Он в упор посмотрел на Гелю.
– У вас есть только один приемлемый выход – помочь нам в поимке Евсюкова, который Табак, который Женя. И существенно помочь. Тогда мы сможем сильно смягчить приговор по статье о пособничестве террористам или вообще снять это обвинение. Следствие будет вести наш товарищ Слепцов, а он представит материал для суда в соответствующем, благоприятном для вас виде. А ваша помощь органам положительно повлияет на суд. Вы согласны с моим предложением, Ангелина Гюнтеровна?
– Согласна, – не задумываясь ответила Геля.
Волошин на несколько секунд задумался, а потом сказал, акцентированно хлопнув ладонью по столу.
– Тогда начнем по сути. Что вам предлагал Евсюков за сотрудничество?
– Деньги и молчание, – пояснила Геля.
– О процедуре связи мы знаем. В каких отношениях вы были с Евсюковым?
– В разных, – сказала Геля и чуть поморщилась.
Волошин в ответ криво усмехнулся.
– Ну, если в разных, то вы знаете, где он живет. Не в общежитии же он вас навещал.
Комов саркастически хмыкнул.
– Знаю, – подтвердила Геля. – Могу назвать адрес квартиры. Я была там три раза. Последний раз неделю назад.
Она назвала адрес.
– Вы готовы принять участие в операции по задержанию Евсюкова? – спросил Волошин. Он прекрасно понимал, что ни в какой операции Ангелина участвовать не будет. Это был лишь тест на проверку лояльности.
– Согласна.
Глаза Гели загорелись азартной злостью.
– Это хорошо. Может быть, и привлечем. – Волошин повернулся по направлению к двери и гаркнул: – Конвой! – В комнату заскочил сержант. – Уведите арестованную. Отвезете ее в Бутырку, в одиночную камеру. Скажете, чтобы содержали в щадящем режиме. Я распоряжусь.
Когда арестованную увели, Комов сказал:
– Он может поменять квартиру после провала.
– Может, – согласился Волошин. – Но будем пробовать. Для начала пошлем туда топтуна.
На площадке между домами сидел мужичок. Всем проходящим мимо него гражданам он приветливо кивал и улыбался. Видимо, похмелился с утра и радовался жизни. Кто-то кивал в ответ, кто-то брезгливо морщился. Но его расслабленность была обманчива. Когда он увидел трех мужчин, входящих в подъезд напротив, то напрягся, вглядываясь в их лица, и стоило им войти внутрь дома, как мужик покинул скамью и с неожиданной резвостью устремился к телефонной будке, стоящей за углом. Сказав в трубку несколько фраз, он неторопливым шагом вернулся на лавочку. Это был штатный филер ГУББ под псевдонимом Хлыст.
Волошин вызвал Комова.
– Хлыст звонил. Клиент на месте. С ним еще двое. Ты готов?
– Готов. Выезжаем немедленно, – отчеканил Комов.
Волошин прокричал вслед уходящему капитану:
– Табака брать живым, живым при любых раскладах. Фомину об этом напомни.
Комов поднял руку, мол, услышал и понял.
Разномастно одетая группа оперативников забралась в фургон с надписью «Электромонтаж», и грузовик поехал по нужному адресу. Остановив машину в соседнем дворе, они рассредоточились и как бы независимо друг от друга устремились к нужному дому.
Проходя мимо улыбающегося Хлыста, Комов услышал:
– Трое вместе с Табаком, второй этаж, квартира семь, дверь слабая.
Комов кивнул и двинулся к подъезду. Внутри к нему присоединились еще двое оперативников, остальные прикрывали снаружи. Дверь была стандартная, сколоченная из толстых досок и обитая фанерой с двух сторон. Но имела два врезных замка, что не являлось принципиальным для головорезов Комова. Оперативники обнажили стволы.
– Стрелять только по конечностям, – напомнил капитан. – Пошли.
Здоровенный мужчина по прозвищу Мамонт с короткого разбега врезал ногой по двери. Дверь вылетела, как пробка из бутылки. Жига рыбкой влетел в квартиру, распластался на полу и выстрелил в полуоткрытую дверь гостиной, увидев в прицеле чью-то ляжку.
– Всем мордой в пол! – заорал Жигов.
Надо было давить на психику, пока не опомнились. Раздался вскрик «Уй, сука!», прозвучали ответные выстрелы и звон оконного стекла. Жига продолжил отвлекающую стрельбу, Мамонт устремился в кухню, а Комов, согнувшись дугой, ввинтился в гостиную. Обожгло левое плечо.
«Ранили, гады».
Он откатился в сторону, аккурат к бандиту, сидящему на полу и баюкающему раненую ногу, и врезал ему рукояткой пистолета в лоб. В гостиную влетел Мамонт и моментально отстрелял по злодею, залегшему за порогом спальни.
– А где Табак? – крикнул Комов.
Ответом было молчание. Потом Мамонт угрюмо пробормотал:
– Нету Табака. В окно выпрыгнул.
Сей факт Комова ничуть не огорчил. Фома его не упустит.
Бандит, залегший в спальне, был убит наповал. Второй, оглушенный Комовым, начал приходить в себя – приподнялся и затряс головой. Жига и Мамонт его быстро заковали в наручники и бросили на диван.
– Командир, ты ранен. – Запасливый Жигов достал индивидуальный пакет. – Давай, распрягайся – лечить тебя будем.
Рану залили зеленкой и перевязали.
