На таком вот «ксилофоне» Шурка сыграл сперва «Танец маленьких лебедей», потом «О, мое солнце». Вспомнил прежнее умение. Ник принес губную гармошку и ловко подыграл Шурке. С крыльца услышала самодельную музыку Вера Викентьевна. Пришла под навес со старенькой мандолиной. И получилось трио! Быстро подобрали несколько мелодий — от «Турецкого марша» Моцарта до «Веселого ветра» из фильма «Дети капитана Гранта»…
И потом долго радовались, вспоминая неожиданный концерт.
Впрочем, радовались не только музыке, а вообще — солнцу, лету. Друг другу.
Они были теперь словно молекула из шести атомов. Между атомами всегда прочная связь, и каждый нужен друг другу.
То, что между Шуркой и Женькой есть еще и дополнительная ниточка, принималось с молчаливым пониманием…
Хорошо им было вместе, наверно, еще и потому, что у каждого «атома» по отдельности — вне «молекулы» — в жизни было далеко не все благополучно.
У Женьки, например, после нескольких месяцев замужества вернулась домой старшая сестра — с «большим животом» и горьким убеждением, что «все на свете мужчины — подлецы и чудовища».
У Ника страдал от неприятностей отец — его «подставили» на работе, сунув на подпись какие-то поддельные накладные. До суда не дошло, но к следователям отца потаскали, а теперь он искал новую должность.
У Тины — свои заботы: дома неподвижно лежала после инсульта бабушка.
У Кустика появился недавно молодой красивый отчим, и матери нынче было явно не до сына.
«Зато говорят, что в августе возьмут меня на Балтийское взморье… А мне вовсе не хочется! Хорошо, что август не скоро…»
Только у Платона семейная жизнь была, кажется, без осложнений. Может быть, потому, что родители на машине укатили к родственникам в Ярославль. Платон остался с Верой Викентьевной, с которой жил душа в душу.
— А почему тебя не взяли в Ярославль? — однажды спросил осторожно Шурка.
— Что значит «не взяли»? Сам уперся: не поеду, и все. В Ярославле я раз десять бывал. На Буграх летом в тыщу раз интересней.
Постороннему это могло показаться диким. Что интересного на обширных пустырях с поросшими сорняком горками и строительным мусором! Ну, можно, конечно, побегать, в пряталки поиграть, в индейцев, раскопать в мусоре что-нибудь неожиданное. Но все же это не парк с аттракционами и компьютерными играми, не пляж у моря, не дальняя страна, куда рвутся сердцами и душами любители путешествий…
Однако это была именно страна.
Только знали о ней немногие…
Как-то раз играли в пряталки. Разбежались кто куда, притаились в репейной чаще, в ямах, укрытых непролазным белоцветом, и внутри пустотелых бетонных конструкций…
Шурка лежал у ржавой железной бочки. Он не очень-то старался прятаться. Потому что искала всех Женька.
Настоянная на июльском зное тишина беззвучно звенела над макушками иван-чая. Ни звука не проникало сквозь нее: ни голоса, ни трамвайные звонки, ни воробьиное чвирканье. Лишь время от времени внутри этой тишины рождалось особенное, здешнее эхо. То проснется стеклянная мелодия, которую Шурка утром наигрывал под навесом; то прошелестит шепот Кустика: «Тише, я слушаю космическое шевеление звуков…»; то отголосок Женькиного смеха: «Ой, Шурка, ты опять косматый, как домовенок! Тина, неси ножницы…» Попробуй разберись: или это отзвуки в памяти, или правда волшебное свойство Бугров — тихим эхом отзываться на то, что сказано не сию минуту, а давно…
Шурке кажется, что Женькин голос и смех повторяются здесь особенно часто.
А вот и она сама — раздвигая белоцвет, выбралась к бочке. С другой, не с Шуркиной стороны. Косы, чтобы не болтались, заправлены в широкий ворот под оранжевую майку. Они такие длинные, что пушистые концы торчат из-под подола. Тесные черные брючки смешно скособочились, рыжие гольфы съехали на сандалии. Часто дыша, Женька повертела головой. Облизала пухлые губы. В серых глазах — и веселье, и растерянность: здесь опять никого!
Шурка шевельнул ногой. Женька подскочила.
— Ага, Шурище! Вот ты! — И прыжок в сторону! Чтобы мчаться к лужайке, где на дырявом перевернутом ведре лежит палочка-выручалочка. Но… замерла на миг. Оглянулась даже, словно поджидая Шурку. И они помчались рядом! Прыгая через камни и колдобины, с маху пробивая телами стебли и ветки. Шипы и колючки дергали Женькину майку, чиркали по скользкому полотну Шуркиной «анголки».
Они вместе выскочили к финишу. Но Шурка запнулся и носом пролетел мимо ведра, проехался пузом по клеверу. Женька забарабанила палочкой по железу. Сперва часто, потом реже, реже…
Шурка сел в траве. Прижал к коленке ладонь, привычно заращивая десятую за день ссадину. Машинально тронул на шортах просторный карман: здесь ли отвертка? Отдул с лица упавшие вперед волосы. Прищурил правый глаз, а левым весело глянул на Женьку.
Она смотрела со смешливой виноватинкой.
— Ты поддался…
— Ага! — сказал счастливый Шурка.
— Так ведь нечестно…
— Ну и пусть!
— Шурище косматое… Что ребята скажут!
