– Посудите сами, сколько вы всего сделали, – она взяла очередной лист латука. – Вы вдвоем совершенно изменили облик современной женщины. Это же просто гениально – взять боковую молнию на слаксах и передвинуть назад. Это так подчеркивает женскую фигуру. После такой кампании все мои девушки бросятся покупать слаксы «Джакс».
– Вы сказали, «кампания», – сказала Салли, отпивая мартини. – Мы ведь говорим о рекламе?
– А, – сказала Хелен, – это будет блестящий ход. С виду никто не подумает. Мы дадим рекламу под видом статьи про моду. И, что самое приятное, это будет стоить вам лишь малую толику рекламной расценки всего на одну полную страницу. Все, чего я от вас прошу, это фотографии. Конечно, вы предоставите одежду, а остальным займусь я.
Я сидела, откинувшись на спинку стула, и смотрела на Хэнсонов. Они были в ее власти. Хелен доела руками салат и встала из-за стола вместе с Джеком и Салли Хэнсонами, согласившимися взять на себя расходы за ее первый модный разворот.
– Значит, это открытие художественной галереи? – сказала Труди.
– Я сама ожидала чего-то слегка другого, – сказала я, входя туда.
Казалось, эти художники нашли себе пристанище в заброшенном помещении. Тесное и захламленное, оно пропахло сигаретами, благовониями и несвежим пивом. Люди стояли группками, курили и пили из бумажных стаканчиков. Я еще никогда не видела столько козлиных бородок; рядом со всеми этими битниками в солнечных очках, полосатых футболках и беретах мы с Труди выглядели как из другой оперы, и это меня забавляло. Я не могла сдержать улыбку, вспоминая, как от меня фонило Огайо, когда я только переехала в Нью-Йорк, а теперь, придя в Виллидж в новом платье-рубашке и модных туфлях Ронды, я себя почувствовала эдакой столичной штучкой.
Я оглядела толпу, но Элейн Слоун не заметила. Она бы точно здесь выделялась. Как и Дафна, которой я тоже не видела. Но Кристофера я заметила, хотя подойти к нему было непросто. Он стоял в стороне и выглядел шикарно, словно прилетел из Лондона: черная спортивная куртка, черные прямые брюки, стильные кожаные ботинки и густая русая шевелюра, идеально взлохмаченная. Он пожимал руку одному битнику, а рядом стояли две женщины, вероятно, рассчитывая на его внимание.
– Вон он, – я указала подбородком. – Это Кристофер.
– Ого, – сказала Труди. – Ты мне не говорила, что он такой…
– У него девушка.
Труди кисло улыбнулась.
– Тьфу ты. Почему всех хороших уже разобрали?
– Да, так всегда, – сказала я.
Мы с Труди слонялись туда-сюда, рассматривая мешанину из картин, скульптур и фотографий. Ни одно произведение искусства меня не впечатлило: из некоторых картин торчали фрагменты стульев или осветительных приборов, другие как будто были не дописаны или просто загублены. Мы с Труди как раз смеялись над одной картиной, когда к нам подошел Кристофер.
– Ты пришла, – он раскрыл руки для объятия. – Рад, что выбралась, – и он обнял меня.
Я познакомила их с Труди, и после того, как они обменялись приветствиями, я повернулась к одной из картин. Из холста выступало что-то блестящее.
– Что бы это значило? – спросила я.
– Я думаю, это колпак ступицы, – сказал Кристофер со знанием дела.
– Вот оно что, – сказала я и снова повернулась к картине. – Но к чему он здесь? Что это должно означать?
– Ни малейшей догадки, – признал Кристофер. – Думаю, надо спросить художника.
– Я бы хотела спросить хоть кого-то, где тут женский туалет, – сказала Труди.
Кристофер указал в заднюю часть галереи.
– Прямо до конца и вниз по лестнице.
Когда Труди ушла, он достал из кармана пачку «Лаки-страйк» и предложил мне. Я закурила и указала на одну скульптуру – груду ржавого металлолома, спаянную воедино.
– А это что такое? – спросила я. – Чем это служит?
Кристофер проследил за моим взглядом и скорчил рожу.
– Ну как же. Скульптура – это то, на что ты натыкаешься, когда отходишь, чтобы рассмотреть картину.
Я рассмеялась.
– Очень умно.
– Пожалуй, – он улыбнулся. – Но это не мои слова. Украл у Эда Рейнхардта.
– Ну, ты хотя бы честный вор.
Мы подошли к следующей картине – пучок линий различных оттенков зеленого. Кристофер не отходил от меня ни на шаг.
– Извини, но я не въезжаю в современное искусство. Или поп-арт. Или как это называется.
– Здесь тебе лучше об этом помалкивать, – сказал он с лукавой улыбкой.
Мы подошли к другой картине – из холста торчали белые щепки.
– Ну, – спросил он, – а об этом что скажешь?
– Не особо, – я рассмеялась. – Я бы тоже так могла. Как это вообще можно считать искусством?
– Ай. Это было больно, – он указал на подпись.
Я присмотрелась: Кристофер Мак.
– Это твое? Ты это сделал?
– Виноват.
– Ух. Извини.
Я была смущена и рассмеялась. Что еще мне оставалось? К счастью, он тоже рассмеялся.
– Я на самом деле мало смыслю в искусстве, – сказала я.
– Ну это заметно, – он все еще смеялся.
– Не знала, что ты художник.
– По твоим стандартам, это не так. Честно, – сказал он, – я просто дурака валяю. Галерея подкинула приманку: они дадут мне показать одну работу, если я им дам на выставку фотографии.
