«Разве я могу это сказать…» — Шурка закусил губу. Фонарик замигал.
А этот вредный невыносимый Куст вдруг ясным голосом предупредил:
— Но если скажешь такое, имей в виду: ненаглядная Женечка точно утопится у плотины.
Шурка ощутил радостное желание вляпать Кустику по шее. И сделал движение. Кустик отпрыгнул. И всем стало легче, свободнее. Шурка опять опустил голову, поводил лучом по полу. Шепотом спросил:
— Девчонкам-то хоть не сказали, куда пошли?
— Мы же не сумасшедшие, — утешил Платон.
Шурка помолчал — с ощущением, что скользит к обрыву.
— Нет у меня никакой тайны… Вернее, она есть, но не такая. Не про клад. Просто… я боюсь.
Платон очень мягко сказал:
— Шурчик, давай бояться вместе. Один страх на четверых — это же пустяки.
— Вы не понимаете. Я боюсь, что вы…
— Что — мы? — качнулся к нему Кустик.
— Что вы… шарахнетесь от меня, когда узнаете… какой я… Я же…
— Ты вполне устраиваешь нас хоть какой… — веско сообщил Платон.
— Вы же не знаете… Тут все перепутано. И эти двери восьмиугольные, и отвертка, и я…
Ник, самый тихий и спокойный из всех, взял его за локоть.
— Шурка, мы же с тобой…
— Я… Ладно! Держи! — Шурка дал ему фонарик. И вокруг загудела в нем громадная, просто космическая пустота. И не было хода назад. — Свети вот сюда! Вот так… — И повернул фонарик к себе.
Потом он распахнул рубашку-анголку. Вздернул майку, подбородком прижал подол. Запустил неостриженные сегодня ногти в тонкую окружность шрама. Потянул.
Раздался треск — будто у застежек-липучек на кроссовках. Круглый кусок искусственной кожи отклеился, вывернулся наизнанку. Повис, держась на нижнем крае.
На Шуркиной груди открылось оконце. Маленький иллюминатор в плоском кольце из желтого металла. За стеклом в темной воде металась испуганная светом рыбка. Ее чешуя блестела, как пунцовая фольга.
4. Туннели и склепы
Никто не шарахнулся. Никто даже громко не удивился. Кустик шепотом сказал: «Ух ты» — и почти прилип носом к стеклу. Ник осторожно отодвинул его за уши.
Кустик спросил:
— Это алый вуалехвост? Или какая это порода?
— Неземная, — вздохнул Шурка.
— А похожа на земную.
— Похожа… — Шурка смотрел на рыбку, сильно наклонив голову. Рыбка уже перестала метаться. Только шевелила плавниками и пышным прозрачным хвостом. Маленький черный глаз блестел точкой отраженного фонарика.
Ник осторожно (очень осторожно) спросил:
— Значит, это и есть твое сердце?
— Да… Автономный генератор биополя…
— А почему он такой? Как все случилось-то? — сказал Платон. И сочувственно, и с нажимом. — Теперь-то, может быть, уже расскажешь? Или нельзя?
— Расскажу… Не знаю, можно или нельзя. Наверно, можно, если вы больше никому… — И Шурка привычным движением наклеил на стекло клапан. Очень похожий на настоящую кожу, даже с утолщениями на месте ребер, только без загара.
…Неподалеку была в кирпичах ниша с выступом, похожим на скамью. Там они сели. И Шурка наконец рассказал все.
Про пистолет и выстрел.
Про клинику.
Про Гурского и Кимыча, про прибор, который надо найти.
Про голубую планету Рею…
Никто не сказал «выдумываешь». Никто не удивлялся вслух. Потому что было доказательство — рыбка. Да и сама таинственность подземелья настраивала на веру во всякие чудеса. И когда Шурка перестал говорить, Платон спросил тихо и озабоченно:
— А не натворят они всяких бед на Земле, эти корректоры?
— Нет же! Они же наоборот — хотят помочь!
Платон покачал головой: мол, хотят-то хотят, а кто их знает…
А Кустик жалобно попросил:
— Ты только не улетай на эту Рею, ладно?
— Я и не хочу… теперь…
— А с сердцем-то что будет? — забеспокоился Ник. — Когда ты найдешь тот прибор, они тебе вставят настоящее? Опять операция?
— Да нет же! Гурский сказал: сердце само вырастет, как только вынут рыбку и выплеснут воду… Вы же сами видели, какая у меня регенерация… Я хотел так: сперва все сделаю, а потом расскажу вам. Когда сделаюсь настоящий…
— А сейчас ты какой? Искусственный, что ли? — словно обиделся Ник.
Кустик обеспокоенно заерзал рядом с Шуркой.
— А куда они денут рыбку, когда вытащат? Возьмут себе?
— Не знаю… Зачем она им? Гурский один раз пошутил: «Оставишь на память будешь держать в аквариуме».
— А она в какой воде должна жить? Наверно, в специальной?
— В любой. Она приспосабливается ко всякой среде.
Кустик заегозил опять:
— Шурчик, знаешь что? Ты можешь подарить ее Женьке. У нее послезавтра день рождения. Будет «сердце в подарок»…
— Опять дразнилка, — слабо улыбнулся Шурка.
— Ничуть! Я по правде!
— Сперва надо найти, что спрятано, — рассудил Платон. — Пошли!
— Вы… со мной? — неловко сказал Шурка.
— А ты против? — удивился Ник.
— Нет… Но это, наверно, долго. Вас дома хватятся.
Кустик подпрыгнул.
