Мы допили коктейли и направились на Парк-авеню.
Он поднял меня на кровать и начал целовать в шею. Он стал медленно раздевать меня, и с каждой расстегнутой пуговицей мои напряжение и рабочие заботы растворялись.
Потом я лежала в томной полудреме, и все мое тело дышало жаром. Нам было так хорошо в постели – мы упивались друг другом – и казалось, это единение должно продолжаться и во внешнем мире. Так что я рассказала ему о выставке фотографий, открывавшейся в тот выходной.
– Хочешь пойти?
– Что? А ты?
Он потянулся через меня за сигаретами на тумбочке.
По комнате прошел легкий сквозняк, и я покрылась гусиной кожей и натянула одеяло.
– Да. Поэтому и спросила.
Он замялся, деловито закурил и выдохнул, внимательно глядя на тлеющий кончик.
– Ну, в общем, да, окей, пойдем.
– Если не хочешь, скажи прямо.
– Просто ведь, – он пожал плечами и стряхнул пепел, – фотография – это твое, не мое.
Я взглянула на часы на тумбочке, рядом с пачкой «Лаки-страйк», пузырьком аспирина и какими-то аскорбинками. Была четверть десятого.
– Мне, пожалуй, пора.
– Останься.
– На завтра большие планы.
– Пожалуйста, – он потянул меня за руку.
– Мне нужно хорошенько выспаться.
Он смотрел, как я одеваюсь, и только перед тем, как я вышла из спальни, он сказал:
– Ну хорошо, я пойду с тобой на выставку.
Придя домой, я позвонила в дверь Труди, и она открыла мне, держа на деревянных плечиках платье без рукавов, с цветочным принтом. Она все вешала на деревянные плечики – результат работы в «Бергдорфе».
– В чем дело? – спросила она. – Я думала, ты с донжуаном.
– Только от него. Не захотела оставаться на ночь.
Я плюхнулась в кресло-качалку и рассказала, как познакомилась с Тэмми в баре и как Эрик предложил мне редакторскую должность в «Добром домоводстве».
– Чтобы я была редактором? Иногда я думаю, Эрик совсем меня не знает.
– Ну, не похоже, чтобы вы с ним много разговаривали, если ты уловила намек.
– Очень смешно, – я закрыла лицо ладонями и застонала. – Ничего не понимаю. Если мы можем ужинать вместе или выпивать перед сексом, почему мы не можем сходить на поэтический вечер или фотовыставку? То есть где кончается интрижка и начинаются настоящие отношения?
– Ты меня спрашиваешь? Я уже полгода не была на свидании.
– Я не знаю, чего хочу. И чего хочет он, тоже не знаю. Он всегда подает мне двусмысленные знаки. Может, я сама себя вожу за нос?
– В каком смысле?
– Ну, может, в глубине души я все же хочу с ним чего-то большего, просто боюсь?
Труди скептически взглянула на меня.
– Окей, хорошо, – признала я. – Может, я не хочу с ним чего-то большего, – я вздохнула. – Но этот наш маленький танец, он так выматывает. И серьезно, у нас с ним ничего общего. Знаю, я говорила, что не хочу отношений, но все равно я заслуживаю лучшего.
– Тут я тебе не советчица, – сказала она, расправляя платье на кровати.
Я стала покачиваться в качалке, слыша скрип дерева. Иногда я думала о романе с Эриком, как о гриппе. О чем-то таком, что подчиняет себе организм и в должный срок проходит. Хелен когда-то говорила мне не ругать себя из-за него.
«Я тебе так скажу про донжуанов: у каждой девушки есть свой… От донжуанов никуда не деться. У каждой девушки, даже самой умной, есть мужчина, которому она не может сказать нет, хоть и понимает, что ничего хорошего не будет».
– Мне нужно твое мнение кое о чем, – сказала Труди. – Жди здесь. Никуда не уходи.
Она юркнула в ванную.
Я продолжала качаться, слыша, как Труди открывает аптечку. В комнате, прямо на паркете, работал портативный черно-белый телевизор. Усы антенны почему-то были выдвинуты не полностью, и по Джонни Карсону в «Сегодня вечером» ползли волнистые полоски. Звук тоже был еле слышен.
– Зачем он вообще у тебя работает? – спросила я.
– Кто работает?
– Телевизор.
– Для компании.
Разговора я почти не слышала, но все равно смотрела на экран, пока Труди не вышла из ванной.
– Ну? – сказала она и нагнулась к моему лицу. – Ты их еще видишь?
– Труди, что ты придумала?
Я перестала качаться. Она наложила толстый слой макияжа на два тона темнее своей кожи.
– Может, взять на тон светлее?
– Нет. Не надо макияжа, – я снова стала качаться. – Ты на тыкву похожа.
– Большое спасибо.
– То есть ты словно хочешь что-то скрыть.
– Так и есть.
– У тебя прекрасная чистая кожа. Подумаешь, веснушки. Не прячь их.
Но она меня не слушала. Она подошла к шкафу и стала передвигать туда-сюда плечики, пока не нашла два платья, которые положила рядом на кровать.
– Собираешься куда-то?
– Нет. Просто пытаюсь понять, что надеть. У меня собеседование.
– Что? – я снова перестала качаться.
– Утром в понедельник. Возможно, в эти выходные я буду искать себе новый прикид.
– Подожди-ка. Где у тебя собеседование?
– Хочешь, верь, хочешь – нет, но в архитектурной фирме.
