Они старше, хуже того – они мужчины. Я бы предпочла этого избежать, но они кажутся достаточно любезными. Хейли говорит, что я просто зациклилась на прошлом, поэтому я неохотно соглашаюсь.
Она визжит, когда провожает меня до велосипеда.
– Мы правда это делаем!
Это действительно так. Мне грустно расставаться с Дэнни; сердце ноет из-за того, что мы, возможно, больше никогда не будем друзьями, но в то же время я впервые за долгие годы обрела надежду.
Я хочу выпить. Хочу танцевать. Хочу, чтобы меня поцеловал кто-то, кто отчаянно этого хочет, а не боится. Поэтому я еду на велосипеде домой, больше думая о том, что приобретаю, чем о том, что теряю. Думаю о том, что смогу украсить стены постерами или тусоваться всю ночь. Смогу есть чипсы на завтрак, а хлопья – на ужин. Смогу спать до полудня. Не то чтобы я горю желанием сделать все это. Просто у меня в принципе не было возможности делать что-то подобное.
Я доезжаю до дома и с удивлением обнаруживаю, что пастор уже там. Мне придется подождать, пока Донна останется одна, чтобы рассказать об отъезде. Пастор все время подвергает сомнению мои помыслы – даже если я предложу новую песню для воскресной службы, он искоса посмотрит и любезно спросит: «А что не так с той песней, которая была запланирована ранее, Джулиет?»
Я вхожу и вижу, что он разговаривает по телефону, а Донна сидит за столом, плотно сжав руки.
– О, милая, – говорит она, поднимаясь и обнимая меня. – Я так рада, что ты здесь. Дэнни повредил колено на тренировке. Он очень хочет поговорить с тобой.
Я так и не включила звук на телефоне после разговора по «Скайпу». Достаю мобильник из заднего кармана – семь пропущенных звонков.
– Пастор сейчас разговаривает с ортопедом, но, скорее всего, Дэнни потребуется операция.
Я опускаюсь в кресло. Бедный Дэнни. Он тренировался все лето, надеясь занять позицию квотербека в этом сезоне. Я думаю, он еще сильнее ухватился за эту идею, когда увидел, как начинает восходить звезда Люка.
– Что ж, это не конец света, у него есть следующий год.
У нее опускаются плечи.
– Не знаю. Дэнни переживает, что его вообще уберут из команды, и, если это случится, он может потерять стипендию. У нас не хватит сбережений, если это произойдет.
– Они действительно могут это сделать? Дэнни вытерпел два года тренировок и пребывания на скамейке запасных, неделями занимался летом в тренировочном лагере… и все для того, чтобы сейчас лишиться стипендии? Это будет жутко несправедливо.
Она кивает.
– Конечно, он может получить финансовую помощь, но тогда ему придется выплачивать кредиты, прежде чем мы начнем нашу миссию в Центральной Америке. Думаю, нам остается только молиться на лучшее. – Она кладет свою руку поверх моей. – Но я, конечно, рада, что ты здесь.
На какой-то момент я полностью забываю о своих планах. Планах, от которых мне, понятное дело, теперь придется отказаться.
Уехать – это одно. Но уехать сейчас… слишком эгоистично даже для меня. Я буквально час назад отправила две тысячи четыреста долларов по PayPal – депозит и оплата за первый месяц аренды, – а ведь я ни разу не выезжала за пределы города.
Я пишу Хейли, что все-таки не смогу поехать в Лос-Анджелес, а она спрашивает, не шутка ли это. Когда я говорю ей, что нет, она просто пишет: «Пошла ты к черту, Джулиет» – и больше ничего не спрашивает.
Что ж… это вписывается в общую картину.
Я только что потеряла единственную подругу. Я остаюсь в Родосе. Я пойду на эту чертову стажировку.
Я была права, когда сделала ставку на Люка, а не на себя. С момента появления на свет я постоянно слышу, что лучше бы я вообще не появлялась.
Сегодня я с этим согласна. Я никогда отсюда не уеду.
Донна летит в Сан-Диего, тратя на это деньги, которых у них почти нет. Из-за расходов на операцию, которую не покрывает страховка, и на поездку деньги у них на пределе.
Я остаюсь дома присматривать за пастором. До возвращения Донны я каждый день езжу на велосипеде в продуктовый магазин и пытаюсь уравновешивать пакеты на руле, чтобы довезти их до дома. Все было бы проще, если бы у меня были водительские права. Я убираюсь и готовлю ужин, а пастор рассматривает наши совместные приемы пищи как прекрасную возможность напомнить мне о важности благотворительности и благодарности, отдачи и служения.
Впрочем, я не сержусь из-за этого. Я ничего не чувствую, когда он говорит. Я ничего не чувствую, когда вообще кто-либо говорит. Сердце словно заковано в лед.
Дэнни несчастен, хотя операция прошла просто отлично.
– Я просто не пойму, почему это случилось, – с грустью произносит он.
– Что ты имеешь в виду? – Почему мне, черт возьми, ответ совершенно очевиден: он получил сильный удар в бок, а колени у него были слишком слабые. Такое в футболе не редкость.
– Я сделал все, что должен был. – Его голос становится тише. – Знаешь, я постоянно наблюдаю, как друзья годами занимаются тем, чем им хочется, и я представил, что наконец наступит мой час. Я представил, что буду вознагражден. Что я наконец-то выйду на поле в этом сезоне и сыграю действительно хорошо, и все изменится.