— Не хватятся! Всем сказано, что мы ночуем у Платона на сеновале!
Платон спросил у Шурки деловито:
— Скажи, а ты уверен, что это где-то здесь? Что-то чувствуешь?
— Не знаю… Кажется, ничего. — Но тут опять кольнул ногу комариный укус иглы. — А может, и чувствую…
И Платон сказал снова:
— Пошли.
В запахах древней плесени и отсыревших кирпичей, цементной пыли и ржавых труб они долго двигались под землей. Под Буграми. Потому что путь сразу увел в сторону пустырей. Кустик сказал, что чувствует это.
Они шли тесными коридорами, проползали под нависшими балками и плитами, пересекали низкие бункеры и сводчатые помещения, похожие на подземелья рыцарских замков.
Оказалось, что у каждого есть фонарик, и света было достаточно. Лучи выхватывали торчащие из пола и стен горбатые трубопроводы с чугунными колесами намертво приржавевших вентилей. Лохматые щупальца корней. Замурованные двери и остатки перекошенных лестниц.
Несколько раз приходилось спускаться и подниматься внутри круглых бетонных колодцев, по тонким, гнущимся под ступнями скобам.
Каждый заработал уже немало синяков и ссадин, в волосах и за воротом полно было мусора.
И казалось, что здесь, в глубине, они уже целую ночь. Но никто ни полсловечком не намекнул: «А может, пора повернуть обратно?»
Да и обидно поворачивать, когда столько прошли.
«Столько прошли — ничего не нашли», — обидно срифмовалось в голове у Шурки. Может, ему передались мысли Кустика. Это ведь он любит стихотворничать…
Кустик дышал громче всех — часто, но не устало, а с азартом. Впрочем, и у остальных дыхание было шумное. Порой оно отзывалось в бункерах шелестящим эхом. Иногда чудилось даже — там, впереди, кто-то чужой! И тогда все прижимались друг к другу, гасили фонарики. Обмирали…
Но в этом обмирании все же больше было игры, чем настоящего страха. В глубине души каждый чувствовал: никого, кроме них, здесь, под Буграми, нет. И ничего им не грозит. Даже заблудиться нельзя, потому что путь один — без развилок и ответвлений. Только вот ужасно длинный. Ох как долго придется идти назад — на гудящих от усталости ногах, с нудной болью в царапинах, со щекочущей пылью в горле и вкусом плесени во рту.
Если с удачей, с находкой, тогда никакой путь не будет тяжел. А если все зря?..
А ведь скорее всего зря. Идут-то, по сути дела, неведомо куда. Так думал Шурка. И у других, конечно, появлялись такие мысли.
В тесном подвале, когда остановились передохнуть, Ник потер на щеке царапину и вздохнул:
— Как в сказке: «Поди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что»…
Остальные только дышали.
Шурка виновато сказал:
— Может, где-нибудь есть короткий путь наверх. Колодец какой-нибудь…
— Ну и что? — сумрачно откликнулся Платон.
— Ну и… выберемся на Бугры. И по домам…
— Ну уж фигушки-фиг! — храбро возмутился Кустик. Хотя устал больше всех.
— Но ведь вы… измотались уже…
— А ты? Не одинаково с нами измотался? — с прежней угрюмостью спросил Платон.
— Но я же…
«Я же знаю, ради чего мучаюсь. А вы…» Но сказать это Шурка не посмел. Хотя понимал: для Кустика, для Ника и даже для сердитого Платона нынешняя ночь — просто приключение. И в спрятанный прибор они верят не до конца. И Гурский с Кимычем — галактические корректоры — для них вроде персонажей из космических историй Кустика… Конечно, они видели сердце-рыбку, но и это вряд ли убедило их до конца. Рыбка — одно, а проблемы Великого Кристалла — другое…
— Я же совсем вас замучил.
— Мы сами мучаемся, добровольно, — тихо и строго возразил Ник.
— Из-за меня…
— Глупый, — вдруг сказал Платон. Не прежним тоном, а с ласковой ноткой. Почти как Женька. — Не из-за тебя, а из-за всех. Ради каждого… Думаешь, легко, если рвется нить?
— Какая нить?
— Ну, такая… Рядом с нами жил один мальчик, Оська Кучин. Такой же, как мы. Жил-жил, всегда были вместе. А потом родители взяли да собрались в дальние края. На берег Мертвого моря. И его с собой. Не спросили, хочет или нет… Он говорил: «Мне это Мертвое море нужно, как ежу воздушный шарик, мне наша Саженка в тыщу раз нужнее». Но детей разве спрашивают? Увезли… Знаешь, как пусто стало без него. Еще и сейчас не привыкли…
— Значит… я вместо него теперь, да?
Шурка сразу понял, что ляпнул глупость. Но Платон не рассердился. Тем же снисходительным Женькиным тоном разъяснил:
— Не бывает человека «вместо». Он — это он, а ты — это ты…
— И не вздумай драпать на свою Рею, — опять предупредил Кустик. — А эту самую штуку инопланетную мы все равно найдем. Я чую.
Шурка же ничего не чуял. Только досадливо болел у него и чесался игольный укол.
Всякий путь когда-то кончается. Кончился и этот. Не находкой, а тупиком. Извилистый бетонный коридор привел друзей в подземелье, похожее на склеп. Именно на склеп. Очень уж могильно пахло от сырых стен, а на полу лежали плиты со стершимися буквами. Угрожающе изгибался над головами низкий кирпичный свод. Между кирпичей торчали голые, как крысиные хвосты, корни. И остатки гнилых досок. От гробов?