У Смита была своя команда – заряжать пленку, устанавливать освещение и штативы, перемещать отражатели и реквизит. Они делали один-два снимка «Полароидом», что-то доводили до ума и снова проверяли экспонометр. Они повторяли это до тех пор, пока не получали идеального результата.
И здесь же были модели, поражавшие своими безупречными чертами, даже несмотря на бигуди размером с термос и отсутствие макияжа. Я смотрела на этих прекрасных созданий и думала о маме, и о том, как ее отец, по словам Элейн, положил конец ее карьере. Я витала в этих мыслях, когда, ко всеобщему удивлению, появился Эрик вместе с Диком Димсом и Фрэнком Дюпюи.
– Что они здесь делают? – прошептала мне Хелен, почти не размыкая губ.
– Понятия не имею.
Я даже не знала, что они в курсе насчет этой фотосессии.
Хелен прошелестела мимо меня с натянутой улыбкой.
– Дик, Фрэнк, Эрик, добро пожаловать. Вы уже знакомы с Джеком и Салли Хэнсонами?
Хелен держалась безупречно, словно заранее ожидала их появления.
Мы с Эриком сказали друг другу «привет», но и только. Я подумала, знает ли Хелен, что я сплю с ним. Наверняка. У нее шестое чувство на такие дела.
Я стояла рядом с ней, когда она давала наставления Харриет и Тони насчет общения с управленцами Хёрста.
– Просто заверьте их, что все в полном порядке, – сказала она. – И, чем бы вы ни занимались, не давайте им тут шастать. Я не хочу, чтобы они попытались командовать съемкой.
Как только Харриет с Тони направились к мужчинам, Хелен подозвала Смита. У него на шее висели два фотоаппарата, а лоб покрывала испарина.
– Будьте так любезны, окажите мне одну услугу, – сказала она. – Возьмите какую-нибудь девушку и сделайте несколько красивых, четких снимков – умаслить Димса с его леммингами. Можете даже пленку не заряжать. Я их при первой возможности вытурю – пуф! – и тогда мы вернемся к работе.
– Понял, – он кивнул и, сложив руки рупором, позвал: – Где Рената? Кто-нибудь, приведите Ренату.
Рената оказалась высокой красавицей-блондинкой с немецкой фамилией, которую я бы не смогла произнести. Она вышла из-за ширмы в белых слаксах «Джакс» на бедрах и топике в красно-белую клетку с воротом под самый подбородок.
Смит посадил ее на стул перед белым экраном: руки на коленях, длинные светлые волосы собраны лоснящийся хвост, на цветущем лице выражение невинности. Следовало отдать Хелен должное – она знала, что делает. Минут через двадцать люди Хёрста уже не задавали вопросы, а только стояли и смотрели, и лица их светлели.
Пока Смит делал вид, что снимает Ренату, я заметила, что Эрик увивается возле одной модели, которая возвышалась над ним на пару дюймов на своих шпильках. Невинный флирт или он намеревался стрельнуть у нее номерок?
Я выждала десять секунд – больше не смогла – и подошла к нему.
– Эй, как дела?
Он меня понял и засунул руки в карманы.
– Мы просто болтали, – сказал он, когда модель отошла на порядочное расстояние.
– В общем, – я смягчила тон, – я думала о том, чтобы сходить сегодня вечером на чтение поэзии.
– Поэзии?
– Да, есть один классный клуб в Виллидже, и мы…
– В Виллидже? Поэзия? – он скорчил рожу. – Я сегодня допоздна работаю.
Странно, но это задело меня. Я ведь знала, что он не жаловал Виллидж, а поэзию, вероятно, и того меньше. Я повернулась в другую сторону, отчаянно пытаясь сменить тему.
– Похоже, они готовятся к ланчу, – сказала я.
Буфет ломился от сэндвичей и салатов, фруктов и говяжьей нарезки. Я набрала тарелку для Хелен, хотя и знала, что она к ней не притронется, это притом, что она и не завтракала.
Когда ребята Хёрста подкрепились и покинули студию, Хелен, извинившись, оставила Хэнсонов и прошла к месту съемки. Джордж увязался за ней, но она не обращала на него внимания. Благодаря опыту в рекламном бизнесе, она себя чувствовала в своей стихии. Она стояла – одна рука на поясе, другая гладит подбородок – и смотрела на Ренату.
Вскоре она повернулась к Смиту.
– Что бы такое придумать, чтобы добавить сока? В духе ваших снимков для «Эсквайра».
– Послушай, Хелен, – Джордж стал качать головой, – ты же знаешь, мы не можем…
– О, не волнуйтесь, – сказала Хелен покровительственным тоном, улыбаясь, – я просто дурачусь, вот и все. Вам бы тоже иногда не помешало.
Джордж отошел, качая головой пуще прежнего.
Смит стоял с задумчивым видом.
– Рената, радость, встань, пожалуйста.
Хелен убрала стул и обошла вокруг этой нимфы, откровенно рассматривая ее, точно монтажник – объект на стройплощадке. Она развернула Ренату – ее топик на спине имел вырез, открывавший филигранные бугорки позвоночника и лопатки.
– Как жаль, что мы не можем снять ее сзади, – сказал Смит. – Со спины этот топик сексуальней, чем спереди.
Хелен взглянула на Смита, и в глазах у нее загорелся огонек.
– Рената, – она протянула девушек руку, – идем со мной, милая.
Хелен зашла с Ренатой за ширму, а когда они вышли через несколько минут, волосы Ренаты были взъерошены, а топик надет задом-наперед, открывая изящные ключицы и холмики грудей.
