Сначала я решаю отпилить его от дверной коробки и отбить молотком, но, лежа на полу, я понимаю, что пороги крепко прибиты гвоздями к полу. Удастся ли взломать их молотком или потребуется лом?
Лома у нас нет, поэтому воспользуюсь молотком.
— Придется немного пошуметь, — кричу я.
Я набрасываюсь на первый порог. В комнате стоит грохот. В мойке звенят чашки. Порог не поддается, но сбоку остается пара грубых насечек. Я задумываюсь, а затем забиваю отвертку между полом и порогом. Жму на отвертку как на рычаг. Порог слегка поддается. Вскоре я расширяю щель на полсантиметра. Вставляю в щель молоток и тяну порог на себя. Гвозди недовольно скрипят, вылезая из пола. Порог отрывается, и я задом вваливаюсь в кухню. Смеюсь над самим собой.
Ободренный успехом, я принимаюсь за другой порог. Дверь в кладовку — просто детская игрушка. Когда я захожу в комнату Мари-Лу, я уже весь вспотел. Привычным жестом вбиваю отвертку, расширяю щель, вставляю молоток и осторожно, но решительно отрываю очередной порог. Мне хочется, чтобы Мари-Лу видела, как я работаю.
— Позже прилажу к входной двери рампу, — говорю я спине Мари-Лу, стоя с порогом в руке.
Спина не отвечает.
— Ты хочешь есть?
Каштановые волосы едва заметно качнулись.
— Оставлю обед на столе, поешь, когда захочешь.
Сам я обедаю несколькими бутербродами и тарелкой простокваши. Пока я ем, дождь начинает заканчиваться. Кое-где среди серых туч проглядывает чистое небо. Вдалеке над озером уже светит солнце. Фьюк купается в его лучах. Вдруг дождь прекращается, словно кто-то выключает душ.
— Я выйду на минутку, — кричу я.
Стоя у входной двери, я размышляю, как соорудить рампу для инвалидной коляски, и меня посещает гениальная идея. Ведь можно использовать обычную дверь!
Отправляюсь в сарай посмотреть, нет ли там подходящей двери, но не нахожу ничего стоящего. Тут мой взгляд падает на серую дверь чулана, за которой стоит корм для кур. Она прекрасно подходит.
Я снимаю дверь с петель и на голове несу ее через двор. Прикладываю для пробы как мостки от дверного проема на ступени. Остается прибить верхний конец двери к полу, чтобы она лежала неподвижно.
Возвращаюсь в сарай, выбираю самые длинные гвозди, какие только могу отыскать, и вбиваю их под углом через полотно двери в пол.
Отхожу на некоторое расстояние и осматриваю рампу. Я доволен собой, хорошо вышло. Спуск не крутой, Мари-Лу сможет съехать с него сама и заехать, когда пожелает.
— Мари-Лу, иди попробуй! — кричу я.
К своему удивлению, я слышу шуршание колес.
— «Универсальная служба Адама» к вашим услугам, — говорю я, когда Мари-Лу появляется в прихожей.
Она, не меняя выражения лица, подъезжает к рампе и останавливается. Затем медленно спускается.
— Прекрасно, — говорит она и едет дальше во двор.
Она направляется к автофургону, и я вспоминаю, что пора выпустить Сив и Рут, и иду за ней следом.
Куры выскакивают на улицу, как только я открываю заднюю дверь. Они топорщат перья и встряхиваются так, что пыль разлетается по сторонам.
Успех с рампой окрыляет меня. Я прохаживаюсь по дому с рулеткой Бритт в руке и огрызком красного карандаша за ухом и насвистываю. Останавливаюсь время от времени перед открытой входной дверью и любуюсь своей работой.
Во дворе парит после дождя, лучи солнца просачиваются сквозь блестящую листву, небо совершенно чистое. Мари-Лу сидит на солнышке у курятника. Я все никак не могу понять, спит она или нет, но со стороны похоже, что спит. Каждый раз, когда я бросаю на нее взгляд, она сидит все в той же позе, склонив голову набок.
Возможно, она размышляет. Скорее всего, это так, поскольку последнее время она только и делает, что о чем-то думает. У нее постоянно задумчивый вид. Видимо, она прокручивает и прокручивает в голове какие-то события. Интересно, не вредно ли это для нее? Я имею в виду, не слишком ли много для нее впечатлений? Если мысленно разговаривать только с самим собой, ничьих ответов, кроме своих, не получишь.
Мне кажется, что после купания Мари-Лу немного изменилась. Стала не такая резкая, как раньше, не такая колючая и агрессивная, а тихая и задумчивая, даже задумчивее, чем раньше.
Поэтому то, что случилось после обеда, застало меня врасплох.
Я не торопясь поднимаюсь по холму к туалету, чтобы посмотреть, сможет ли «Универсальная служба Адама» несколькими ударами молотка превратить его в туалет, доступный для инвалида. Стою, посасывая кончик карандаша, и понимаю, что все не так просто. Каменистая дорожка не подходит для коляски, да и саму кабинку не перестроишь. Речи не идет о том, чтобы положить здесь рампу, поскольку все равно невозможно подняться сюда на коляске. Кроме того, внутри мало места.
Я начинаю фантазировать: вот бы от дома до кабинки проложить канатную дорогу. К канату прицепить корзину, сажать в нее Мари-Лу и приводить в движение с помощью пусковой рукояти. Но для этого нужен стальной трос или хотя бы прочная веревка и что-то вроде колеса, в котором будет бегать эта веревка. А ее тоже нет. Но возможно, что-нибудь удастся раздобыть.
