— Зачем она?
— Ясное дело, винты откручивать!
— Да какие винты? Скажите толком! — Шурку взяла досада. От непонятности.
— А ты погляди на кончик-то. Сразу и поймешь.
Шурка поглядел. И не понял.
Сперва показалось, что отвертка — для шурупов с крестообразными шлицами. Но нет! На конце был не крестик, а что-то вроде снежинки. Звездочка с шестью концами и каждый конец узорчатый. Просто ювелирная работа.
Дядя Степа так и сказал — малость самодовольно:
— Ювелирная работа… А болтов или шурупов с такими головками на этом свете всего два десятка с небольшим. Поэтому, как увидишь, откручивай смело. На том твоя задача и будет решена.
— Да где я их увижу-то?! Какая задача?! — Шурка чуть не заплакал.
— А про то я знаю не больше тебя, — увесисто произнес дядя Степа. — Да и Гурский, видать, знает не больше. Говорит, надо искать. Где-то в наших местах. Такая, говорит, у этого мальчика миссия…
Шурка обмяк. В словах Степана не было ничего нового… Но, впрочем, не было и никакой тревоги или угрозы. Да и какая от Гурского может быть угроза? Наоборот…
— Не мог уж толком объяснить, — вздохнул Шурка.
Дядя Степа развел руками (крепкие пальцы — в застарелых мозолях и въевшейся металлической пыли). Шурка поскреб отверткой по колену, глянул исподлобья.
— А вы, значит… тоже? — Он не решился сказать «их сообщник». Или правильнее — «союзник»? Или «помощник»?
— Выходит, тоже… — нехотя признался Степан.
— А вы… про их планету что знаете?
Дядя Степа набычился и сделал машинальное движение к четвертинке. Удержался.
— У меня к этой планете касательство очень стороннее. Почти никакое… Да и не планета она вовсе. То есть не совсем планета…
— А что?!
— Просто эта… как говорится, иная среда обитания. Они… Гурский да помощник его, говорят: «Другая грань»… Потому как вся наша Вселенная, по их словам, вроде бесконечного кристалла… Пока он, Гурский-то, объяснял, я все понимал. А потом как-то перемешалось в голове…
— Небось, после поллитры, — в сердцах сказал Шурка.
— И ничего не после… Мне поллитра делу не помеха. У них там, в этом кристалле, конечно, всякие иноземные технологии, а с такими руками, как мои, все равно никого нету. Чтобы, значит, такую отвертку выточить. Без Степана Михалыча, выходит, во Вселенной пока не обойтись… Ну, и заплатили, надо сказать, прилично, не обидели…
— А почему Гурский сам ничего мне не объяснил? Почему не появляется? Где он?!
— А я знаю? Возник да пропал. Как этот… фантом… А насчет тебя сказал… «Он, — говорит, — мальчонка чуткий, сам придет куда надо, сам отыщет. Потому что, — говорит еще, — это диктуется земными условиями, мы тут вмешиваться не должны… Главное, — опять же говорит, — что он «Весы». То есть ты… По звездному гороскопу…
«Да! Он же и мне говорил», — вспомнил Шурка. Но беседы с Гурским держались в памяти плохо. Почти так же плохо, как вся прошлая жизнь.
Дядя Степа повертел четвертинку в пальцах, покосился на Шурку, вздохнул. Снова поставил посудинку на верстак.
— Сказал еще такое: «Весы к весам, полюса к полюсам, вот и будет баланс»… Так я это понял.
— Зато я ничего не понял! Что я должен делать-то?
— Да ничего ты специально не должен. Только отвертку носи с собой… А так что? Живи да играй. А если тебя потянет куда-то особый интерес, ты ему не противься. Интерес этот тебя в нужное место и приведет. Так они говорили, Гурский и этот… Кимыч. А еще просили сказать: хорошо, что ты со здешними ребятами дружбу завел…
«Все знают, — зябко подумал Шурка. — Выходит, я у них как под телекамерой. Постоянно…»
— Что им до этих ребят-то! — огрызнулся он. И впервые ощутил неприязнь к Гурскому.
— Не знаю что… Говорили только, чтобы зря перед ними не раскрывался. Особенно перед тощим да косматым. И чтобы к дверце шел один. Подходы-то можно вместе искать, а уж к самой дверце лучше одному…
— Господи, к какой дверце-то?!
— Они говорили, что вроде бы к восьмиугольной. Сообразишь. Где такие шурупы увидишь, там она и есть…
8. Шар на покатой плоскости
Да, Шурка почти ничего не понял. Опять.
Дядя Степа прав: пока с Гурским разговариваешь, все тебе ясно. Потом забывается, перемешивается в голове.
Хорошо только, что забывалась и боль.
…Шурка вернулся к себе, лег на узкий свой диванчик. Глаза — в потолок.
Заглянула баба Дуся.
— Умаялся за день-то, гуляка?
— Ага… Ноги маленько гудят.
— Ну, лежи, лежи… Пообедать не забудь.
О чем был разговор со Степаном, не спросила. Знает?.. А впрочем, какая разница…
На Шурку наползала дрема.
Нет, так нельзя! Надо вспомнить все! Разобраться! В конце концов, пора понять окончательно: зачем он здесь?
…Но он же понимал! Тогда! Гурский говорил ясно!