– Чего? Ух ты! Труди, это же…
– Простой регистраторшей, – сказала она, остужая мой восторг. – Но это шаг в правильном направлении.
– Еще бы. Как так получилось?
– Ты не поверишь. Сижу я на прошлой неделе в кондитерской, просто сижу за стойкой, никого не трогаю, читаю «Источник». И мужчина рядом начинает спрашивать, как мне книга. Мы заговорили об архитектуре, и оказалось, что он архитектор, и не успела я глазом моргнуть, как он говорит, что им на фирме нужна регистраторша.
– Ты ничего мне не сказала. Как же так?
– Просто не думала, что из этого что-то получится. Думала, это просто болтовня, чтобы выудить у меня номерок. Но сегодня мне позвонили и сказали приходить на собеседование в понедельник утром. Что, если мне дадут работу? Сказать им, что мне надо подумать?
– О чем тут думать?
Она улыбнулась.
– И ни в коем случае не пользуйся этим тональным кремом.
Глава двадцать четвертая
Сирены гудели все реже, все больше ехали такси с горящими фарами. Обеденная очередь в забегаловке на углу не высовывалась из двери. Был вечер пятницы перед Днем поминовения, и хотя официальным праздничным днем считался понедельник, город уже начинал пустеть. Большинство нью-йоркцев разъезжались по всяким там Хэмптонам и местам вроде Атлантик-сити.
Теперь, когда июльский номер ушел в печать, Хелен обещала взять несколько дней выходных, но в ту пятницу мы сидели до вечера, когда все остальные давно ушли, и Хелен редактировала статью для августовского номера, хотя и понимала, что августовский номер еще под вопросом.
– Элис, – позвала она меня из своего кабинета, подавшись вбок из-за стола. – Элис, дорогая. Ты сделаешь мне одолжение?
– Конечно.
Я встала из-за стола и подошла к двери ее кабинета. В свете настольной лампы вился дым от недавно докуренной сигареты.
– Ты не против забрать Грегори от ветеринара? У бедняжки была ушная инфекция. Уже четыре часа, а я, боюсь, не успею туда до закрытия, до пяти. Будешь лапой, заберешь его и отвезешь ко мне домой?
– Конечно.
Я вдруг отметила, как часто я говорила ей это слово: конечно. Конечно, я сделаю это, конечно, я сделаю то. Я была рада услужить ей, выполнить очередное поручение в первый вечер праздничных выходных, особенно учитывая, что Бриджет уже уехала в Атлантик-Сити с мужчиной, с которым познакомилась накануне, а Труди была в Сент-Луисе и должна была вернуться вечером в понедельник, как раз вовремя, чтобы начать работать на новом месте.
Эрика я избегала, потому что, честно говоря, не знала, чего хочу от наших отношений. Как пара мы никогда не совпадали. Если я хотела чего-то большего, он упирался, и наоборот. Должно быть, он почувствовал, что я дала задний ход, потому что в последнее время всячески пытался вернуть мое внимание. После того, как я отказалась пойти с ним на симфонию и на ужин в «Барбетту», он из кожи вон лез, уговаривая меня провести праздничные дни в гостях у его семьи, в Беркшире. В письме это выглядело великолепно – все, о чем я только мечтала. Я снова задавалась вопросом, не вожу ли себя за нос, но ведь он мне даже не говорил, что у него семейный дом в Беркшире, а такие вещи следовало знать заранее, прежде чем отправляться туда в качестве… кого? Его подружки, девушки, с которой он отлучался на полднички? В конечном счете, я решила, что не могу. Я соврала ему, что у меня другие планы, хотя знала, что меня ждут долгие одинокие выходные.
Ветеринарная клиника располагалась на Третьей авеню, между 71-й и 72-й. В приемной творился кавардак: лай, шипение, звяканье собачьих ошейников и номерков, клацанье когтей по линолеуму. Запах тоже оставлял желать лучшего – бессчетные животные хвори, разбавленные антисептиком. Умотанный вислоухий щенок лежал на боку с безразличным видом, тяжело дыша.
Я объяснила, что пришла забрать кота миссис Браун, и вскоре регистратор вынес мне переноску, похожую на красный ящик для инструментов с сетчатой дверцей. Грегори воззрился на меня большими голубыми глазами. Я просунула палец сквозь сетку и попыталась заверить его, что все хорошо, я забираю его домой.
Всю дорогу до дома Грегори что-то не устраивало, он мяукал и завывал. Привратник Хелен, Фредди, приветствовал меня улыбкой до ушей.
– Кто тут у нас? – спросил он и нагнулся, заглядывая в сетчатую дверцу. – Это Саманта?
– Нет, Грегори.
– Ну, добро пожаловать домой, мистер Грегори. Не правда ли, славный денек, мисс Элис?
Я столько раз бывала дома у Хелен, что Фредди знал меня по имени и всякий раз пускал, не утруждая себя звонком хозяйке. В тот день он придержал мне парадную дверь, а потом метнулся вперед и вызвал лифт.
– Прекрасных вам выходных, мисс Элис.
Хелен уже давно доверила мне запасной ключ с брелоком «Гуччи», который весил больше, чем мой бумажник. Открыв дверь, я подскочила и взвизгнула.
– Сюрприз!
Я чуть не выронила Грегори, схватившись рукой за сердце. Передо мной стоял Дэвид, а за ним виднелись две женщины. Придя в себя, я догадалась, что пожилая женщина должна быть матерью Хелен, а та, что в кресле-каталке – ее сестрой, Мэри.