Примерно на этом месте меня отвлекает от размышлений чей-то смех, доносящийся со двора. Сначала я слышу его не сознанием и улавливаю не как звук, а как воспоминание. Вопрос: чей это голос? Мозг услужливо выдает картинку: я младше на три года, сижу на «бронзовом веке». Рядом бегает Мари-Лу. «Ты станешь художником, Адам», — говорит она и смеется, как свежий журчащий ручеек.
Воспоминание исчезает так же быстро. Теперь я снова слышу во дворе смех. Смех Мари-Лу! А затем ее голос:
— Адам, иди скорее сюда!
Я бегом спускаюсь с холма. Не понимаю, что произошло. Мари-Лу все так же сидит в своей коляске у курятника. Она поворачивается ко мне лицом, я вижу, что она хочет чем-то поделиться, чем-то, что не может ждать. На мгновение я почти поверил, что вернулась прежняя Мари-Лу, точно как в воспоминании, который пробудил во мне ее смех.
— Что случилось?
— Это куры.
— Что с ними?
— Они вовсе не меняют оперение.
— Как так?
— Да, они прекрасно себя чувствуют. И вовсю несутся.
— Правда?
— Да. И они неслись все лето.
— Откуда ты знаешь?
Мари-Лу кивает на автофургон.
— Только не в автомобиле, а под ним.
Я слежу за ее взглядом, встаю на колени и заглядываю под фургон. Там сразу обнаруживаю большую чашеобразную яму, вырытую в земле. В яме полно яиц.
— Да тут несколько килограммов! — удивленно восклицаю я.
Мари-Лу ничего не говорит.
Лишь смеется.
Эти яйца — волшебство. Конечно, их не несколько килограммов, но двадцать пять штук — это тоже неплохо. Деревянная решетка в кладовке почти заполнена.
Волшебство в том эффекте, который они оказали на Мари-Лу. Благодаря им раскололась ее собственная скорлупа, в которой она до сих пор пряталась от мира. Благодаря этим яйцам Мари-Лу снова стала смеяться. Хотя я понимаю, что дело не только в них. Купание в коляске тоже сыграло свою роль. Оно потрясло Мари-Лу, заставило взглянуть на себя с другой стороны. Выходка Сив и Рут послужила неким пусковым механизмом.
Но, по-моему, дело даже не в купании. Долгое время смех был глубоко заперт в потемках ее души и просился наружу. Поэтому-то она и приехала.
Я стою в кухне и взбиваю четыре яйца с восемью столовыми ложками воды в пластмассовой миске. Солю, перчу и добавляю немного кетчупа. Выливаю половину смеси на горячую сковородку. Масло шипит и брызгается.
На другой конфорке я растапливаю две столовые ложки сливочного масла, добавляю горсть пшеничной муки, стараясь не засыпать всю плиту. Постепенно вливаю молоко и даю подливе закипеть, затем добавляю еще немного молока и банку консервированной спаржи.
Когда первый омлет становится золотистым, я переворачиваю сковороду над тарелкой. Омлет элегантно приземляется, я выкладываю сверху на одну половину тушеную спаржу и накрываю другой половиной. Ставлю тарелку перед Мари-Лу. Она нюхает блюдо и говорит:
— О, как вкусно пахнет! Ты настоящий повар, Адам.
— Люблю готовить, — скромно отвечаю я.
За едой мы решаем, что скоро можно сходить за грибами. После такого дождя их будет немало.
— Омлет с тушеными лисичками — это чертовски вкусно! — мечтательно говорю я.
Мари-Лу кивает. Она собирает кусочком белого хлеба подливку с тарелки и с аппетитом съедает его.
— Или с опятами, — продолжаю я. — На «нашем» лугу их много.
Мари-Лу снова начинает смеяться. Я буквально слышу, как смех начинает зарождаться где-то в глубине, поднимается вверх и вырывается подобно искрящемуся фонтану.
— В чем дело? — спрашиваю я.
Мари-Лу не в силах ответить. Она закрывает руками лицо, все ее тело трясется, по щекам текут слезы, наконец, она берет себя в руки, вытирает глаза и отвечает:
— Я вспомнила, как ты искупал меня. Молодец, Адам! Здорово придумал.
— Ты правда так считаешь?
Мари-Лу кивает:
— Я была просто невыносима. Но ты тут ни при чем. Это сложно объяснить. Мне пришлось надеть маску, чтобы найти в себе силы приехать сюда.
— Я не хотел пугать тебя, Мари-Лу. Я просто сильно разозлился.
— Я не испугалась.
Записывая в дневник погоду, я чувствую, что Мари-Лу заглядывает мне через плечо и читает: «Температура +15 °C, ливень, ветер слабый, северо-восточный. Двадцать два яйца!»
— Жаль, что у вас до сих пор нет осадкомера, — говорит Мари-Лу.
— Поверить не могу, что куры могут быть такими хитрыми, — говорю я.
Я просыпаюсь и слышу какой-то звук, доносящийся из кухни. Сначала я цепенею от страха, но вспомнив, что здесь Мари-Лу, успокаиваюсь. За окном светло, я понимаю, что уже утро, но не знаю, который сейчас час. Лежу в теплой постели, балансируя на грани сна и яви, и пытаюсь понять, чем она занимается.
Несколько раз скрипнула дверь кладовки, но в основном звук идет от стола. Кажется, она что-то взбивает. Может, яйца? Скорее всего. Спустя некоторое время я слышу, как по полу кухни ездит ее коляска, открываются и закрываются дверцы кухонного шкафа. Через полуоткрытую дверь в моей комнате я вижу Мари-Лу с пакетом сахара в руке. Снова взбивает. «Она что-то печет, думаю я. — Похоже, пирог». И я беспомощно проваливаюсь в страну сна.