Я ахнула от изумления, как и половина присутствовавших. Глаза вылезали из орбит, челюсти падали.
Хорошие девочки себя не трогают. Разве нет?
– Никто не говорит с этой девушкой, – продолжала Хелен. – Она где-то там, совершенно одна – может, прямо здесь, на Манхэттене.
У меня защипало лицо – мне показалось, что она говорит обо мне, и все на меня смотрят.
– Может, она в Петроски, штат Мичиган, или в Лас-Вегасе, – сказала Хелен. – Неважно, где она, но ей нужны мы. Что ей делать, когда она понимает, что ее влечет к женатому мужчине? Или если она лежит ночью без сна и пытается понять, почему у нее не всегда бывает оргазм? Я пытаюсь обратиться к девушке, которая переживает, что она аморальна, если ей нравится оральный секс. Если мы не скажем ей правду обо всем об этом, то кто скажет? Мы здесь, чтобы помочь ей, дать ей понять, что она совершенно нормальна и, что еще важней, что она такая не одна.
Я следила за реакцией людей: вытаращенные глаза, прижатые к губам ладони, красные лица и потупленные взгляды. Они думали, что перед ними сумасшедшая, но я, пусть и краснела как рак, видела в Хелен что-то другое. Я видела, что эта хрупкая женщина бросает вызов всему обществу, начиная со своих коллег. Начиная с меня. Я знала, что Хелен не видела ничего плохого в том, чтобы спать с женатыми мужчинами, но я считала по-другому. Интересно, что бы она сказала, если бы девушка помоложе соблазнила ее мужа? Были и другие вещи, которые она проповедовала в своей книге, вызывавшие у меня неприятие – такие, как карьера через секс. Но, пусть я не во всем с ней соглашалась, я не могла не признать, что она действительно заботилась о своих девушках. Для Хелен Гёрли Браун это была не просто работа, а призвание. Ее личная миссия. А люди не могли понять, почему ее книга держалась в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс» уже столько месяцев. Она задевала людей за больное, и все, что она говорила в тот день на совещании, заключало в себе все причины того, почему девушки вроде меня, читали и перечитывали «Секс и одинокую девушку».
– Когда мои девушки просыпаются среди ночи с этими мыслями, я хочу, чтобы они тянулись к номеру «Космо». Когда наши девушки будут читать «Космо», я хочу, чтобы они ощущали душевный подъем и смотрели в будущее с оптимизмом, – Хелен щелкнула пальцами, словно в приливе вдохновения. – Я всем вам хочу кое-что показать, – она потянулась к коробке, которую принесла, и развязала бечевку. – Когда мы с мужем впервые задумали издавать журнал, мы создали вот что – «Фем».
Она держала в руках нечто, напоминавшее детскую аппликацию. Ее рукодельный макет «Фем» представлял собой не что иное, как наклеенные фотографии и вырезки заголовков из разных изданий.
Не могу сказать с уверенностью, что услышала смешки, но, во всяком случае, люди закатывали глаза, ерзали и вздыхали. Они совершенно не улавливали, что она пыталась донести до них, и я боялась, что тот минимум уважения, который они к ней испытывали, исчезал быстрее, чем вода в дуршлаге. Она подтверждала их худшие опасения о себе и о том, во что она намерена превратить журнал.
– Взгляните на заголовки статей, которые мы задумали.
Она обошла стол, раздавая страницы «Фем», а я следила за выражением лица Лиз Смит, когда она читала заголовки: «Простые и сексуальные идеи для спальни», «10 способов обеспечить второе свидание», «Как стать любовницей босса». Лиз была в шоке. Но Хелен была непоколебима.
– С этого момента каждая статья, каждый киношный или книжный обзор, каждая иллюстрация и рисунок будут обращаться к нашим новым молодым читательницам. Я говорю о том, чтобы сделать их жизнь лучше. Улетней и сексуальней.
После этих слов Берт Карлсон собрал свои вещи и встал.
– Прошу прощения, леди и джентльмены.
Когда он вышел за дверь, я почувствовала, что другие завидуют его решимости.
Но Хелен и ухом не повела. Она продолжала в прежней манере.
– Ну что ж, посмотрим, что у нас есть.
– Мы уже сказали вам, что у нас есть, – сказала Харриет Лабарр, не слишком любезно. – И Джордж прав: нужно закрывать дыры в июньском номере. Это должно быть сейчас нашей главной задачей.
Лиз согласилась с ней, как и Бобби, и вскоре все стали кивать и говорить разом. Я держалась в стороне и смотрела, как совещание ускользает от Хелен, словно тележка по откосу. Хелен потеряла контроль над происходящим – теперь ей бы потребовалось повышать голос или топать, чтобы привлечь к себе внимание, то есть нарушить свой тщательно продуманный образ уверенной в себе женщины. Так что она пустила совещание на самотек. Некоторые вставали и уходили по одному, другие – группами, а Хелен все это время вела себя, как радушная хозяйка, стоя у двери, благодаря их за то, что пришли, и продолжая улыбаться. Если внутри она кричала от отчаяния, этого никто не видел. Даже я.
Подходя к своему кабинету, Хелен увидела, что ее ждет Берт Карлсон.
– Я не стану писать об оральном сексе и оргазмах, – сказал он ей. – Мне жаль, Хелен, но я не могу на это пойти и не пойду. Могу хоть сейчас написать заявление.
