– Не понимаю, о чем ты говоришь.
– Они переводят меня, – объясняет он. – В Окленд. Этот приход должен был стать моим, а вместо этого они хотят, чтобы я продолжал оставаться у кого-то в помощниках.
– В чем конкретно ты меня обвиняешь, Грейди? Неужели похоже, что я пользуюсь большим влиянием в церкви?
– Ты заставила пастора написать им. Ты убедила его сообщить, что я еще не готов, не так ли? Они сказали мне, что он выразился именно так.
– Не представляю, что наводит тебя на мысль, будто я имела какое-то влияние на пастора. – Я прохожу мимо него к стойке. – Думаю, он действительно считал, что у тебя недостаточно опыта. Или, может быть, он знал, что ты из тех людей, кто может вступить в конфронтацию с кем-то после похорон.
Он хватает меня за руку, я роняю поддон с запеканкой, и он разбивается у наших ног, забрызгивая меня соусом, макаронами и осколками стекла.
– Что за… – начинаю я, но прежде, чем успеваю договорить, Люк пересекает кухню и хватает Грейди за лацканы.
– Кем ты себя возомнил? – спрашивает он, грубо встряхивая Грейди. – Если я еще когда-нибудь увижу, что ты трогаешь ее хоть пальцем, ты не успеешь даже рот открыть.
Потасовка привлекает кучу народа, в том числе Дэнни.
– Не знаю, что происходит, – говорит он, мягко отчитывая нас, – но здесь не место для этого.
Люк скрежещет зубами и кивает мне на ноги.
– Тебя всю забрызгало. Иди переоденься. Я здесь все уберу.
Мне кажется, раньше он умел лучше скрывать эмоции. Возможно, это потому, что я знаю о его чувствах. Людям, вероятно, его беспокойство видится неуместным.
Грейди уходит, на прощание свирепо посмотрев на меня.
Когда гости разошлись, я подогреваю лазанью. Дэнни смаргивает слезу, когда Донна просит его произнести молитву вместо пастора. Закончив, он ласково берет мою руку в свою, а Люк смотрит на это и с трудом сглатывает.
Та жизнь, о которой мы с ним мечтали, кажется еще более далекой, чем когда-либо.
Донна просит меня нарезать один из принесенных пирогов, когда лазанья заканчивается, хотя я сомневаюсь, что кто-то еще хочет есть. Я ставлю кофе и нарезаю пирог. Исполняю ту роль, которую играла столько лет, и никогда еще она не казалась такой неискренней.
Когда я сажусь, Дэнни поднимает вилку и кладет ее на стол.
– Во время нашей последней беседы с отцом я кое-что сообщил ему. – Он поворачивается ко мне, его глаза светятся. – Я сказал ему, что собираюсь просить тебя выйти за меня замуж.
Я потрясенно застываю. Я хочу, чтобы он замолчал, но слова уже произнесены – те слова, которые, по его мнению, я хотела услышать.
– Он был рад. Он сказал, что молился об этом с тех пор, как я привел тебя домой. – Он улыбается мне, смаргивая слезы. – Я хочу сделать это прямо сейчас, Джулиет. Я знаю, что его нет с нами, но это последнее, что я пообещал ему сделать. Мам?
Я смотрю в потрясении, как Донна пересекает кухню и берет конверт, засунутый между мукой и сахаром. Она подает его Дэнни, улыбаясь мне сквозь слезы, и он вытряхивает из него малюсенькое потускневшее серебряное колечко. Оно принадлежало его бабушке – Донна показывала мне его раньше.
Он тянется к моей руке.
– Джулиет, ты выйдешь за меня?
Стук сердца такой оглушительный, что отдается в ушах, и я чувствую себя той птичкой, о которой говорил Люк. Слишком большая для своей клетки, она не может расправить крылья – отчаянно хлопает ими, пока наконец и вовсе не прекращает пытаться. Только в одном я мудрее той птички. Даже не пытаясь, я уверена, что никогда не выберусь из этой клетки.
Люк смотрит на меня, и его лицо становится совершенно непроницаемым, когда я отвечаю Дэнни.
– Да.
Глава 31Сейчас
Мое пребывание в доме Донны подходит к концу. До гала-концерта остается шесть дней, и как только я уеду, все это останется позади. Я немного расслабляюсь, хотя и не должна. Просто хочу напоследок притвориться, будто моя заветная мечта осуществилась.
Я хожу с Люком по магазинам. Хожу за ним по дому, словно влюбленная девчонка, какой всегда и была. Он складывает белье – я предлагаю помощь.
– Твоя толстовка до сих пор у меня, – признаюсь я, когда мы складываем вещи. – Та, с логотипом Калифорнийского университета. Ты одолжил мне ее в вечер, когда я убежала с вечеринки женского студенческого клуба. Наверное, мне надо ее вернуть.
– Нет, – отвечает он, – не надо. Она твоя.
Мы с Люком вместе обустраиваем комнаты для детей, хотя нас об этом не просили. Развешиваем картины, наполняем шкафы. Готовим завтраки и ужины бок о бок. Когда мы сидим напротив друг друга за столом, я практически представляю, что это и есть наша жизнь. Я позволяю себе на долгие часы забыть о том, что это последние денечки рядом с ним, и пребываю в своего рода ленивом и восторженном удовлетворении. Кэш пишет сообщения, спрашивает, когда приеду, а я не утруждаюсь отвечать.
