После этого я выхожу из воды, возвращаю Саммер гидрокостюм и направляюсь к дому.
Калеб бросает мне что-то в голову, когда я вхожу.
– Слышал, ты неплохо там справилась, новенькая.
Дэнни на кухне делает сэндвич. Он в удивлении кладет нож на стол.
– Ты каталась на сёрфе?
Я киваю.
– Люк покатал меня. – Такое чувство, что я даже не могу упомянуть имя Люка, чтобы не выдать себя.
– На своей доске? – спрашивает он.
Я качаю головой.
– Нет, он взял огромную доску около трех метров длиной.
Дэнни пожимает плечами.
– Здорово, милая. – Хотя в его тоне слышится совершенно другое. Возможно: «Это на самом деле не считается». Или: «О, это так мило, что ты думаешь, будто каталась на сёрфе». Но никто не смог бы обвинить его в этом. Он мастерски высасывает жизнь из моих крошечных достижений, следит, чтобы крылья оставались подрезанными, и даже виду не подаст, что сделал это. Не пойму, почему я вижу это только сейчас.
Я вспоминаю, как он сказал, что моя песня грустная. Как он предупреждал меня, что: «Учиться в колледже намного сложнее, чем в школе» – когда я обдумывала поступление. Как предположил, что на сольном выступлении на региональном музыкальном фестивале у меня будет слишком много соперников.
Может быть, все это вообще не имело ко мне никакого отношения.
– Это было здорово, – отвечаю я, и в груди становится очень тесно. – Жалею, что не сделала этого много лет назад.
Я хватаю принадлежности для душа и иду в соседний дом. Пока смываю с себя песок, грусть, что копилась все утро, подступает комом к горлу, и я уже не в силах ее сдерживать.
Боже, как бы я хотела просто сказать Люку: «Да. Да, давай сбежим. Да, я хочу проводить все ночи с тобой».
Он предложил мне все, чего я хочу от жизни, но каким я буду человеком, если соглашусь? Что я уже за человек? Я предаю и лгу на каждом шагу. Даже сейчас, чувствуя себя растерянной и виноватой, все, чего я хочу, – проводить с ним больше времени.
Я слышу, как снаружи хлопает дверь, раздаются шаги, а потом настежь распахивается дверь в душ.
На пороге стоит Люк в одних плавательных шортах. Его взгляд полон желания. Когда он заходит внутрь и за ним закрывается дверь, я приближаюсь вплотную к нему, будто мы намагничены. Будто я умру без его гладкого тела, прижатого к моей обнаженной коже. Он обхватывает рукой мое лицо, проводит большим пальцем по щеке, взглядом скользит по лицу. Хмурится – заметил, что я плакала, но не говорит ни слова. Он знает причину. Он всегда знает. Я тянусь рукой к его шортам, стягиваю их вниз, выводя и его, и себя из задумчивости.
Он поднимает меня и прижимает к стенке. Я обхватываю его ногами и притягиваю ближе, когда он входит в меня.
– Я ни разу не спросил, нормально ли тебе, – говорит он, – заниматься сексом не предохраняясь.
– Думаю, все в порядке, – выдыхаю я.
– Знаешь, почему я не спрашивал? – Он скользит зубами по мочке моего уха. – Потому что часть меня хотела бы, чтобы это случилось. Я так отчаянно хочу, чтобы ты уехала со мной, Джулс. Я знаю, это неправильно. Это спутало бы все наши планы на будущее, а мне все равно.
Только когда он говорит это, я понимаю, что нахожусь в таком же отчаянии. Что какая-то часть меня хочет вынудить тело это сделать.
– Дай мне неделю, – умоляю я. Мышцы влагалища сжимаются вокруг его члена, я уже совсем близко.
– Слава богу, – шепчет он. – Одна неделя. Я приеду за тобой.
Его губы находят мои, когда я рассыпаюсь на части, и заглушают крик. Когда он отстраняется и ставит меня на пол, я замечаю его мечтательный взгляд.
– Одна неделя, – говорит он и так мило улыбается, что мои глаза наполняются счастливыми слезами.
– Одна неделя.
Вернувшись в дом, я понимаю, что должна испытывать тревогу и чувство вины. Но я так взволнована, так охвачена открывающимися возможностями, что ни для чего другого не осталось места.
Конец попыткам все время быть правильной. Конец ненавистной стажировки и готовки для человека, который неустанно думает, что я перед ним в неоплатном долгу. Новая жизнь в своей комнате или квартире, где я могу украсить стены и жить по собственному распорядку.
Но самое главное – Люк. Спать с Люком, просыпаться с Люком, все время быть с Люком. Я, наверное, всю оставшуюся жизнь буду скучать по Донне и переживать по поводу того, как плохо поступила, но Люк – мое солнце, моя луна, мой прилив, и я устала сопротивляться его притяжению.
Это наша последняя ночь. Надежда опьяняет меня, и когда я смотрю на Люка, то понимаю, что он чувствует то же самое.
Мы едва разговариваем. На его лице светится понимающая улыбка.
– Одна неделя, – шепчет он мне на ухо, перед тем как я иду спать.
– Одна неделя, – повторяю я.
