Тогда
ИЮНЬ 2014
Спустя два дня после того, как Донна рассказала о стажировке, Люк снова появляется в моем секторе. Ему не следует здесь находиться, а мне не следует хотеть быть рядом с ним.
Я подхожу к его столику с кофе, соком и рогаликом до того, как он успевает сказать хоть слово. Это все, что я могу предложить ему бесплатно, и даже из-за рогалика может возникнуть проблема. Если Чарли заметит, я заплачу.
Он пахнет солнцезащитным кремом, а волосы немного вьются от соленой воды. После занятий сёрфингом этим утром он будто светится изнутри, и из-за этого сияния мне хочется находиться с ним рядом даже больше, чем обычно.
– Как там волны?
– По колено и гладкие, как стекло.
В его глазах мелькает малюсенький проблеск веселья. По утрам он занимается сёрфингом в Лонг-Пойнте в одиночку, а там с незапамятных времен не было по утрам волн по колено и гладких, как стекло. Они в худшем случае в два раза выше, вода взбаламучена и непредсказуема из-за конкурирующих ветров.
Я улыбаюсь.
– Точно, так и было. Думаю, ты тогда совсем не проголодался.
Его взгляд смещается с меню на меня, губы почти улыбаются.
– Пожалуй, я бы поел.
Я смеюсь. Такой ответ стоило бы ожидать от него, если бы он только что смел весь шведский стол в одиночку или разделался с четвертью ужина в честь Дня благодарения.
– То же самое, что и в прошлый раз? – спрашиваю я.
На долю секунды наши взгляды встречаются. Это напоминает мне о том, что мы сохранили его посещение в тайне. Я признаю, что помню его заказ, хотя мне, вероятно, не следовало бы.
Его лицо смягчается.
– Да. То же самое, что и в прошлый раз.
Мы не сделали ничего плохого, но когда я выношу его заказ – глазунья из двух яиц, бекон, кусок дрожжевого хлеба на закваске, – то понимаю, что должна покончить с этим. Я знаю, что должна вести себя так, будто его прошлый визит ничего для меня не значил, будто он на мне никак не отразился и будто чаевые, которые он мне оставил, все еще не спрятаны в страницах «Грозового перевала». Но я не поступлю с ним так, даже если бы хотела. Люк, как и я, одинок, в отличие от людей, которые нас окружают. Аллены могут заявлять, что любят нас, но они не наша семья. Они отвернутся от нас, не моргнув и глазом, если мы им не угодим. Я хочу, чтобы Люк знал, что я понимаю его, что я на его стороне, что я не отвернусь от него, что бы ни случилось.
Я выношу его заказ, как подарок. Я помню, что ты здесь был. Помню каждое слово, что ты произнес. Я тебя понимаю.
– Тебе самой удается поесть? – Он задает вопрос так, словно он вообще не имеет значения.
Что он спрашивает на самом деле? Свободна ли я? Могу ли я посидеть с ним сейчас? Не уверена.
Я вздыхаю.
– Да, но позже, когда будет мало посетителей.
– Не соглашайся на эту стажировку.
Внутри меня что-то сжимается.
– Донна приложила немало усилий, чтобы ее устроить. Я чувствую себя обязанной.
Его губы изгибаются в усмешке.
– Какие именно усилия ей пришлось приложить, чтобы устроить стажировку, о которой ты даже не просила? Она знает, что ты не хочешь преподавать. Она хочет, чтобы ты преподавала. Более того, она хочет быть уверенной, что ты останешься целой и невредимой в ее доме, ожидая, когда ее сын вернется за тобой.
– Звучит так, словно она злодейка.
Он проводит рукой по лицу.
– Она наверняка искренне считает, что действует в твоих интересах. Но ее не заботит, чего ты хочешь от жизни. Она решила это за тебя и вынудила тебя с этим согласиться. Она просто сказала бросить твою гребаную работу – ту, что может дать тебе немножко независимости – и выйти на полный день за бесплатно, Джулиет. Ты на самом деле думаешь, что это бескорыстная забота? Или она боится того, что произойдет, когда ты больше не будешь в них нуждаться? Потому что я, черт возьми, уверен, что это серьезный вопрос.
Я сглатываю.
– Донна не такая. И она, вероятно, права. Для большинства людей такая амбициозность плохо заканчивается.
– Если бы все оставили попытки делать какую-нибудь лажу, в которой другие провалились, мы бы до сих пор готовили на огне и мечтали о создании колеса. Как знаешь. У меня для тебя кое-что есть. – Он вручает мне небольшой сверток. – Микрофон. Он подключается к телефону.
Не представляю, почему Люк решил его подарить и что мне с ним делать.
– О, э-э… спасибо. – В моем голосе больше растерянности, чем благодарности.
– Я подумал, что ты бы могла записать свои песни с его помощью. Я поискал в интернете. Многие люди становятся знаменитостями, просто отправив продюсерам свои любительские записи. У этого микрофона качество звука должно быть лучше, чем у остальных.
Пять секунд назад сверток в руке казался странным и по большей части бессмысленным. Сейчас он стал похож на что-то невероятно бесценное. Не просто потому, что Люк верит в меня, в мои способности, когда в это никто больше не верит, но и потому, что ему настолько не все равно, что он пришел сюда и настаивает на этом.
