– А что вы отмечаете?
Мне не хотелось заострять на этом внимание, но, судя по всему, она начала отмечать еще до того, как села в такси.
– Я наконец-то доделала эту книгу, «Долину кукол».
– Она уже вышла?
– Нет, нет, – она раскрыла сумочку, достала золотой портсигар и зажигалку и положила их на стойку. – Публикация намечена на февраль, но я, по крайней мере, отстрелялась. Отредактировала так, что комар носа не подточит. По-любому, Джеки больше ничего не даст менять, – она рассмеялась. – Конец ее безумным звонкам и набегам ко мне в офис без предупреждения. Джеки Сьюзан – один из самых трудных авторов, с кем мне доводилось работать. Она меня едва не доконала.
Бармен налил нам мартини с большим изяществом, и Элейн подняла бокал.
– Слышала, ты недавно виделась с Кристофером, – сказала она. – Как он, на твой взгляд?
– Отлично.
Я отпила лучший в своей жизни мартини с джином, гадая, что именно он рассказал ей про тот день в темной комнате.
– Я за него волнуюсь. Я просто хочу, чтобы он был счастлив. Он мне как сын, ты знаешь, – она взяла сигарету и закурила. – Я хочу рассказать тебе кое-что. Мало, кто знает об этом – возможно, даже Кристофер не знает – но, когда я была моложе – всего двадцать шесть – я забеременела.
– Правда?
Должно быть, она хорошо напилась. Я понятия не имела, зачем она мне сказала об этом.
– Ага. Я была молодая, и мне было страшно. Я была не готова быть матерью. Когда я сказала Вив, твоей маме, что нашла доктора и собираюсь на операцию, она стала умолять меня не делать этого. Она изо всех сил меня отговаривала. Она была уверена, что я потом пожалею. Но, видишь ли, я, в отличие от твоей мамы, не любила отца своего ребенка.
«В отличие от твоей мамы»? Это странно прозвучало, но Элейн несло, и я не хотела перебивать ее.
– И знаешь что? Твоя мама, как оказалось, была права. Я до сих пор жалею, – она уставилась на фреску и сказала с досадой: – Если бы я родила, у меня бы сейчас был пятнадцатилетний сын или дочь, – она смотрела прямо на фреску затуманенными голубыми глазами. – Твоя мама была права. Я жалею, что сделала это. Тот врач – в Нью-Джерси, хотя это к делу не имеет отношения – он, в общем, был не очень хорошим врачом. Не слишком аккуратным. Я могла бы умереть.
– Я вам сочувствую.
Я не знала, что еще сказать и, если честно, я не была уверена, что она меня слышала. Она продолжала рассказывать.
– Когда я поправилась, мне сказали, я больше не смогу иметь детей, – она посмотрела на меня, сложив губы в грустную, тонкую улыбку. – Ну вот, теперь ты понимаешь, почему я так забочусь о Кристофере. Ближе, чем он, у меня никогда не будет ребенка.
На это я совершенно не знала, что сказать, и просто глотнула еще мартини.
Элейн стряхнула пепел с сигареты и вздохнула.
– Мне, наверно, не стоит говорить тебе этого (тебе – особенно), но я помню, когда твоя мама узнала, что беременна, я спросила ее, что она намерена предпринять.
Еще одна бестактность с ее стороны, но она хотя бы признавала это. Я никогда еще не видела Элейн такой. Она определенно напилась.
– В общем, Вив так посмотрела на меня, словно я спятила. Она ни на секунду не сомневалась, что хочет оставить ребенка. У нее и мысли не было, чтобы пойти и сделать…
Выражение моего лица заставило ее замолчать.
– О боже, Эли, – она взяла меня за руку и, помолчав немного, сказала: – Я думала, ты знаешь. Прости…
– Что знаю?
Ей не было нужды напоминать мне, что я родилась почти через девять месяцев после свадьбы родителей, но я не придавала этому значения. До этого момента. Мне стало дурно, и я залпом отпила мартини.
– Ты окей? – спросила она и дала знак бармену повторить заказ.
Я кивнула и осушила бокал.
– Это ничего не значит, – сказала она. – Ты же знаешь, твои мама с папой любили тебя.
Я это знала, но не могла сказать ни слова. Я просто кивнула и стала слушать дальше.
– О Эли, – она покачала головой. – Я правда думала, ты знаешь.
Она закурила, и я смотрела, как она выдыхает дым, подавшись вперед всем корпусом.
Какие-то люди приблизились к нам и уселись за столик рядом с баром, и я взглянула на них искоса.
Дым от сигареты Элейн поплыл в мою сторону. Она сказала со вздохом:
– Я помню, как Вив познакомилась с твоим отцом. Это случилось здесь, в Нью-Йорке. Сразу после войны. Он был такой красавец-моряк. Правда, как звезда экрана. Он ее на руках носил. Я еще не видела, чтобы твоя мама так сходила с ума по какому-то парню. Это было так романтично. Любовь как ураган. Думаю, они сами такого не ожидали.
Она замолчала, но мне все это было уже известно. Я уже слышала, как родители познакомились в Нью-Йорке, и знала, что отец служил во флоте. Он и в свои сорок семь был еще хоть куда.
– Продолжайте.