Это кажется невероятно наивным, и все же… я понимаю. В фильмах те, кто поступает правильно или проявляет больше всех усердия, в конце концов побеждают. Однако в реальной жизни, когда ты поступаешь правильно, никто даже не замечает.
– Твой отец сказал бы, что доброта – сама по себе награда. – В моем голосе не хватает убежденности.
– О да.
В его скупом ответе я слышу другое: «Этой награды недостаточно. Есть награды получше, но они достаются тем, кто не старался так же усердно, как я».
– Знаешь, я думаю, ты могла бы проявить больше сочувствия, – добавляет он.
– Дэнни, я не хотела быть…
– Мне надо идти. Мама только что приготовила ужин. Она хочет, чтобы ты позвонила ей позже и рассказала, как там отец.
Он нажимает отбой, и я молча глазею на пустые стены своей комнаты. Внутри царит такая же абсолютная пустота.
Любопытно, каково было бы, если бы хоть один человек на свете беспокоился обо мне так, как Аллены беспокоятся друг о друге и о самих себе. Каково бы было, если бы кто-то сказал: «Джулиет, ты не выглядишь счастливой. Ты устала? Ты еще чего-то хочешь от жизни?»
Такой человек, которому не все равно, есть. Единственный, кто ставил меня выше всех остальных. Но он просто не мог показать это людям.
Может быть, во мне все-таки что-то есть. Просто то, что я хотела бы повесить на стены и о чем хотела бы спеть в песнях, я тоже не могу показать людям.
Дэнни молод и здоров. В течение недели он встает на ноги, так что Донна возвращается, но жизнь не сильно налаживается.
У меня начинается стажировка, и она оказывается своего рода адом. Учитель музыки, мисс Джонсон, из тех людей, кто заставит вас возненавидеть все, чему они учат. В мои обязанности входит: сделать копии, навести порядок в классе и сопроводить непослушных детей к директору, но она все равно ведет себя так, словно я ей в тягость. Мне все равно… пусть будет так.
Я уже выплеснула наружу то немногое, что могла предложить людям, но все пропало даром.
Дома пастору не становится лучше. Он хрипит всякий раз, когда поднимается по лестнице, и все чаще сидит в любимом кресле, а мы с Донной подносим все, что ему нужно. Грейди часто бывает у нас, он затаился, как витающая над домом смерть, и пускает слюни при мысли о том, что сможет прийти на смену пастору, как только закончится его наставничество.
– Займись миссионерской работой, – советует ему пастор в один из вечеров, когда Грейди слишком разоткровенничался о своих намерениях.
– Я даже мог бы провести службу в воскресенье, если захотите, – говорит Грейди.
– Наберись немного опыта. А когда мы с миссис Аллен снова вернемся в Никарагуа через пять лет, ты сможешь занять мое место. Женись на Либби. Никому не нужен неженатый пастор.
Донна похлопывает его по руке.
– Не лезь к нему, дорогой. Либби того же возраста, что и Дэнни. Но я подозреваю, что через два лета, когда все выпустятся, мы сыграем не одну свадьбу.
Она улыбается мне, а я застываю, вцепившись в кухонную столешницу. Да, я знала, что все идет именно к этому. Просто это всегда казалось очень отдаленным.
Вот только два лета – это чертовски, чертовски мало.
В конце октября Дэнни снова получает разрешение вернуться к тренировкам с командой, но дела продвигаются не так, как он надеялся.
– Этот новый первокурсник, которого они привезли из Техаса, выходит в стартовом составе, – говорит он. – Я здесь уже два года и ни разу не выходил в стартовом составе. А летом этого парня арестовали за какую-то дурь, и это было не впервые. Разве это справедливо?
– Не справедливо. – Жизнь не справедлива. Большую часть своего детства он жил в семьях, где много грязи и мало еды. Я не уверена, что даже сейчас он что-нибудь поймет.
Ему разрешили поехать с командой на игру против «Фресно Стейт» в трех часах езды. Пастор и Донна решают не ехать, якобы из-за долгой дороги, хотя я подозреваю, что пастор просто не сможет забраться на трибуны.
Думаю, мне тоже лучше было бы не ехать. Может быть, если я притворюсь, что Люка не существует, и буду притворяться довольно долго, я наконец перестану скучать по нему. Но когда Дэнни умоляет меня приехать, я не могу отказать.
Чтобы добраться до отеля во Фресно, я еду на трех автобусах и такси, поэтому оказываюсь на месте только в девять вечера. Команда как раз возвращается с ужина, когда я вхожу, но я сразу пониманию, что что-то не так. Дэнни не улыбается, когда замечает меня, а Люк просто резко разворачивается и уходит, сжав кулаки.
– Пойдем, – говорит Дэнни, хватая мою сумку. Я не понимаю, в чем причина его мрачного настроения. Он уже зарегистрировал меня, так как из-за возраста я не могла снять себе номер. В животе все скручивается от напряжения при мысли о том, что Люк мог рассказать ему о визитах в закусочную этим летом или упомянуть последний вечер на пляже, когда мы почти поцеловались. Ничего такого не было, но выглядит, конечно, не очень здорово, что мы это от всех утаили.