Я беру у него меню и делаю заказ. Каждый раз, когда я оглядываюсь, он смотрит на меня и выглядит таким голодным и одиноким, что в конце концов я не выдерживаю. Я беру для него плюшку из слоеного теста и подаю ее с кофе и соком.
– Я это не заказывал, – говорит он.
– Выглядишь голодным, – отвечаю я, убегая прочь. – За счет заведения.
Он ничего не говорит, когда я подливаю кофе и сок и подношу ему еду. Он молча смотрит на меня, пока я не кладу счет на стол.
Он достает бумажник.
– Не слушай Донну. Ты же не хочешь, черт возьми, преподавать.
Он встает из-за столика, не говоря больше ни слова, и уходит платить на кассу, а потом его крупная фигура протискивается в дверь, как солдат «Джи-Ай Джо»[11]в миниатюрном кукольном домике.
Ресторан кажется пустым без него. Я наклоняюсь, чтобы убрать за ним тарелку. Он оставил чаевые в размере своего заказа. Убираю их себе в другой карман, отдельно от остальных денег, будто они особенные.
Было бы довольно просто невзначай упомянуть Дэнни о визите Люка. Этим утром Люка посадили за столик в моем секторе. Люку было бы тоже довольно просто об этом упомянуть. Заехал сегодня утром на работу к твоей девушке. Еда там – отстой.
Однако никто из нас об этом не говорит.
К концу недели мне становится интересно, не придаю ли я этому слишком большое значение. Я вытаскиваю ту двадцатку, которую он мне оставил, из потрепанного экземпляра «Грозового перевала» и смотрю на нее, словно смогу отыскать скрытое послание.
Наверное, мне стоило бы задаться другим вопросом – почему я придаю этому слишком большое значение. Но еще лучше было бы обдумать его слова: «Не обращай внимания на Донну». Просто… именно из-за нее все так сложно. Ее любовь, ее вклад в меня подобны теплому пальто, в котором продолжаешь ходить в помещении в зимний день. Не могу заставить себя снять его, даже понимая, что в конце концов мне просто станет еще холоднее. И каждый раз, когда я все-таки решаюсь сбросить это пальто, она наклоняется и застегивает до конца молнию с любящей улыбкой.
– У меня для тебя хорошие новости, Джулиет, – говорит она за ужином. – Я разговаривала с мисс Энгельман. Она преподает в начальных классах в Санта-Круз. Она сказала, что может организовать тебе там стажировку в следующем году в качестве ассистента преподавателя музыки.
Она смотрит на меня светящимися глазами, словно вручила подарок, и из-за этого мне кажется, будто я упускаю что-то важное.
– Стажировка? Она… оплачиваемая?
Она хмурится.
– Ну, нет, не оплачиваемая. Но если ты живешь здесь, тебе не нужна работа, так ведь? И мисс Энгельман сказала, что сотрудникам школы выплачивают стипендии. Спустя некоторое время ты тоже сможешь получать ее.
Я знаю, что должна быть благодарной, но для меня ее слова звучат иначе. Я организовала для тебя работу на полный день, бесплатно. Тебе не нужно ничего своего, потому что ты на нашем обеспечении. От этого мне хочется уткнуться лицом в тарелку и расплакаться.
Я встречаюсь взглядом с Люком, и что-то сжимается глубоко в животе. Он – единственный человек в этом доме, кто считает, что у меня есть причина расстраиваться. Он, возможно, единственный человек в этом доме, а может быть, и во всем штате, кто вообще меня понимает. И это должно меня пугать, но не пугает. Это такое, черт возьми, облегчение, когда есть кто-то, кто тебя понимает.
Глава 17Сейчас
Я просыпаюсь одна. Солнечный свет льется в окна, с кухни доносится запах кофе. Лишь на мгновение я задумываюсь, была ли прошлая ночь сном. Но боль между ног не спутаешь ни с чем.
Боже. Как же это произошло? О чем я думала?
Но я не думала, вот в чем проблема. Я просто раздвинула для него ноги, как гребаная шлюха. Ему даже не пришлось просить.
Донна сидит за столом одна и читает газету.
– Что ж, доброе утро, соня, – говорит она. – Люк красит на улице. Подходящий для этого день. Не очень жарко.
Наливаю себе кофе, с трудом встречаясь с ней взглядом. Как же я могла это сделать? Да еще у Дэнни дома?
– У меня интервью, – отвечаю я. – Нужно привести себя в порядок.
Привести себя в порядок и избежать Люка. Не представляю, как мне теперь на него смотреть.
– «Нью-Йорк Таймс» или какая-то другая газета? – спрашивает она.
Я слегка качаю головой.
– Какая-то дурацкая газета, о которой я никогда не слышала.
«Одно из тех интервью, которые организовала Хилари», – мысленно добавляю я. Мне не нравится Хилари, я не уверена в ее мотивах и точно не доверила бы ей управлять Домом Дэнни, когда Донны не будет рядом, чтобы приглядывать… Но кто, черт возьми, я такая, чтобы судить о чьих-то помыслах. Какой бы плохой ни была Хилари, она не сравнится со мной.