— Никто же не видел! — радовался Шурка. Вроде и подзуживал Женьку, а внутри таял.
— Кустик видел. — Женька оглянулась.
Кустик «выручил» себя раньше всех и лежал теперь на широком плоском валуне, у другого края лужайки. В безопасном отдалении от щекочущих травяных колосков и соцветий. Распахнул рубашку, подставил солнцу впалый бледный живот и ребристую, как мелкий шифер, грудь.
— Ничего я не видел, — великодушно сообщил он. — Мне не до вас. Я впитываю космическую информацию.
— Вот, человек впитывает, не мешай ему, — сказал Шурка.
— Впитывайте вместе. Я пошла искать остальных…
Но едва Женька сделала несколько шагов, как из рощицы иван-чая выскочили Ник и Тина. Вдвоем ухватились за палочку:
— Та-та-та! Прозевала, Женечка!
— Все равно она меня застукала, — сообщил Шурка. — В следующий раз искать буду я. Вот увидите, я вас быстренько…
— Надо еще Платона найти, — вздохнула Женька. — Он такой, всегда как сквозь землю…
И правда, она долго бродила по окрестным травяным джунглям. Потом вернулась — усталая, надутая и поцарапанная.
— Ну его… Тошка, выходи!.. Ну, выходи, я сдаюсь! Давайте вместе покричим, а то из меня уже душа вон…
Покричали вместе (кроме Кустика, который все еще что-то впитывал):
— Пла-тон, вы-хо-ди! Пла-тон, ты по-бе-дил!..
— Забрался небось туда, где ничего не слыхать, — уже с тревогой сказала Женька.
Платон появился из-за камня, где лежал Кустик.
— Тошка, ты бессовестный! Где тебя носило? — Женька всерьез надула губы.
— Ух, где меня носило! Пошли, увидите, что я нашел…
Он двинулся первый. А позади всех — Кустик, торопливо застегивающий ворот и обшлага.
Они перевалили бугор, заросший могучей травою с зубчатыми листьями и с цветами, похожими на львиный зев, только очень крупными и не желтыми, а розовыми. Никто не знал их названия.
Пролезли через утонувшие в бурьяне развалиы старого склада. В нем ржавели остовы допотопных станков.
Пробрались вдоль кирпичной стены недостроеного цеха — здесь опять цвел густой двухметровый иван-чай…
Платон раздвинул репейную чащу и нырнул в квадратный лаз.
Это был тесный туннель, образованный П-образными, засыпанными сверху блоками из бетона. Ход ломанно вихлял в темноте. Платон включил фонарик.
— Тошка, я боюсь, — кокетливо сказала Тина. — Вот как вылезем куда-нибудь не туда…
— Уже вылезли! — После крутого поворота навстречу мягко ударил зеленый от листьев свет. Следом за Платоном все с шумом выбрались из-под земли.
Кругом были пологие склоны, а на них все те же травяные джунгли пустырей. И строительный мусор. Торчала над макушками иван-чая разбитая каменная будка. А рядом с ней валялся вверх колесами свалившийся с невысокой насыпи паровозик. Старинный, наверно, «овечка». Он был маленький, будто с детской железной дороги. Видимо, в давние времена возил он здесь заводские грузы, а потом оказался заброшенным. Дожди подмыли насыпь, дорожное полотно дало крен, и маленький паровой трудяга кувыркнулся с рельсов.
Рельсы теперь совсем заросли. Сам паровозик тоже был окружен травяной чащей. Качались вокруг него розовые «свечки», белые «зонтики» и охапки желтого мелкоцветья. Летали бабочки и редкие пушинки…
— Ух ты, какой малыш, — ласково сказал Ник.
— А мы-то и не знали, что здесь есть такой! — удивился Кустик.
— Мы тут многого еще не знаем, — многозначительно сообщил Платон.
Хотя паровозик и был заброшен, вид его не вызывал печали. Наоборот. Эта рыжая от ржавчины «овечка» была похожа на веселого щенка, который набегался, наигрался и дурашливо завалился в траву кверху лапами. Ждет, когда к нему подойдут, почешут пузо и погладят.
Да, видимо, всем это показалось одинаково. И никто не удивился, когда Ник проговорил голосом Гриши Сапожкина:
— С-скажите, пожалуйста, вы не видели рыжего щенка с черным пятном на ухе?..
«Уже месяц прошел, а мы почему-то никак не забудем этого пацаненка», — подумал Шурка. И… почти сразу забыл. Потому что Бугры завораживали своей пустынностью, запахом травы, простором и тишиной.
Шурка уже знал, как они появились, эти громадные бугристые пространства.
Много лет назад на заводе «Красный трансформатор» началось большое строительство: ставили новые цеха, громоздили между ними эстакады, прокладывали рельсы. А землю из котлованов, поломанные железные конструкции, треснувший строительный бетон везли на большущее болото, что лежало между заводом и Саженковской слободой. Земли и всяких отходов набрались целые горы. Ни разравнивать, ни вывозить их у строителей не было сил и желания. Главной задачей-то было что? Давай-давай план! Давай-давай отчеты о пуске новых прокатных станов! А порядок наведем когда-нибудь после…
Но после наступили такие времена, что порядка стало еще меньше. Некоторые цеха так и не пустили. Их площадки тоже заросли иван-чаем и осотом, слились с холмистыми пустырями, которые получили почти официальное название — Бугры…