Просто все нужно выстроить в голове по порядку. Но если по порядку, тогда… Тогда хочешь — не хочешь, а это…
…Треск, чей-то вскрик, два столба света от вспыхнувших фар. Выросший до размера дома радиатор «мерседеса». Тугой, словно кожаной подушкой, удар. И тьма, тьма…
А потом как бы взгляд с высоты, метров с пяти. На себя самого. Толпа, белые халаты, машина с крестами…
— Алло, пятая! Пятая! Сообщите: есть донор! Да, немедленно!..
Почему донор? Будут переливать ему, Шурке, кровь? Зачем? Он сделал, что хотел. Вон черный «мерседес» на боку у края дороги. Покореженный. С лучистой дыркой в ветровом стекле.
А он — это он? Шурка Полушкин? Почему видит себя со стороны?
Ничего он уже не видит…
Нет, вот опять… Худое тело под простыней на очень холодном мраморном столе (Шурка не чувствует, а просто знает, что стол холодный). Тусклый свет, еще множество тел. Не все под простынями. А у него под белой с бурыми пятнами тканью ощущается квадратный провал — на груди, слева… Там — пустота. Везде, во всем мире пустота…
А потом — боль, искры среди тьмы, желание вскрикнуть. И вдруг — тепло по телу. Спокойствие. Такое спокойствие, когда не хочется ничего. Просто лежать вот так и тихо дышать… А колючий кубик в груди исчез.
Он открыл глаза. Увидел над собой переплетение разноцветных кабелей. За ними — потолок цвета слоновой кости. Среди проводов появилось лицо. Большое, заросшее светлой курчавой шерстью. С очень синими глазами.
Лицо сказало:
— Кимыч, по-моему, он в порядке.
— Вижу, — недовольным голосом отозвался неизвестный Кимыч.
Шурка, видимо, и в самом деле был «в порядке». По крайней мере, он все вспомнил. И спросил о главном:
— Я попал?
— Куда?
— В Лудова. Я его убил?
Синие глаза мигнули.
— А! Вот что вас беспокоит. Нет, к счастью, вы промахнулись.
Вообще-то было теперь все равно. Однако сквозь равнодушие просочилась капля горечи.
— Какое же тут счастье. Жаль…
— Жаль, что не убили человека? — очень серьезно спросил синеглазый.
— Он не человек, а гад. Мафиози…
— Значит, это не случайно? Не баловство? Вы знали, в кого стреляли?
Шурка ответил глазами: «Еще бы!»
…Всю осень и ползимы он лелеял эту латунную трубку. Она помогала ему жить. Не спеша, с нежностью он превращал ее в оружие.
Надо было старательно сплющить конец, выгнуть его по форме рукоятки. Просверлить хвостовые отверстия для крепежных шурупов. Привинтить трубку к изогнутой березовой ручке, которую Шурка любовно подогнал к ладони. Папа хотя и баловал порой Шуренка, но и научил многому — в том числе работать инструментами.
Шурка работал на кладбище, на скамейке под кустами рябины. Стыли руки. Шурка отогревал их дыханием или у костерка, который разводил между холмиками. На том же костерке расплавил в консервной банке кусочки свинца, залил им казенную часть длинного ствола. Сделал надрез трехгранным напильником, в нем проковырял запальное отверстие — тоненьким сверлом от детского слесарного набора. Алюминиевой проволокой, виток к витку, притянул ствол к обточенному ложу…
Инструменты и пистолет прятал он тут же, в тайнике под лавкой. В интернате разнюхали бы сразу…
Из тонкого свинцового прута нарубил Шурка пули. Аккуратно подогнал по калибру.
«Видишь, папа, все получается как надо…»
«Шурчик-мурчик, будешь как огурчик…»
«Ага. Не бойся, я не промахнусь. Всех гадов не перестрелять, но уж этого-то…»
«Я знаю, ты попадешь…»
«А потом, если есть другой свет, мы увидимся, верно? И с мамой…»
«Несомненно, малыш…»
Он часто так говорил: «Несомненно, малыш». Шурка вспоминал это и глотал слезы. Но теперь слезы были сладкими.
Труднее всего было достать порох. Но в конце концов Шурка сделал и это. В старших группах, у «крутых» выпускников можно было выменять на заграничные шмотки все, что хочешь. У Шурки сохранилось еще от прежней жизни кой-какое импортное тряпье и новенькие японские кроссовки. В общем, парни дали ему полпачки серого охотничьего пороха «Сокол». Не спросили зачем — бизнес есть бизнес.
— Только нашу хату не подрывай.
— Нет, я не здесь…
Пристреливал пистолет он там же, на кладбище. На выстрелы никто не обращал внимания. Во-первых, сплошное безлюдье кругом. Во-вторых, стреляли часто и повсюду. Рэкетиры — в своих непослушных клиентов и друг в друга, гаишники в угонщиков, бандиты — в милиционеров, милиционеры — в бандитов и в случайных прохожих — по ошибке. В последнем случае — всегда метко.
Шурка тоже стрелял метко. С пятнадцати шагов по консервной банке промазал только два раза из десяти — первый и третий. В банке появлялись круглые дырки с рваными краями. Шурка трогал их пальцем и сжимал зубы. И случалось, что опять плакал…
Неудобно было то, что пистолет без курка, с запалом из спички. Запал срабатывал не сразу, горел секунды полторы-две, а то и три — в зависимости от величины серной головки. И Шурка отобрал спички самые одинаковые, чтобы срок горения всегда был один и тот же. Стрелял со счетом: «Чирк, два, три!» Чтобы на «три» грохало. Тренировался и вхолостую, много. Чтобы в нужный миг точно посадить цель на мушку…