– Если тебе что-нибудь нужно в городе, просто дай список, – говорю я. Надеюсь, таким образом удастся отложить на день или два еще одну из поездок вместе с Люком.
Она улыбается.
– Замечательно. Может, спросишь Люка перед уходом, не нужно ли ему тоже что-нибудь?
Проклятье. Я надеялась избежать встречи с ним. Учитывая, что я велела ему уйти прошлой ночью, подобного больше не должно произойти. А даже если я ошибаюсь на этот счет, то не готова сейчас с этим разбираться.
Я выхожу через заднюю дверь, пересекаю двор и вижу, что Люк красит левую стену гаража. На мгновение я вообще забываю, зачем сюда пришла, и просто любуюсь тем, как напрягаются мышцы на его спине, когда он наклоняется над лестницей; руками, загорелыми и умелыми. Вспоминаю тяжесть его веса прошлой ночью; резкие выдохи мне в шею, когда он толкался в меня; и то, как его руки сминали мне бедра. Никогда на свете не хочу этого забывать.
Когда я возвращаюсь в настоящее, то понимаю, что стою здесь слишком долго. Не то чтобы это имеет значение – он игнорирует меня, в этом он мастер. Может, ничего и не нужно говорить. Может, он просто хотел проверить, сможет ли еще что-то от меня получить, и не собирался предпринимать попытку наладить отношения.
Я прочищаю горло.
– Донна хочет узнать, не нужно ли тебе что-нибудь в городе.
Он кладет кисть в лоток для краски и поворачивается. Глаза у него совершенно безжизненные, будто я неодушевленный предмет – что-то, что просто попало в поле его зрения; что-то, что он даже не вспомнит.
– Нет.
Он отворачивается и снова начинает красить.
Мы снова ненавидим друг друга. Хорошо. Именно так и должно быть.
Я еду на интервью и чувствую себя на взводе. Мы встречаемся в отдаленной хижине на пляже, в десяти милях к югу. Дело не в том, чтобы не дать всем в городе дурно обо мне думать, а в том, чтобы вообще не дать им обо мне думать.
Если бы я каким-то волшебным способом могла стереть у них память о себе, я бы так и сделала.
Впереди – километры нетронутого берега, длинные пляжи, вдалеке разбиваются волны. В воде полно сёрферов – они похожи на мелкие песчинки в гидрокостюмах. Естественно, это возвращает меня к мыслям о Люке, но… все мысли и так им заняты. Как я могла позволить прошлой ночи случиться? Что мной двигало? И какого черта Люку вообще меня желать после всего, что случилось?
Я паркую машину и пробираюсь по песку к почти пустому бару. Репортер – мужчина моего возраста или помладше в брюках цвета хаки и рубашке поло. Только он в баре не снял обувь. Он пожимает мне руку, и я чувствую, как сильно вспотела его ладонь. Он даже не рискует встретиться со мной взглядом. Интервью подобного рода – неслыханное событие для газеты его уровня, и я подозреваю, что он на грани нервного срыва. Поэтому я прощаю ему банальные вопросы, которые задают все. Каково это? Что дальше? Что сделало вас вами?
Выдаю ему свою стандартную комбинацию, состоящую примерно напополам из правды и лжи. Но сегодня лживые ответы даются мне с трудом. Люк сломал что-то внутри меня. Он открыл укромное место, где я храню воспоминания обо всем, что мне дорого, и все они связаны с ним: смесь запахов кожи, мыла и песка; тяжесть его веса и этот взгляд, который просит впустить его и полагает, что внутри меня есть что-то, о чем нужно заботиться.
Репортер копается в своих заметках.
– Я читал, что вы пели в церковном хоре. Это довольно необычное место для начала карьеры, учитывая, какие песни вы поете сейчас.
От нотки сарказма в его голосе у меня сводит зубы. Я приподнимаю бровь.
– И в чем здесь вопрос?
Пиар-менеджер отругал бы меня, но я изначально не хотела давать это интервью, так что к черту их. Кому вообще какое дело, если в «Санни Дэй Таймс» заявят, что я отвечала с раздражением? Меня тошнит от невысказанной мысли репортера о том, что раньше я делала что-то правильно, а теперь перестала.
– Извините, – говорит он, снова глядя в свои записи. – Я надеялся, что вы могли бы немного пояснить, как перешли от пения в церковном хоре к исполнению песен о… как бы это сказать… о наркотиках и оральном сексе.
Я ухмыляюсь.
– Ну, тогда я тоже была не против спеть о наркотиках и сексе.
Он смеется. Я ожидаю, что он перейдет к другой теме, но репортер настаивает на своем.
– Так с чего вы начали? Что помогло вам начать петь за пределами церкви?
Если он на самом деле изучал материалы, то, вероятно, знает ответ – тот, который я давала уже много раз: что я рассылала записи и где-то через год наконец-то получила ответ от продюсера.
Но Люк открыл коробочку, и правда – прекрасная и болезненная – растекается внутри.
Я не просто разослала записи. Истинная причина, по которой все это произошло, заключается в том, что однажды кое-кому захотелось выставить меня на передний план. Я могу допустить, чтобы об этом стало известно, пусть никогда и не назову его имени.
– Один мальчик подарил мне микрофон, – отвечаю я.