Я не могла сказать, смотрел ли Эрик на меня, поскольку не отводила глаз от кофейной чашки, решив соблюдать профессиональную этику и не смешивать мою личную жизнь ни с чем происходящим на работе. И, что бы ни случилось за пределами офиса, я знала, что никогда не предам доверие Хелен и не скажу Эрику ничего, что могло бы выйти ей боком.
Как только я поставила чашку на миниатюрный приставной столик, Берлин заговорил:
– Джордж тут поведал нам о вашем вчерашнем совещании. Он сказал, вы хотите забраковать графический план на июль и сделать все по-новому. Он также дал нам понять, какого рода статьи вы там хотите видеть.
Я взглянула на Джорджа, который поднес ко рту кулак и прокашлялся, очевидно, не смущаясь тем, что настучал на Хелен. Я направилась к двери, но она жестом велела мне остаться. Думаю, она хотела заручиться свидетелем на случай потасовки.
– Добро пожаловать в новый «Космо», ребята, – сказала она бархатным голосом, отмечая что-то между делом в блокноте на коленях.
– Мы говорили об этом, – сказал Димс. – У нас в «Хёрсте» есть стандарты.
– О, Дик, – промурлыкала она, – скажите, какие отношения у вас были с мамой? Я спрашиваю только потому, что вы кажетесь таким сухарем по части женщин и сексуальности, – она взглянула на него с улыбкой и широко раскрытыми глазами. – На самом деле, вы все такие сухари. Почему вы, мальчики, не можете даже сказать слово «секс», чтобы не покраснеть?
Димс помрачнел, но еще больше – Берлин. Я была так поражена, что не решалась взглянуть на Эрика, но в глубине души радовалась. Это была та самая Хелен, о которой я слышала от Элейн.
– Очень смешно, – сказал Димс. – Я серьезно насчет материала для июльского номера. К тому же, вам надо сосредоточиться на окончании июня. В этом номере дыры, которые надо закрыть.
– Да, – сказал Берлин, – вам надо закрыть эти дыры.
– Если я еще раз услышу об этих чертовых дырах… – она осеклась и взяла себя в руки. – Июнь будет, каким будет, – добавила она, вновь обретая игривый тон. – Но вот июль, – она лукаво улыбнулась, – там мы можем действительно выдать что-то яркое.
– Как вы намерены выпускать июль? – спросил Эрик. – Вы уже лишились половины сотрудников. И сами уволили Рекса Рида. Кто будет вам писать эти новые статьи?
– Придержи коней, Эрик, – срезал его Берлин. – Мы еще не кончили обсуждать июнь.
Эрик засунул руки в карманы и стал увлеченно разглядывать пол.
В ресторане он назвал себя мальчиком для битья на побегушках. И было похоже, что это правда.
– Хелен, – сказал Берлин, – вы возьмете статьи, которые мы уже заготовили для июня и июля. И больше говорить тут не о чем.
– О, – она хохотнула, словно он нес ахинею. – Они никуда не годятся.
– Ни одна? – сказал Димс. – Ладно вам, Хелен. Вы хотите мне сказать, что из всех рукописей, которые успели у нас скопиться, вы не можете выбрать ни одной приемлемой статьи?
– Именно это я и говорю. Кроме, может, одной, про таблетки эстрогена. Остальные – сплошная скука и занудство, моим девушкам такое ни к чему.
– Что ж, сожалею, Хелен, – сказал Эрик, пытаясь реабилитироваться после предыдущей осечки. – Но, боюсь, это все, с чем вам придется работать.
– О, ерунда, – она опустила взгляд в свой блокнот и принялась увлеченно царапать очередную идею. – В этом городе полно авторов, которые с радостью предоставят свой материал для «Космополитена».
– Может, и так, – сказал Димс, – но у вас не будет денег на них.
– Это почему же? – Хелен подняла взгляд, постукивая ручкой по блокноту.
– Мы сделали кое-какие корректировки в бюджете, – сказал Димс. – Как ты знаешь, «Космополитен» уже несколько лет имеет задолженность. Доход от рекламы падает и, согласно Айре, возлагать надежды на июнь не стоит. Плюс, ты взяла и наняла Уолтера Мида на высшую ставку и определенно не поскупилась на оформление своего кабинета.
– Это верно, – согласился Эрик. – Вы здесь слегка хватили через край.
– Если коротко, – сказал Берлин, – совет решил, что нам нужно урезать бюджет.
– Урезать? – ручка Хелен замерла, и я впервые увидела неподдельную озабоченность в глубине ее больших карих глаз. – Вы мне говорили, что не поднимали бюджет «Космополитена» больше двадцати лет. Он и так уже ниже некуда, а вы еще говорите о том, чтобы что-то урезать?
– У вас будет тридцать тысяч долларов на номер, – сказал Берлин.
Мне это показалось целым состоянием, и Хелен, похоже, тоже решила, что ей этого хватит. Она откинулась на спинку своего креслица, расслабившись.
– Почему у вас такой кислый вид, ребята? Я уверена, тридцати тысяч хватит на статьи.
Мужчины повернулись к Берлину.
– Похоже, вы не поняли, Хелен. Эти тридцать тысяч – это не на авторов и статьи. Тридцать тысяч – это общая сумма. На весь номер. Сюда входит фотография, модели, ретушь, иллюстрации, редактура, реклама, доставка, зарплаты сотрудников, расходы – все.