Я засыпаю в мечтах о будущем, представляя, что теплое плечо, прижатое к моей спине – плечо Люка, а не Дэнни. Мне снится наша счастливая жизнь, когда посреди ночи раздается телефонный звонок. Матрас внезапно проваливается, и я падаю на пол, когда Дэнни дотягивается до телефона.
– Не понимаю, – говорит Дэнни в трубку.
Я сажусь. Его потрясенный взгляд встречается с моим.
– Хорошо, – шепчет он. – Мы уже едем.
Он кладет телефон и говорит едва слышным голосом:
– У отца случился сердечный приступ. Нам нужно ехать домой.
Мы пакуем вещи так быстро, как только можем. Грейди предлагает нас подвезти, так как он все равно сегодня собирался возвращаться. Встречаюсь с Люком взглядами. Ему хотелось бы знать, что теперь будет. Хотела бы и я знать.
Мы едем в Родос почти в полной тишине. Время от времени Грейди произносит молитву или пытается внушить, что это замысел Божий. Меня это бесит до чертиков, а Дэнни этого, кажется, даже не замечает.
– Не понимаю, – ни с того ни с сего говорит Дэнни. – Я думал, что ему сделали операцию, чтобы этого избежать. Почему никто мне не сказал, что он болен?
Грейди смотрит на меня в зеркало заднего вида так, словно я во всем виновата.
– Мы с тобой сможем заменить его, – говорит он Дэнни. – Я могу взять на себя наставления и проповеди, а ты будешь управлять всем остальным.
У меня глаза лезут на лоб. Как это похоже на Грейди – воспользоваться трагедией в семье Дэнни, чтобы добиться продвижения и преподнести это как милосердие.
Когда мы приезжаем в больницу, нам говорят, что посещения только для членов семьи, поэтому Дэнни идет к отцу, а я остаюсь с Грей- ди в приемном покое. Меня съедает чувство вины: я не должна была оставлять Донну одну заботиться о пасторе. И как, черт возьми, я смогу уехать через неделю? Когда пастор вернется домой, ему потребуется гораздо больше ухода, чем до этого, а Грейди будет охотиться за своей работой изо всех сил.
И в тот момент, когда я думаю, что больше этого не вынесу – тишину, чувство вины, – двери разъезжаются и входит Люк.
У меня от облегчения опускаются плечи, когда мы встречаемся взглядами. Я думала, он уехал обратно в колледж, и я не должна хотеть, чтобы он был здесь, но, боже мой, я этого хочу.
Мы не обсуждаем, что будет с нашим планом, – сейчас не время. Он не держит меня за руку. Но он рядом, он здесь, и этого достаточно.
Грейди возвращается домой к тетке, чтобы принять душ. Через некоторое время Донна и Дэнни выходят из палаты с посеревшими лицами, чтобы сходить в кафетерий, пока у медсестер идет пересменка.
Донна обнимает нас с Люком.
– Я так рада, что вы оба здесь, – говорит она, а я стараюсь не задавать вопросы, которые сняли бы с меня ответственность. Была ли она с пастором, когда это произошло? Уделяла ли она ему достаточно внимания?
Мы сидим вместе и жуем резиновые бургеры со сладким картофелем.
Мы не съели и половины, когда Донне сообщают по телефону, что пастора не стало.
Я только однажды видела, как Дэнни плачет, но сейчас все совсем по-другому. Смерть пастора – настоящее горе, и он держится за меня так, будто утонет, если я отпущу. И я не отпускаю. Он так и засыпает рядом со мной на диване, и даже когда у меня все тело немеет от его веса, я не трогаю его.
Донна входит и накрывает нас одеялом.
– Я так рада, что у него есть ты, – говорит она.
Люк молча смотрит на меня. Измученный, подавленный. Все планы, которые мы строили… они не скоро осуществятся.
Пастора хоронят в среду. Из-за того, что все происходит так быстро, пережить шок от произошедшего становится еще сложнее. Как вообще такое возможно, что в субботу вечером человек ужинает, читает жене статью в газете, а в среду днем оказывается так далеко, что до него даже не дотронуться, – глубоко под землей.
В дом Донны приходит множество людей, чтобы выразить соболезнования. Я принимаю блюда, которые они приносят, а Люк помогает складывать их в морозилку, переставлять стулья и предлагать людям напитки. Они улыбаются ему, но при взгляде на меня в их глазах появляется холод. Я была сиротой, о которой они предостерегали пастора, не так ли? Я была девочкой, которая приносит только проблемы, и посмотрите… Я оставила Донну одну заботиться о пасторе, когда он болел, и он умер. Они думают, что я поступила эгоистично, когда отправилась в поездку, пусть даже изначально не хотела ехать.
Я не представляю, что все это значит для Донны. Церковь не собирается продолжать оплачивать аренду за этот дом, а сбережений у нее не так уж много. Дэнни уже сообщил, что не будет заканчивать семестр, а она слишком истощена и расстроена, чтобы спорить.
Если им придется переезжать, возможно, у них не будет для меня места. Могу ли я тогда уехать от них? Или мне все равно нужно оставаться у них под боком, пока они не оправятся от этой трагедии? Я размышляю обо всем этом на кухне, когда появляется Грейди.
– Надеюсь, ты довольна собой, Джулиет, – говорит он. Его тонкие губы плотно сжаты.
Он преграждает мне путь, между нами только большая запеканка у меня в руках.