Я смаргиваю слезы.
– Он мне так нравится, – отвечаю хриплым голосом, – спасибо.
– Не благодари меня. – Он берет вилку и втыкает ее в яичный желток. – Воспользуй- ся им.
Я устанавливаю Люку приложение GoFundMe. Он уверен, что никто не будет делать взносы, но я надеюсь, что он ошибается. Если у нас получится купить ему несколько хороших досок – два приличных шортборда[12]и доску для больших волн, – это уже будет довольно неплохо. Этим летом в Санта-Круз пройдет крупный турнир, и ребята думают, что у него неплохие шансы. Может быть, он привлечет немного внимания, найдет спонсора или двух и с их помощью продвинется дальше.
За ужином пастор бубнит о том, чем Люк мог бы заняться, получив диплом в области бизнеса, – маркетингом или продажей автомобилей. Он думает, что, когда у меня за плечами будет год стажировки, я могла бы претендовать на работу в детском саду.
Нет ничего плохого в том, что он предлагает. Просто это не то, чего мы хотим. Мы встречаемся с Люком взглядами.
«То, что они так считают, не означает, что мы должны слушать».
Я улыбаюсь в ответ. Он прав.
Глава 19Сейчас
Я лежу в постели и прислушиваюсь к звукам в соседней комнате. Я надеюсь, что услышу шаги Люка и скрип кровати, когда он ляжет на нее. Если он придет ко мне, я скажу ему уйти. Обязательно скажу. Даже если это последнее, чего я хочу.
Но я засыпаю в ожидании, а когда кровать прогибается и он наваливается своим весом на меня, почему-то не могу произнести нужные слова. Я одновременно хочу и не хочу, чтобы он останавливался, и только когда у меня распахиваются глаза, я понимаю, что одна.
Я чувствую облегчение и пустоту.
Два дня и две ночи мы избегаем друг друга, и к третьей ночи я молюсь услышать его шаги. Всю ночь мне снится скрип половиц от его приближения; хриплое дыхание, когда он кончает. Каждое утро я просыпаюсь с полыхающим телом и скрученными между ног простынями, подавленная тем, что он ко мне не возвращается.
Я злюсь на него за то, что он заставляет меня так сильно хотеть его, и в то же время отчаянно стремлюсь увидеть его.
Донна улыбается, когда я вхожу на кухню.
– Он катается на сёрфе. – Похоже, по мне было ясно видно, что я искала его. – Ты знаешь нашего мальчика. Он не может долго находиться вдали от воды.
Слезы щиплют глаза, когда я от нее отворачиваюсь. Не знаю, как она может говорить такие слова после того, что случилось с Дэнни. Если бы я была на ее месте, я бы уехала от океана так далеко, как только возможно, стараясь забыть, пытаясь притвориться, что его не существует. Как она может ехать по прибрежной дороге и не вспоминать? Я не могу.
– Пойду красить гараж, – говорю я.
– Ты уверена, дорогая? Мне не хочется видеть тебя на той высокой лестнице.
Я смеюсь.
– Но ты не возражала, чтобы Люк стоял на той лестнице, так ведь?
Она машет рукой.
– Это же Люк.
Ну конечно. Если бы лестница упала, он бы ухватился за водосточный желоб или оседлал бы ее, спрыгнув в последний момент. Он делает такие вещи, которые и представить невозможно, пока не увидишь собственными глазами.
– Со мной все будет в порядке, – успокаиваю я. – Если бы для того, чтобы забраться на лестницу, нужно было становиться первоклассным атлетом, здесь было бы полно непокрашенных домов.
Я выхожу на улицу и беру в гараже все необходимое. Я ударяю голень лестницей, пока несу ее, а краска такая тяжелая, что на ладони остается ярко-красная полоса.
Когда я начинаю забираться по лестнице, вся уверенность, которую я излучала перед Донной, испаряется.
Требуется приличная степень координации, чтобы забираться по лестнице, держа в одной руке тяжелую банку с краской, а в другой – кисть и лоток. Когда мне наконец это удается, я наливаю краску в ванночку и чуть не роняю ее на землю. Начинаю красить, но беру слишком много краски на кисть, и, когда она неаккуратно стекает по стене, я тяжело вздыхаю. Черт тебя дери, Люк. Почему у тебя все выглядит так просто?
Мне требуется минут двадцать, чтобы расслабиться и найти ритм; представить, будто я в некотором роде получаю удовольствие от этого бессмысленного занятия. Погода на улице прекрасная – солнце греет руки, ветерок обдувает. Представляю Люка на воде, толкающего доску вперед, чтобы разогнаться. Он делает все трюки с такой легкостью, что кажется, их выполнят и глупые детишки.
Мысли о нем обычно причиняют боль, но сейчас почему-то нет. Представляю его счастливым, и разум наконец-то заполняют долгожданные покой и пустота. Я начинаю напевать и понимаю, что в конечном итоге это снова будет песня о нем – как и большинство моих песен, – но я уже довольно давно не чувствовала себя такой живой в процессе сочинения. В кои-то веки нет ощущения отстраненности.