Он усмехнулся с довольным видом.
Если Хелен и была ошарашена, она не подала вида. И бровью не повела. Но Джордж был не так сдержан: он хлопнул себя по лбу обеими руками и издал вздох отчаяния. Хелен не дала им повода почувствовать, что они прижали ее, если это им и впрямь удалось.
– Вы забыли стоимость тиража, – сказала она, откладывая блокнот.
– Это берет на себя «Хёрст».
– Ну что ж, слава богу, – Хелен редко прибегала к сарказму, но изъяснялась предельно доходчиво, поэтому она элегантно встала с кукольного креслица, огладила платье и сказала. – Что ж, джентльмены, тридцать тысяч, так тридцать тысяч. Вижу, я останусь без зарплаты, так что если у вас все, мне надо бы вернуться к июльскому номеру.
Едва мужчины удалились, Хелен сбросила маску непринужденности. Она подошла к софе, свернулась в уголке и обхватила себя тонкими руками, словно была готова разломиться надвое.
– Миссис Браун?
Она еще глубже погрузилась в себя и стала раскачиваться. Я заметила, что чулок у нее порвался еще в одном месте.
– Вы в порядке?
Она не отвечала. Я подошла к ней и хотела спросить снова, но она стала плакать.
– Я этого больше не вынесу, – сказала она.
Я никогда не встречала женщину, которая бы плакала так часто и была при этом так неотразима, как Хелен Гёрли Браун. Всякую грусть и обиду, всякую досаду и разочарование она смывала слезами. После особенно сильных слез, когда у нее опухали глаза, она снимала парик и погружала лицо в миску с ледяной водой, задерживая дыхание, насколько хватало сил. Затем я подавала ей полотенце и сторожила дверь, пока она накладывала макияж и принимала прежний вид, цветущий и исполненный самообладания.
Поначалу меня шокировали ее слезы, потому что сама я была совсем не такой. Я не позволяла себе плакать после смерти мамы. После того, как я ее потеряла, ничто, казалось, не стоило моих слез. Словно бы я боялась умалить глубину моей скорби по ней, заплакав о чем-то еще. А мне было о чем плакать. Когда Майкл сказал, что все кончено… Когда я услышала, что он женится… Когда мой отец решил снова жениться. Каждый раз я находила в себе силы не заплакать.
Хелен обхватила голову ладонями и вовсю рыдала, и ей было плевать, что у нее течет из носа, и макияж размазан по лицу. Я взяла салфетку из нарядной коробки и протянула ей. Она промокнула глаза и высморкалась, после чего опять зарыдала. Салфетку она скомкала и сжала в руке, и я протянула ей новую.
– Как они рассчитывают, что я буду издавать этот журнал, связанная по рукам и ногам? – сказала она навзрыд. – Они хотят меня подставить, чтобы я не справилась.
Она подняла на меня взгляд, губы ее дрожали, а нос был красным, как у пьяницы. В тот раз я не стала ее убеждать, что она не похожа на У. К. Филдза[3], потому что это была бы неприкрытая лесть. Хелен имела жалкий вид, и ей, похоже, пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сказать:
– Вызови мне Дэвида.
Он появился через двадцать минут: высокий, пожилой, изысканный мужчина, которого она частенько называла кабанчиком; одной рукой она его баловала, а другой пыталась держать в узде, каждое утро заставляя становиться на весы, чтобы решить, можно ли ему лишний ломтик хлеба или бекона. Он был определенно в хорошей форме, начинал лысеть, носил усы и выглядел таким же обаятельным, каким она его обрисовала в «Сексе и одинокой девушке». В последовавшие недели и месяцы мне нередко приходилось вызванивать его, вырывая с совещаний, заставляя отменять деловые встречи за обедом и перелеты на Западное побережье. Он всегда приходил ей на помощь. Он надежно стоял на ногах. До того, как устроиться в Голливуде, он сам был издателем «Космополитена» и знал этот бизнес вдоль и поперек. Она прильнула к нему всем своим тельцем, и я подумала, что он, вероятно, ее теневой партнер[4].
Впрочем, тем утром Дэвид Браун был с ней строг. Я слышала через дверь, как он велел ей взять себя в руки.
– Хватит плакать, Хелен. Так ты ничего не решишь.
Она что-то мямлила в ответ. Я слышала ее всхлипы, но слов разобрать не могла.
– Никто тебя не уволит, – заверил он ее. – Выкуп твоего контракта обойдется им в целое состояние. А даже если выкупят, смотри на это так: у тебя будет хороший оплачиваемый отпуск, – она опять что-то промямлила, и он сказал: – Конечно, напишу заголовки для июля, как обещал. Но давай по порядку. Тебе надо доделать июньский номер. Тогда сможешь оторваться на июле. Мы составим план. Подойдем креативно и придумаем, как заставить бюджет работать. Мы им покажем. А сейчас возьми и доведи до ума июнь.
Затем оба голоса надолго стихли до полушепота, после чего дверь открылась, и показалась Хелен. Несмотря на то, что она подкрасилась заново, было заметно, что она хорошо наревелась.
– Если кто меня будет искать, я вернусь через пару часов, – сказала она с наигранной легкостью. – Просто скажи им, мы с Дэвидом уехали на полдничек.