Эта надежда ненастоящая, но я все равно ей поддаюсь, потому что уверена, что больше ее в моей жизни не будет.
Однажды утром мы с Донной слышим, как Люк стучит молотком на заднем дворе, и идем на звук. Он вешает гамак между двумя деревьями.
– А детям разве нравятся гамаки? – спрашивает Донна.
Он смотрит мне в глаза и улыбается.
– Всем нравятся гамаки.
После обеда Люк катается на сёрфе, а я играю на гитаре на заднем дворе. Я наигрываю новую мелодию, более реальную и правдивую, чем все, что сочинила со времени первого альбома. Я долгое время пряталась, словно находилась под водой. Пела о жизни со дна океана. А здесь и сейчас я пою о мире, каков он есть, будто я только что вынырнула из-под воды и хватаю ртом воздух.
По ночам я забираюсь в постель к Люку, и он всегда меня ждет. Я прижимаюсь носом к его коже и просто вдыхаю любимый запах. Надеюсь, он не замечает.
– Джулс, – начинает он в одну из ночей, когда я забираюсь на него, и уже по его тону я понимаю, что он собирается задать вопрос, на который я не хочу отвечать.
Нас нет. Ничего не выйдет, продолжения не будет.
– Не порти момент, – обрываю я.
Он напрягается. Я его знаю. Я ощущаю его желание поспорить по напряженным мышцам. Я веду губами по его шее в надежде отвлечь, но он остается неподвижным.
– Ложись на пол, – наконец отвечает он.
Я замираю.
– Что?
– Ложись. На. Пол.
Не уверена, за что именно он меня наказывает. За то, что я не верю в наше будущее, или за то, какая я дрянь. А ведь он может доказать, что между нами нечто большее. Он может доказать, что я принадлежу ему.
Я скатываюсь на пол и встаю на колени. Он встает следом, стаскивает боксеры и подносит член к моим губам.
– Открой пошире, – требует он, и, когда я подчиняюсь, он толкает его в рот, хватая меня за волосы. – Бери его целиком, – рычит он. – До конца.
Он обращается со мной как со шлюхой, а мне это нравится, я чертовски возбуж- дена.
Он двигает рукой мою голову, все быстрее и быстрее, заходя довольно далеко, почти вызывая рвотный рефлекс.
– Тебе это нравится, так ведь? – шипит он. – Ты, черт возьми, сделаешь все, что я прикажу, в любое время суток, но не скажешь мне ни единого слова гребаной правды.
Его член набухает во рту, двигаясь все быстрее. Я стону, сжимаю плотно бедра, так как желание становится невыносимым.
– Глотай все, – рычит он и взрывается у меня во рту с резким вдохом и негромким криком.
Он стоит так некоторое время, тяжело дыша, потом отпускает мои волосы. Не знаю, что сейчас произойдет… если он все еще в бешенстве, то захочет, чтобы я ушла.
Что он решит? Захочет, чтобы я ушла или чтобы осталась на случай, если ему захочется трахнуть меня позже?
– Ложись на кровать, – наконец произносит он, вытаскивая член из моего рта. – И снимай шорты.
Ведь даже если он в бешенстве… он тоже сделает для меня все что угодно.
Торжественный прием в честь Дома Дэнни проходит в The Obsidian – сказочном бело- снежном отеле, расположенном прямо на пляже к северу. Это больше похоже на свадебную церемонию, которую бы Донна грезила организовать для нас с Дэнни, своего рода мечта, которая была далеко за пределами наших материальных возможностей.
Утром в день приема Люк отвозит нас с Донной в отель, чтобы помочь все организовать. Я забронировала для нас номер с тремя спальнями, чтобы не возвращаться снова в Родос, когда все закончим. Люк заносит наши сумки, а мы с Донной идем в зал для торжеств.
Из окон от пола до потолка открывается потрясающий вид на океан, а снаружи по периметру зала располагается терраса, так что гости смогут спокойно заходить и покидать помещение.
– Мы включим кондиционеры на обогрев, – говорит представитель отеля, – но здесь не будет так холодно, когда соберется много людей.
Я пишу Люку, чтобы захватил для Донны свитер. Он приносит кардиган, в котором она ехала в машине, и одну из его толстовок для меня – такую большую, что она едва не достает мне до колен. Мне не следует ее принимать, но я опять проявляю слабость. Натягиваю ее через голову и делаю глубокий вдох. Она пахнет им.
Он умудряется заметить это, и его губы изгибаются в довольной кривой усмешке.
– Она твоя, – говорит он, глядя мне в глаза. «Все, что у меня есть, – твое», – вот что он имеет в виду. Боже, как бы мне хотелось сказать ему то же самое.
Мы идем за координатором, которая показывает, где все будет происходить, а Либби шепчет мне на ухо имена гостей – среди них представители крупного технологического бизнеса из Силиконовой долины, которые с легкостью могли бы купить или продать меня. Они или уже сделали крупные пожертвования, или выдвинули соответствующие предложения.
Репортерша из «Нью-Йорк Таймс», какого бы низкого мнения я о ней ни была, оказалась права: Дом Дэнни превращается в проект, который можно масштабировать на всю страну.
Именно мы с Люком привлекли к нему внимание, но Хилари Питерс по-прежнему не хочет этого признавать.