– А потом, в общем, твоя мама поняла, что беременна. Тобой. И вот тогда все стало… – она замялась и начала заново. – В общем, когда твоя мама сказала своим родителям, это был конец. Они просто отказались от нее. Они очернили ее. Настроили против нее всю семью. Твоя мама не знала, что делать, куда податься. Твой отец был родом из Янгстауна, так что она поехала с ним. И он правильно поступил. Женился на ней.
Я оставила Элейн в баре и ушла. У меня кружилась голова от джина и всего, что я услышала. Я повторяла про себя, не желая в это верить: «Родителям пришлось пожениться, потому что мама забеременела мной. Они меня не планировали. Я появилась по ошибке». Но теперь я, по крайней мере, знала, из-за чего мамин отец так обошелся с ней. Из-за меня.
Когда я вернулась домой, там было душно, даже с открытыми окнами. Меня шатало от выпитого и отчаянно хотелось чем-то набить живот, но выбор у меня был невелик. Я нацелилась на пачку крекеров и банку арахисового масла, но вскоре поняла, что это не то. Тогда я выпила бутылку апельсиновой газировки, забавляясь пьяной мыслью, что у нас дома, в Янгстауне, говорят шипучка, а не газировка.
Дома, в Янгстауне…
То, что я узнала о родителях, легло на меня тяжкой ношей. Я почувствовала себя ответственной за то, что круто поменяла жизнь двух человек. Если бы не я, мама осталась бы в Нью-Йорке и, вероятно, продолжила бы карьеру модели, несмотря на недовольство ее отца. Она бы встретила другого мужчину, вышла за него и родила другого ребенка. Может, даже нескольких. А мой отец? Он бы вернулся после войны к себе домой, в Янгстаун, женился там на ком-то и тоже зажил бы другой жизнью, с другой семьей.
Но даже если родители и винили меня в том, как я перекроила их судьбу, они никогда не давали мне это почувствовать. То, что я узнала, не заставило меня усомниться в их любви ко мне. Элейн пыталась подчеркнуть это, но я и так знала, что родители любят меня. И все же это вызвало определенный сдвиг у меня в сознании, в моем представлении о родителях. Во всяком случае, мне не пришлось переписывать историю их любви. У меня было достаточно воспоминаний о том, как они держались за руки, как целовались украдкой, думая, что никто не видит, как медленно танцевали в гостиной под музыку из радио, и мама напевала отцу на ухо. Они были счастливы, насколько я видела. Так что этот сдвиг касался только меня, моего отношения к себе.
Я понимала, что в какой-то момент должна буду что-то сказать отцу, но разговор такого рода лучше вести в живую, чем по телефону. Особенно, когда на заднем фоне маячит Фэй, а отец то и дело поглядывает на часы над плитой, прикидывая, во сколько ему обойдется наше общение.
Глава двадцать восьмая
Той ночью я почти не спала, перебирая в уме все, что услышала от Элейн, и снова виня себя в том, что испортила маме жизнь. И отцу. И чем дальше, тем больше я себя накручивала. Мне удалось заснуть за полчаса до будильника, и на краткий миг я провалилась в счастливое забытье. Было утро четверга, двадцать четвертое июня. Наш июльский номер поступил в продажу. Однако едва я проснулась, как на меня навалились со страшной силой вчерашние впечатления. Провалявшись в постели еще двадцать минут, я выползла из-под одеяла и заставила себя начать новый день.
Приняв ванну, я спешно оделась и вышла из дома раньше семи. Выпила чашку кофе в закусочной на углу 76-й и Лексингтон. По пути к метро прошла мимо газетной палатки, пестревшей газетами и журналами, сигаретами и жвачками. Я смотрела во все глаза: «Макколл», «Домашний журнал леди», «Эсквайр», «Тайм» и «Лайф». Там были все мыслимые журналы, кроме «Космополитена».
Впрочем, время было еще раннее, и продавец, возможно, еще не выложил все новинки, хотя верилось в это с трудом, ведь он упускал клиентов, спешащих на работу. Перед самой станцией метро была еще одна газетная палатка, но и там я не увидела «Космополитена». Я даже подумала, вдруг Бриджет с Эриком объединили напоследок усилия и устроили какой-нибудь саботаж на складе.
Я уже представляла, как буду утешать Хелен, если увижу ее в слезах, пока ее несчастные сотрудники будут собирать свои вещи и разбредаться в поисках лучшей доли. Ожидая поезд, я рисовала в уме картины мрачного исхода. Все сидячие места в вагоне были заняты, так что я стояла в толчее, держась за грязный поручень. Я опустила взгляд на свои новые голубые туфли и пожалела о таком расточительстве, ведь мне грозило остаться без работы.
Когда поезд приблизился к станции «68-я улица» и начал тормозить, скрежеща колесами, я подняла взгляд и заметила знакомую обложку. Профиль Ренаты с соблазнительными пухлыми губами и внушительной грудью. Значит, журнал все же поступил в продажу. Хоть где-то. Его жадно листала молодая женщина – одна из тех, о ком Хелен говорила «мои девушки». Она так погрузилась в чтение, что едва не проехала свою остановку – вскочив с места в последний момент, она метнулась к дверям.
Я смотрела, как заходят и рассаживаются новые пассажиры. Глядя вдоль вагона, запруженного черно-белыми газетами, я замечала кое-где цветные пятнышки. Один, два, три «Космополитена» в руках «девушек Хелен». Сойдя на 57-й улице, я взглянула на газетную палатку, но опять тщетно.