– К слову о фотографиях – где же они?
Я отошла в сторону, словно отстраняясь от своей оплошности.
Кристофер провел меня в другую часть галереи.
– Посмотрим, – сказал он, – сумею ли я оправдаться.
Он показал на ряд черно-белых фотографий.
При виде их я встала, как вкопанная, с открытым ртом.
– Что тут скажешь? Ты меня вдохновила.
Он улыбнулся, скромно пожав плечами.
Это были те самые фотографии, что мы снимали вместе в Виллидже: собака, тянущая за собой хозяйку, мальчишки на роликах, рассекающие по Уэверли-плэйс. Два старика на скамейке в парке, за шахматами. И другие, которых я еще не видела. Что меня удивило – нигде не было Дафны.
– А где твоя девушка? – спросила я, имея в виду: 1) почему ее нет на твоих фотографиях? и 2) почему она не пришла на твое открытие?
– Кое-что подвернулось, – сказал он, как ни в чем ни бывало. – Да, Элейн шлет привет. У нее на работе очередной напряг с Джеки Сьюзан.
– У меня такое чувство, словно я взяла на себя роль почетной гостьи, – сказала я, поворачиваясь к другой фотографии. – У тебя разве нет людей, с которыми надо тусить?
– Пожалуй, что есть. Но это на самом деле неважно – они, в основном, просто воздухом дышат, создают атмосферу.
– Совсем не как на светских тусовках.
– Подожди, пока вступят поэты, – сказал Кристофер. – Ты еще ничего не видела.
Я улыбнулась и сказала:
– Серьезно. Лучше я не буду лишать гостей твоего внимания.
Он кивнул.
– Скажи подруге, рад был с ней познакомиться. Да, и дай знать, когда захочешь еще поснимать.
Мы попрощались, не условившись ни о чем конкретном. Вскоре вернулась Труди, и почти сразу свет приглушили, и люди стали стягиваться в центр помещения. Кто-то сидел на ящиках, другие – на полу, обхватив руками колени, подпирая стены. Молодой человек с лохматой русой шевелюрой и такой же бородой взобрался на импровизированный помост. Он докуривал сигарету, норовя обжечь себе пальцы, и читал стихотворение о бездушности современной жизни, переменчивой природе нашего бытия и его преходящести. После каждой строфы он щелкал пальцами, как бы подгоняя себя. Народу столпилось порядочно, все терлись друг о друга.
Когда поэт замолчал, я почувствовала себя в трансе – воздух пульсировал, заряженный особой энергией. Мне это понравилось, и я неожиданно пожалела, что пришла в новом платье и модных туфлях Ронды. Я бы еще послушала поэтов, но время было позднее, и Труди уже скучала – поглядывала на часы и без конца курила.
Мы оставили галерею и направились к метро. Вечер был ясный, по-весеннему красивый, легкий ветерок поигрывал листвой. Дороги были запружены машинами, на тротуары высыпали местные, в куртках нараспашку, благоухая марихуаной.
– Думаю, ты ему нравишься, – сказала Труди, пока мы ждали поезда.
– Нет. Кому? Кристоферу? Нет, – я покачала головой. – Мы просто друзья. Я же говорила, у него есть девушка.
– Девушка, которой не было сегодня в галерее.
– Это неважно. Он любит Дафну. Ты бы видела их вместе. С ума по ней сходит.
Подошел поезд, мы вошли и сели. Я все еще думала о поэзии.
– Окей, ладно, – сказала Труди. – Больше ни слова не скажу о Кристофере Маке. Но я думаю, ты себя водишь за нос.
– Хватит, Труди. Кристофер помогает мне с фотографией – и все. Ничего большего я от него не хочу.
– Ого, – она посмотрела на меня большими круглыми глазами, словно завороженная. – Ты действительно не хочешь влюбляться, да?
– Я уже говорила: нет, если могу устоять.
Глава девятнадцатая
Фотосессия для «Джакса» была устроена, и Хелен попросила меня присутствовать, вместе с Харриет, Тони и Джорджем. Съемки проходили в студии Дж. Фредерика Смита, на Западной 87-й. Это была огромная белая комната с дощатым полом, залитая утренним светом из окон. Стены от входа были увешаны иллюстрациями и фотографиями Смита. Его работы отличала игривая сексуальность, напомнившая мне картинки из «Плейбоя». Отдельные работы Смита украшали обложки «Эксвайра», но в таких изданиях, как «Макколл», «Домашний журнал леди» или даже «Мадмуазель» их было не найти.
Хёрст не одобрил бы такого фотографа, будь он в курсе планов Хелен, и я ни словом ни обмолвилась об этом Эрику. Хотя он был под впечатлением, узнав, что Хелен сумела убедить Хэнсонов оплатить фотосъемку. Откуда он узнал об этом, я могла только гадать, потому что сама ему не говорила. Всякий раз, как он меня спрашивал, кто будет делать съемку для «Джакса», я беззастенчиво врала, что не знаю.
Было похоже, что каждый фотоснимок требовал нескольких часов подготовки. Я сидела в сторонке, позади Хелен и Хэнсонов, и увлеченно наблюдала за процессом.
Рядом с одеждой, висевшей на стойках, шипели отпариватели на длинных ножках. Тут же были стилисты, готовые что-то подправить, подшить подолы, опустить вытачку или подобрать прищепками лишнюю ткань. В углу за столом сидела стилист по прическам, в окружении бигуди, щеток, расчесок и париков на пенопластовых головах. Рядом сидела визажист, с румянами, помадой, тенями, накладными ресницами, круглыми салфетками и устройствами для завивки, выпрямления и разглаживания.