– Жига, ты проследи за этим, – распорядился Комов, указав пальцем на лежащего на диване бандита. – И оружие собери. А мы пошли посмотрим, что с Табаком Фомин сотворил.
Он ни капельки не сомневался, что Табаку не удастся сбежать. Рана зудела, но Комов, три раза будучи раненным на фронте, терпел и успокаивал себя: «Хорошо, что не в ногу или еще куда…»
Фомин стоял под окнами второго этажа дома, прижавшись к стене. Пистолет находился в кобуре под рубашкой. Чтобы руку не загружал. Он не просчитывал вероятность нападения. В разведроте Комова его приучили ожидать нападения врага круглосуточно, поэтому он ни на секунду не расслаблялся.
Раздался звон разбитого стекла, из окна второго этажа выпрыгнул мужчина и, спружинив ногами на асфальте, пытался бежать. Фомин достал его одним прыжком и врезал ребром ладони по загривку. На сей раз он действовал холодно и расчетливо. Мужчина уткнулся головой в землю. Так и лежал, выпятив задницу. Фомин не торопясь застегнул ему на запястьях наручники и ткнул в плечо. Бандит распластался ничком на асфальте. Фомин моментально его развернул и идентифицировал. Судя по фотографии, это Табак. Точно Табак! Попался голубчик!
Подошли Комов с Мамонтом.
– Живой? – спросил Комов, глядя на лежащее тело.
– Живой и даже не помятый, – радостно воскликнул Фомин. – Подарок Волошину.
– Двоих, что наверху, передать милиции – сотрудники сейчас приедут. А Табака мы забираем с собой, – скомандовал Комов.
– Может, его попинать для порядка? – предложил Мамонт.
– Нельзя, Волошин заругает, – сказал Фомин и усмехнулся.
Из-за куста выскочила лохматая дворняга и улеглась рядом с Табаком, вопросительно глядя на Мамонта. Тот вынул из кармана сушку и предложил псу. Потом нашлепал Табаку по щекам, и, когда тот очнулся, его поставили на ноги и повели к фургону с надписью «Электромонтаж».
Тюрьма
Евгения Евсюкова завели в камеру Сухановской тюрьмы, бывшего мужского Спасо-Екатерининского монастыря. А камера раньше была монашеской кельей размером в шесть квадратных метров. Решетки на окне не наблюдалось, что сильно удивило Табака. У него имелся небольшой опыт пребывания в тюрьме, а там окно было не только зарешечено, а еще висел металлический «намордник». Но тем не менее поверх намордника можно было любоваться куском безоблачного неба или ночными звездами, а здесь через гофрированные стекла проникал лишь тусклый свет. Никаких солнечных лучей и солнечных зайчиков.
Посреди камеры ввинтили маленький металлический столик и две круглые табуретки, тоже привинченные к полу.
«Две табуретки – значит, могут кого-нибудь подселить. Да тут и одному тесно – конура какая-то!» – возмутился Евсюков, продолжая изучать скудный интерьер камеры. Прилечь тоже было некуда, не на каменный же пол, а шконка днем убиралась в стену, прямо как в купейном вагоне, и раскладывалась только на ночь. Тогда можно было поспать, если не поведут на ночной допрос, что часто практиковалось в Сухановке. Когда шконка откидывалась, то между ней и табуретом удавалось едва протиснуться или приходилось перепрыгивать. В зависимости от комплекции.
Наручники с него не сняли, но нацепили браслеты спереди – можно было хоть кистями потрясти, чтобы руки не затекали, хотя это мало помогало. Табак понял, что на сей раз накрепко попал в дурную историю, никакой папа не вытащит. Но кто-то ведь должен вытащить!
«Сам я отсюда не выберусь. Никак. Если не помогут. А помогут? Должны».
Он ударился в воспоминания про свои жестокие забавы и окаянства, которые ему всегда сходили с рук. Почти всегда.
Сколько он себя помнил, отец всегда занимал высокие должности, имел обширные связи не только в Одессе, но и в Москве, в том числе в силовых структурах, поэтому купировал проказы сынка, а иначе эти проказы стоили бы ему очень дорого.
Первый раз Женя столкнулся с органами правопорядка в пионерском лагере в возрасте пятнадцати лет. К тому времени он превратился в рослого, мускулистого юношу, и на него с интересом поглядывали девчонки. Там, в лагере, он познакомился с пионервожатой соседнего отряда Леной, худенькой романтичной девушкой восемнадцати лет. Женя ей понравился, и они часто проводили вместе свободное время. Как-то Лена пригласила его к себе в комнату и начала читать стихи. Стихи его мало интересовали, в нем заиграли мужские гормоны, и он начал гладить девушку по плечам, пытался поцеловать. Лена отстранилась. Тогда он повалил ее на кровать и, преодолев сопротивление, грубо изнасиловал.
С тех пор Лена избегала какого-либо общения с Женей. Это его бесило, и он в отместку рассказал товарищам о своих плотских утехах. Новость быстро разнеслась по всему лагерю, девушку начали травить все кому не лень. Вмешалось руководство лагеря, а вскоре появился дознаватель. Девушка рассказала в деталях, как все произошло. Жене грозила колония для малолеток, но вмешался папаша, и дело переиначили, вывернули наизнанку: оказалось, что это Лена соблазнила несовершеннолетнего. После этого девушка куда-то исчезла, но Женю это мало интересовало.