Она уходит наверх переодеться, потому что скоро приедут люди, нанятые для обслуживания приема, а я начинаю доставать посуду из посудомоечной машины, стараясь не обращать внимания на волнение в животе.
Я сделала все возможное, чтобы три объекта не пересекались друг с другом – Люк, Грейди и пресса. Сегодня они все соберутся вместе. Сегодня люди будут обсуждать жизнь Дэнни и, вероятно, его смерть, создавая более полную картину… А более полные картины представляют опасность.
На кухню заходит Люк. Мое тело буквально оживает от одного только звука его шагов, но я заставляю себя не обращать на него внимания, пока он не подходит с кухонным полотенцем в руке, останавливаясь ближе, чем следует.
– Не подходи ко мне сегодня, – говорю я, захлопывая посудомойку, прежде чем повернуться к нему лицом. – Не хочу, чтобы люди что-то неправильно поняли.
Он бросает полотенце на столешницу и наклоняется ко мне так, чтобы никто точно не услышал его слов. Он как обогреватель – я ощущаю исходящее от него тепло, даже когда он меня не касается.
– На моих простынях твой запах, – шепчет он мне на ухо, прикасаясь пальцами к шее, когда убирает волосы, – а на моей заднице следы от твоих ногтей. Я мог бы прямо сейчас увести тебя в комнату и за считаные секунды заставить умолять меня трахнуть тебя. Даже не приложив ни единого усилия. Так что объясни конкретно, что неправильного о нас могут подумать.
Я дрожу от его близости, по рукам бегут мурашки, а внутри все сжимается.
Он выходит из кухни, не дожидаясь ответа. Я так устала отталкивать его, так устала от попыток заставить его ненавидеть меня, но видит Бог – сегодня это самое важное.
Придя в свою комнату, чтобы переодеться, я запираю дверь, потому что Люк прав – я ни разу не сказала ему нет, даже когда была в отношениях с другим, и семь лет спустя по-прежнему не могу это сделать.
Мне нельзя доверять. Это давно нужно было понять…
К полудню солнце светит ослепляюще ярко, нет ни малейшего ветерка, который бы принес прохладу. Персонал, привлеченный для обслуживания приема, старается как можно больше времени проводить на кухне, а ребята, отвечающие за аудиовизуальное сопровождение, обливаются потом, закрепляя скотчем провода во дворе.
Я выхожу из своей комнаты прямо перед церемонией в бежевом платье-футляре от Дриса Ван Нотена[15]и туфлях на каблуках в тон. Это самый чопорный и консервативный комплект из всех, которые у меня есть, но взгляд Люка по-прежнему прикован ко мне, как будто на мне вообще ничего нет.
Члены правления прибывают и проходят внутрь, чтобы скрыться от жары, и постепенно места начинают заполняться. Когда наконец наступает время нам выйти и занять зарезервированные передние ряды, я выхожу вслед за всеми… и встаю как вкопанная.
Какого черта здесь делает репортер из «Нью-Йорк таймс»? Такое мероприятие наверняка заслужит не более пары строк в ее статье – она, должно быть, здесь по другой причине.
Неужели она надеется, что кто-то раско- лется?
Сегодня здесь собрались люди, которые знали Дэнни лучше всех. Многие из них были с ним, когда его не стало, и она наверняка рассчитывает, что кто-то из них что-нибудь об этом расскажет, что они снимут еще один слой с тайны того, что с ним произошло на самом деле.
В те выходные под одной крышей собралось тридцать человек. Тридцать человек выпивали, болтали и вели разговоры с Дэнни, о содержании которых я не имею ни малейшего понятия. Тридцать человек, которые могли услышать мои последние с ним мгновения и держать их при себе все это время; у которых могли быть подозрения насчет меня и Люка. Кто знает, не захочет ли кто-то из них этим поделиться.
Люк сидит на одном конце первого ряда, поэтому я направляюсь на другой – к Либби, а он за мной наблюдает. В его взгляде есть что-то теплое, несмотря на всю боль, которую я ему причинила. Словно он знает, что я бы отдала все на свете, лишь бы сидеть рядом с ним во время этой церемонии. Что я бы все отдала, чтобы мы могли держаться за руки, как Грейди с Либби, и чтобы никого это не смущало.
Либби улыбается мне, когда я присаживаюсь.
– Как дела, милая?
Я выдавливаю улыбку.
– Прекрасно. Вы, ребята, проделали отличную работу.
– Это вы проделали отличную работу. Только благодаря вашим деньгам и славе все получилось.
Я качаю головой, отказываясь признать в этом свою заслугу. Это не была благотворительность. Это было покаяние.
Грейди произносит молитву, и за ним к микрофону выходит Донна. На ярком солнце она выглядит очень маленькой и изможденной. В ее глазах уже стоят слезы, хотя она не произнесла ни слова.
– Как раз перед нашим отъездом в Никарагуа, – начинает она, но ее голос становится хриплым, и ей приходится остановиться, чтобы прочистить горло. – Как раз перед нашим отъездом в Никарагуа, когда Дэнни было пять, мы остановились, чтобы купить фастфуд. Он закатил истерику, потому что я не разрешила ему заказать газировку.
Я улыбаюсь. Большинство детских истерик в закусочных происходят именно из-за газировки.