Глаза Джорджа вылезли из орбит.
– Ну, – сказала Хелен, – так достаточно сочно?
Фотосессия шла своим ходом, а Хелен направила меня назад, в офис, заниматься текучкой – разбирать исходящие письма и благодарственные записки, составлять план встреч и т. п. Я была под впечатлением от увиденного в студии Смита и решила после стольких недель прокрастинации записаться на курсы фотографов. Анкета давно лежала у меня в сумочке, и я собралась заполнить ее, но тут прибежала Бриджет и стала расспрашивать о фотосессии.
– Все было прекрасно, – сказала я, убирая анкету в ящик стола, где она благополучно пролежит еще несколько недель, – но потом нарисовались ребята Хёрста и чуть все не испоганили.
– А Эрик с ними был? – спросила Марго, проходившая мимо, держа пачку папок.
– О, ну еще бы, – сказала Бриджет. – Эрик Мастерсон никогда не упустит случая покрутиться рядом с моделями.
Меня это задело. Они продолжали болтать, а я принялась разбирать почту, надеясь, что они не заметят обиды на моем лице. Когда Бриджет с Марго вернулись на свои места, я сосредоточилась на почте Хелен и, в итоге, погрузилась в чтение письма, открывать которое мне не следовало.
Дорогая Хелен,
Надеюсь, ты в добром здравии. Я уже не помню, когда последний раз говорила с тобой или получала твое письмо. Раньше ты все время писала, но в последнее время я, похоже, больше общаюсь с Дэвидом, чем с тобой. Я видела тебя в каком-то журнале, то ли «Тайм», то ли «Ньюсуик». Я была с Мэри у врача. Она была записана на тот день. Врач хочет направить Неужели они не нашли фотографию получше? У тебя там такой изможденный вид. Дэвид говорит, ты все время работаешь. Даже по выходным. Смотри, осторожней. Не забывай уделять внимание супружеской жизни. Ты совсем заморишь себя, если будешь так работать, а ты ведь не хочешь потерять Дэвида из-за работы. Если ты его отвадишь, не думай, что тебе так легко удастся найти другого мужчину. Тебе ведь можно не напоминать, что ты не Грейс Келли и не Джейн Мэнсфилд. У тебя хорошая смекалка, но ты уже добилась всего, что только можно. И, боже мой, что ты несешь в этой статье? Хелен, неужели всякий раз, как ты открываешь рот, из него вылетают непристойности? Меня беспокоит, что ты выставляешь себя в таком виде. На будущее заклинаю тебя думать прежде, чем говорить, или ты легко можешь лишиться и работы, и мужа, и остаться по уши в долгах. Кстати о деньгах, я не просто так писала, что недавно водила Мэри к врачу. Он хочет направить ее на воды, в Уорм-спрингс, но это, конечно, стоит денег и мне такое не по карману. Просто решила поставить тебя в известность. Вот клевер с ее клумбы. Нам нужна вся мыслимая удача. Молись, пожалуйста, за свою сестру.
Когда я дочитала до конца, мне на стол выпало около дюжины клеверов, увядших и помятых. На письме виднелась их зеленая кровь, где листочки пережали. Я взяла один, держа в пальцах хрупкий стебелек, и поняла, что он четырехлистный. Я взглянула на другой – тоже четырехлистный. Как и все остальные. Я никогда еще не видела четырехлистного клевера, а тут их было столько сразу.
Я сложила письмо, положила в него клевер и убрала все в конверт, недоумевая, как оно попало в почту поклонниц Хелен. Это было просто недоразумение, и я не сомневалась, что она меня поймет, но все же мне не следовало читать все письмо. Я должна была остановиться, как только поняла, что это письмо личное, но не смогла удержаться.
Когда Хелен вернулась с фотосессии около шести вечера, и я ей рассказала про письмо, она ничуть не расстроилась.
– Х-м-м-м, – она взглянула на адрес, написанный рукой матери на конверте. – Интересно, сколько денег она хочет с меня на этот раз, – сказала она, усаживаясь за свой стол и доставая сигареты. – Это единственная причина, по которой она пишет мне – попросить денег. Или сказать, что я делаю не так.
Интуиция у Хелен была поразительная: она угадала содержимое письма по почерку на конверте.
– Ох, мамочки, – сказала она, пробегая взглядом письмо, держа в руке клевер. – Хочешь, возьми один. Их сестра выращивает. У Мэри весь задний двор в четырехлистных клеверах. Представляешь? – она улыбнулась при этих словах. – Мама мне то и дело присылает букетик. Мне нравится засушивать и раздавать их людям, кому не помешает удача. Только вот, – она нахмурилась, – бедняжке Мэри они удачи не принесли. У нее полиомиелит.
– Нет. Я так вам сочувствую.
– Жуткая напасть. Она такая милая, милая девушка и прехорошенькая. Гораздо миловиднее меня – что правда, то правда, можешь спросить мою маму, – Хелен втянула губы и откинулась на спинку. – Бедняжка Мэри в инвалидном кресле. Наверно, неудивительно, что я чувствую вину за свое здоровье. Я все время посылаю им с мамой деньги, но это не избавляет меня от вины. Мой психоаналитик говорит, это мой крест. Но, знаешь, это из-за мамы в первую очередь – не из-за Мэри – я увлеклась психоанализом. Я люблю ее, правда люблю, но не проходит ни одного сеанса – ни единого – чтобы я под конец не говорила про нее, – Хелен стала вальяжно зевать, вытянув руки над головой. – Ты близка со своей мамой, Элис?