Еще один ушел. Едва мы с ней остались одни, Хелен в слезах попросила меня позвонить ее мужу.
Глава седьмая
Войдя к себе в подъезд тем вечером, я обратила внимание на древнюю паутину в углах и россыпь меню из китайских закусочных под ногами, с отпечатками подметок. Когда я дошла до первой площадки, свет замигал, готовый вот-вот погаснуть.
Едва зайдя к себе и закрыв дверь, я почувствовала, как стены давят на меня. Я постучалсь к Труди, но без ответа. Я была слишком взвинчена, чтобы сидеть дома, так что взяла фотоаппарат и пальто, вынула перчатки из карманов и вышла на улицу.
Когда я повернула за угол, на Лексингтон-авеню, на меня налетел порыв свежего ветра. Всякий раз, как я выходила с фотоаппаратом, у меня возникало особое ощущение. Аппарат был словно реквизитом, а я – актрисой, игравшей роль Эли Уайсс, известного уличного фотографа. Своим аппаратом я что-то заявляла о себе. Кто-то мог увидеть меня и решить, верно или нет, что я креативна, артистична и талантлива. И мне это нравилось. Мне нравилось быть больше чем секретаршей. Фотоаппарат был моей визиткой, глотком виски для уверенности. Девушка с фотоаппаратом – это значило, я что-то собой представляю.
Переходя 71-ю улицу, я увидела прекрасно одетую женщину, чье пальто было застегнуто не на ту пуговицу, и полы не сходились. В этом был какой-то знак несовершенства и уязвимости, заставивший меня взяться за аппарат и, стянув зубами перчатки, навести фокус на эту женщину.
Еще за несколько дней до того я поразилась человеческой несуразности, снимая мужчину, зажегшего сигарету не с того конца, и мне удалось уловить его растерянное выражение лица, когда он увидел, как дымится фильтр.
Я всегда была наблюдательной, но с некоторых пор стала видеть мир стоп-кадрами, ожидавшими, чтобы я запечатлела тот единственный момент, который расскажет целую историю – что случилось до и после того, как щелкнул затвор. Возможно, эти незнакомцы на улицах притягивали меня потому, что я сознавала собственную уязвимость и беззащитность в этом большом городе. На самом деле я стремилась уловить не только моменты какой-то неловкости, но и вполне заурядные сцены: как собака, улучив момент, лижет леденец мальчика, как женщина везет по улице коляску. Столько всего цепляло мой взгляд, что пленка расходовалась быстрее, чем я успевала ее покупать, и, уж конечно, быстрее, чем я могла оплачивать проявку.
Я продолжала идти по Лексингтон-авеню, пока не дошла до 63-й улицы. Я остановилась, едва замечая гудящие машины, спешивших куда-то людей и лаявшую из какого-то дома собаку. Я выдыхала, и в воздухе передо мной клубился пар, белый, призрачный, а я стояла на тротуаре, уставившись на рыжеватую кирпичную стену, арки карнизов и зеленую вывеску, на которой золотыми буквами было написано одно слово: «Барбизон».
Подняв фотоаппарат к лицу, я почувствовала, как все мои мысли и тоска по маме встали комом в горле. «Я здесь, мам. Я перебралась в Нью-Йорк». Я побыстрее спустила затвор, пока мой взгляд не затуманился.
И тут же услышала:
– Добро пожаловать в «Барбизон».
Сморгнув слезы, я подняла взгляд на улыбавшегося швейцара, который коснулся шляпы и приоткрыл для меня дверь. Мне захотелось поиграть со временем, вбежать в отель и найти там маму. Захотелось броситься ей на шею, прижаться подбородком к ямке возле ключицы и вдохнуть аромат ее духов. Мне так хотелось хоть раз еще взглянуть на нее, услышать ее голос.
Переступая порог, я думала только одно: «Это был ее дом». Здесь она жила. Мои каблуки стучали по мраморному полу, а я зачарованно осматривала гламурный холл с огромной лестницей и подиумом вдоль периметра второго этажа. Была там и зона отдыха с высокими стульями, растениями в горшках и прекрасным восточным ковром. Я присела на стул и, глядя на входящих и выходящих постояльцев, пыталась представить маму и Элейн, идущих летящей походкой.
Мне так хотелось ощутить присутствие мамы. Хотелось, чтобы это место принесло мне покой. Ведь оно оказалось в точности таким, как она его описывала, вплоть до прекрасных девушек в белых перчатках, ожидавших у окна своих кавалеров. Но я почувствовала еще большую тяжесть на сердце. Я не могла фотографировать здесь. Даже дышать было трудно.
Второй раз за тот вечер я была готова расплакаться, как вдруг кто-то обратился ко мне.
– Могу я вам помочь, мисс?
Я подняла взгляд на молодую женщину и покачала головой.
– Боюсь, что нет.
Я встала, поправила пальто и пошла к выходу.
Как только я вышла за дверь, в лицо мне ударил холодный ветер. Тротуары были запружены людьми – я была одинокой девушкой в большом городе.
Когда я проснулась наутро, погода была самая весенняя. Ничего похожего на прошлый вечер. Теперь промозглый холод, не отпускавший меня ночью, сменился мягким бризом. Небо было почти безоблачным. Тьма рассеялась, одиночество отступило, и я была готова к новым приключениям.