся из очереди дожидающихся выплаты работников. Мунтрас замолчал, словно от удара кулаком в грудь. Потом обвел тяжелым взглядом цепочку людей — никто не решился поднять на него глаза.
— Вы не верите; что ж, хорошо! Я докажу вам свои слова! Вам придется мне поверить.
Он повернулся и, спотыкаясь, вошел в дом. Присутствующие покорно наблюдали за происходящим.
Мунтрас направился к Билли, лежащему на кровати без движения, в страшной противоестественной позе.
— Биллиш, — тихо позвал Мунтрас. Потом наклонился над больным и позвал его еще более тихо и осторожно. Со страхом он ощущал под своими руками жесткое негнущееся тело, холодное как мрамор.
Билли был мертв. А Мунтрас вдруг обратил внимание на то, что на руке у Билли нет его часов с тремя рядами мигающих цифр. Часы пропали, и капитан догадывался, чьих рук это дело.
Накрыв лицо Билли своей большой шершавой ладонью, он пробормотал что-то среднее между молитвой и ругательством.
Еще несколько минут ледяной капитан стоял в комнате неподвижно, а потом подошел к окну и молча, знаком дал команду клерку начинать выдачу денег. Чуть шевельнувшись, очередь придвинулась к столу еще плотнее.
В комнату тихо вошла его жена, а следом за ней Имия. Плечо Эйви было перевязано.
— Наш Биллиш умер, — сказал им капитан.
— О Господи, и это в день ассатасси… — всхлипнула Эйви.
— Я прикажу, чтобы рабы отнесли его тело в подвал на лед, — подала голос Имия, подходя к постели, чтобы взглянуть на неподвижное тело, сведенное предсмертной судорогой. — Мы похороним его завтра, после праздника. Перед смертью он мне сказал кое-что — это может оказаться ценным вкладом во врачебную науку.
— Имия, ты знаешь, что делать, — займись Биллишем, — попросил Мунтрас. — Ты права, будет лучше, если мы похороним его завтра. Попрощаемся с ним по обычаю, не торопясь. А я пока пойду взгляну на сети. Я еле волочу ноги, но всем, похоже, на это наплевать.
Не обращая внимания на весело щебечущих женщин, развешивающих на деревянных колах для просушки сети, капитан Мунтрас прошел к воде. Для прогулки к морю он надел высокие крепкие сапоги и руки держал глубоко в карманах куртки. Он широко шагал по берегу, и время от времени то одна, то другая игуана бросалась за ним следом, как какая-нибудь мелкая дворняжка из-под забора. Ледяной капитан совершенно равнодушно отгонял их, легко пиная в бок. Игуаны лениво лежали на мелководье, среди толстых коричневых колец водорослей, там, где их могли омывать волны. Когда водорослей наваливалось слишком много, игуаны делали несколько гибких резких движений, освобождаясь от нежеланного груза. Другими обитателями унылого берега были волосатые двенадцатиногие крабы, с которыми у игуан был заключен договор о взаимном ненападении.
Крабы подбирали и пожирали любые кусочки пищи, оставшейся после их чешуйчатых собратьев-рептилий, будь то мясо из раковин или обрывок морской травы. Не обращая внимания на ползающую прямо под ногами живность, капитан Мунтрас устремил свой взгляд в море, куда-то далеко за Лордри.
Его сын покинул родной дом, забрав с собой часы; то ли в виде талисмана, то ли для того, чтобы продать и выручить немного денег.
— Почему ты сделал так? — спросил вполголоса Мунтрас, не сводя глаз с горизонта. — Потому, почему все мужчины раньше или позже покидают свой дом, так я считаю. Возможно, ты просто больше не мог жить со своей семьей, она стала тебе невыносима, а может быть, в тебе проснулась жажда приключений: тебе захотелось повидать свет, посетить все его удивительные уголки, вкусить его прелестей, познать женщин. Что ж, если так, то удачи тебе, парень. Но никогда ты не сможешь стать первым в мире ледяным купцом, это уж наверняка. Будем надеяться, что ты не ограничишься тем, что будешь продавать на базаре ворованные кольца.
Женщины с сетями, сутулые жены рабочих его ледника, уже кричали ему, предупреждая о скором высоком приливе. Махнув женщинам рукой, капитан принялся подниматься по прибрежному склону.
Компания достанется Имии и Судье, в этом больше нет сомнений. Нельзя сказать, что они были его любимцами, но эти сумеют взяться за дело с умом и, может быть, даже преуспеют в ледяной торговле больше его самого. Выбора нет — жизнь решила за него сама. Печалиться и сожалеть не о чем. Никогда он не мог понять своей дочери, никогда не чувствовал себя в ее обществе уютно, но то, что она женщина порядочная и толковая, было ясно и ему.
Завтра он позовет своих немногих друзей, и они устроят Биллишу приличные похороны и поминки как подобает. И не потому, что он или Биллиш верили в богов — ни тот, ни другой не признавали такой глупости. Просто оба они этого заслуживали; он сделает это ради себя самого и памяти Биллиша.
Капитан торопливо поднимался к берегу, к толпящимся на нем женщинам — добравшись до сетей, он будет в безопасности от поднимающейся воды.
— Все будет хорошо, Биллиш, приятель, — бормотал он едва слышно. — Мы еще всем утрем нос.
На Станции Наблюдения любые похороны были событием значительным. Будучи существами хрупкими и понимая это, люди никогда не взирали на смерть как на что-то чуждое, понимая ее как переход в иное существование, не лишенное определенной приятности. Да и сама по себе меланхолическая грусть, вызываемая зрелищем усопшего и похорон, была эмоцией освежающей и дающей некое разнообразие. За похоронами Билли на Аверне следили почти все: включая и Рози Йи Пин, которая сопереживала зрелищу, лежа в постели вместе со своим новым приятелем.
Наставник Билли произнес хоть и несколько суховатую, но достаточно проникновенную речь, отдав должное геройству и выдержке покойного перед перспективой неизбежного конца. Эпитафия Билли была также и эпитафией выступлениям недовольных. С облегчением забыв обо всех распрях и недовольстве, поскольку источник их исчез сам собой, люди вернулись к своим ежедневным обязанностям. Один из авернцев написал грустную песню о Билли, умершем вдали от семьи и похороненном в чужом краю, на том все и закончилось.
Уже довольно много авернцев, победителей известной лотереи, было похоронено на Гелликонии. Каким образом подобное может повлиять на развитие планеты? — вот о чем разговаривали иногда в комнатах отдыха Станции Наблюдения.
Будь Билли похоронен на Земле, то наверняка случай этот привлек бы меньшее внимание и смотрели бы на это событие с позиций менее отстраненных и глобально переосмысленных. Каждое живое бытие в одиночестве проходит свой путь от простейшего молекулярного уровня до момента рождения, путь, который, в частности, у людей занимает две трети года. Степень организации живого существа, в особенности разумного, настолько высока, что оно никак и не при каких условиях не может существовать вечно. Возвращение на неорганический уровень неотвратимо и заранее предопределено. Ослабляясь с годами, химические связи наконец рвутся.
Это самое случилось и с Билли. Он не был бессмертен, но бессмертными и вечными были атомы, из которых составлено его тело. С атомами ничего не случилось, они остались такими, какими были всегда. И ничего необычного в том, что землянин был похоронен в почве планеты, находящейся от его родины, Земли, за тысячи световых лет, не было. И Гелликония, и Земля являются, по сути, родственницами, рожденными из тех же самых останков давно угасших звезд.