– У входа в ресторан топтался мужчина и просил о помощи. Дэнни захотел, чтобы мы отдали ему всю еду, что мы и сделали. – Она снова замолкает, ее руки так сильно сжимают трибуну, что почти побелели. – Позже у нас заурчали животы, и его отец сказал, что Дэнни должен усвоить этот урок. А Дэнни сказал… Дэнни сказал: «Я могу ошибаться, но это не значит, что я не смогу в будущем поступать правильно». – Донна смахивает слезы. – Так вот, когда вы будете вспоминать о моем сыне, когда будете думать об этом доме, просто знайте, что вы тоже можете ошибаться, но до тех пор, пока в вашем сердце есть хоть капелька любви, еще не слишком поздно. – Она улыбается мне. – Вот для чего этот дом. Для всех детей, которые считают, что они плохие и их нельзя любить. Чтобы они смогли найти то хорошее, что заложено в них изначально.
Слезы ручьями текут по щекам Донны, и я чувствую, что больше не могу сдерживать боль в груди. Я закрываю лицо руками и начинаю плакать. Она только что воспользовалась моментом, ее и Дэнни, чтобы сказать мне простить себя.
Либби сжимает мне колено, прежде чем выйти на сцену, а потом кто-то занимает ее место. Я чувствую, как меня обнимает чья-то рука, и понимаю, что это Люк. Я утыкаюсь лицом в жесткую ткань его пиджака и плачу, как ребенок, у него на груди. Я думала, что нам сегодня лучше не быть вместе, когда все смотрят. Когда кто-нибудь может сложить все воедино.
Я рада, что он меня не послушал.
Глава 28Тогда
ЯНВАРЬ – МАРТ 2015
Не знаю, чего хотели добиться шунтированием, но операция не дает никаких результатов. Пастор возвращается домой еще менее подвижный, чем был, и более раздражительный. Донна берет для него в аренду больничную кровать и ставит ее в гостиной – предполагается, что это на время, но он не предпринимает никаких усилий, чтобы вернуться наверх. Постепенно она спускает все больше и больше его вещей на первый этаж, пока мы все уже не понимаем, что так оно теперь и останется. Дэнни узнал об операции уже после ее проведения, но он не представляет, насколько плохо обстоят дела.
Пастор выходит из дома несколько раз в неделю – чтобы выступить в церкви по воскресеньям или провести чьи-то внезапные похороны и свадьбу, – а Донна занимается всем остальным: она присматривает за Грей- ди, руководит воскресной школой, церковным женским клубом, благотворительной деятельностью и занятиями по изучению Библии. Она оплачивает счета, отслеживает выпуск воскресного бюллетеня и пополнение прохладительных напитков, а также всю церковную корреспонденцию.
У нее хорошо получается, она неустанно проверяет списки дел, делает звонки и постоянно бегает из церкви домой. Наконец-то она нашла свое призвание, я же падаю духом: днем я привязана к мисс Джонсон, ночью – к ноющему о благодарности пастору, в то время как он обращается со мной как со служанкой. Я не работала в закусочной почти два месяца и гадаю, возьмут ли меня обратно, когда все это закончится. Если это закончится.
В середине февраля Дэнни сообщает, что у тетки Райана есть дом в Малибу, свободный на весенние каникулы.
– Ты должна приехать, – говорит он.
Не знаю, кто будет присматривать за пастором, пока меня не будет, но важнее то, что мне не следует находиться в одном доме с Лю- ком.
Не проходит и часа, чтобы я о нем не думала. Каждый раз приходя домой, я представляю, как он сидит за кухонным столом и смотрит, как я готовлю. Каждый раз проходя мимо закусочной, я представляю, как он входит в дверь, как смотрит, когда я подхожу к нему с бубликом или плюшкой из слоеного теста, которую он не заказывал, каким осязаемым кажется его пристальный взгляд, пока я наливаю ему кофе. Я вспоминаю, как он поцеловал меня в Маверикс и как все мое тело растеклось, словно мороженое на солнце, и одновременно горело заживо. Как всего один поцелуй напомнил мне, что значит быть живой.
Я так сильно хочу его увидеть, что готова расплакаться. И именно поэтому мне не следует ехать.
– Я не смогу оставить стажировку, – отвечаю я. – Твои каникулы не совпадают с местной школой.
– Джулиет, эта стажировка даже не оплачивается. Кто-нибудь вообще заметит, если ты пропустишь неделю?
Его слова меня задевают.
– Я не думала, что ты о ней такого невысокого мнения.
Он вздыхает.
– Ну ладно. Я не то имел в виду. Я просто хотел сказать, что… У тебя ведь гибкий график, так ведь? Они же должны понимать, что эта стажировка для тебя не на первом месте. Я попрошу маму поговорить с подругой. Уверен, она может это организовать.
Когда я хочу поступить плохо, Аллены не позволяют мне этого. Но и когда хочу поступить правильно, они снова мне мешают.
Неудивительно, что я чувствую себя в западне.
Спустя три недели я прибываю на автобусную станцию Лос-Анджелеса. Донна настояла, чтобы я отправилась в поездку, несмотря на мое нежелание. Грейди тоже пригласили – бог знает почему, – но я предпочла восемь часов ехать на автобусе, чем торчать вместе с ним в машине.