– Я Элис. Эли. Дочь Вивиан.
– Моррис, иди в студию, где был, и сиди там.
Но он не сдвинулся с места. Рут повернулась ко мне и заговорила, как бы успокаивая:
– Он то помнит, то не помнит. Путается, – она снова повернулась к нему. – Ты меня слышал, Моррис? Иди, где был, и посиди там.
Но судья подошел ко мне ближе.
– Вивиан, – сказал он с изумлением.
В глазах у него белела катаракта.
– Это Элис, – сказала Рут, снова повышая голос, словно он, к тому же, был глухим. – Это дочь Вивиан.
– О, Вивиан, – он потянулся ко мне, качая головой, и взял за руку неожиданно крепко для такого дряхлого старика. – Боже мой, – сказал он, привлекая меня к себе и обнимая. – Боже мой, боже мой, – повторял он дрожащим голосом.
В первую секунду мне захотелось высвободиться. У меня перехватило дыхание от нахлынувших чувств. Руки мои безвольно висели по сторонам. Я не знала, куда их деть.
– Я не Вив…
– Дай, посмотрю на тебя. О Вивиан. О боже. Почему тебя так долго не было? Где ты пропадала? – он взял мое лицо в ладони, и я скосила на Рут жалобный взгляд, ожидая какой-то подсказки от нее, ведь вводить старика в заблуждение было жестоко, но она не вмешивалась. – Я не знал, увижу ли еще тебя, – сказал он, не выпуская мое лицо. – Правда не знал. Все это так далеко зашло. Я не знаю, как это все так… – голос его ослаб, и я подумала, что он уже забылся, но нет. – Ты понимаешь, о чем я толкую? Понимаешь?
Я кивнула, понимая, что этот упрямый гордец пытался по-своему попросить прощения, и я невольно помогала ему загладить этот разлад между отцом и дочерью. Он заплакал, и я тоже. Когда я пришла в себя, сознание судьи снова затуманилось, и я стала для него незнакомкой, возникшей у них на пороге.
Рут отвела его обратно, в его студию, и он пробубнил:
– Скажи ей, нам ничего не нужно.
Мы с Рут выпили кофе и подошло время прощаться. Когда я спросила, как пройти на станцию, она сказала:
– Не говори глупостей. Чтобы в такой час ехать поездом. Мы вызовем тебе такси.
– Дело в том, – промямлила я, – что у меня, ну, в общем, недостаточно…
– О, Эли, могла бы прямо сказать.
Она подошла к банке в кухне, достала две бумажки по двадцать долларов и вложила мне в руку, зашикав на мои возражения. У меня в голове прозвучали слова отца: «Кажется, ты это обронила».
Когда подъехало такси, светя фарами – мы увидели его через большой эркер – Рут сказала:
– Надеюсь, мы еще увидимся.
– Я тоже.
Неожиданно она подалась ко мне и обняла.
Я не сразу ответила на объятие, боясь, что не смогу отпустить ее.
Продолжая обнимать меня, благоухая цветочными духами, она прошептала мне на ухо:
– Прости нас, пожалуйста.
Я кивнула, чувствуя ком в горле.
Таксист посигналил, и я снова попрощалась с Рут.
Когда такси подъехало к магистрали штата Нью-Йорк, таксист оплатил пошлину и взглянул на меня через зеркальце.
– Мисс? Не пойму, вы там смеетесь или плачете? Вы окей?
Я улыбнулась и провела рукой по влажным глазам.
– Я окей, – сказала я. – Более чем.
Глава тридцать первая
На следующий день я вернулась в офис «Космо» и поразилась объему работы, скопившейся за неделю моего отсутствия: от почты поклонниц и устройства очередного рекламного ужина в клубе «21» до таких поручений, как забрать у ювелира наручные «Пиаже» Хелен и отнести в ремонт ее туфли.
За столом перед кабинетом Билла Гая вместо Бриджет теперь сидела Тельма, девушка из службы временной занятости. Уже третья по счету. Тельма отличалась крупным сложением, а ее русые волосы в мелких завитушках напоминали гофрированный картон. Несмотря на приятный характер, пользы от нее было немного – она спрашивала у меня, где экспедиция, где ксерокс, как работает кофемашина и во сколько обеденный перерыв.
Если бы я работала подобным образом, я бы и дня не продержалась секретаршей Хелен. Едва увидев меня тем утром, она бросилась ко мне и обвила своими тонкими руками.
– Элис Уайсс, как же я тебе рада, – сказала она.
Эти же самые слова я услышала от нее в первый день, когда пришла на собеседование, и не могла не признать, как приятно чувствовать свою нужность.
Позже в тот день, когда я разбирала корреспонденцию, неожиданно возникли Ричард Берлин, Дик Димс и Фрэнк Дюпюи. Я сверилась с рабочим графиком Хелен, подумав, что могла что-то упустить, когда мы обновляли его, но ничего подобного. Однако, их вторжение как будто не особо озадачило ее.
– Ребята, – сказала она, сидя на софе, и махнула рукой, приглашая их. – Чем я обязана радости видеть вас у себя?
– Нам нужно обсудить август до того, как он уйдет в печать, – сказал Берлин.
– Божечки, что я натворила в этот раз? – рассмеялась она. – Если вы насчет стоимости обложки, я настаиваю на увеличении. Я не думаю, что пятьдесят центов за номер – это слишком, а при нашем бюджете, тридцать пять – это…
– Дело не только в стоимости, – сказал Берлин. – Нас всерьез заботит кое-что еще…
– О, Ричард, ты вечно чем-то озабочен. Думаю, я вам уже доказала, что знаю, что делаю.
– Что ж, – сказал Берлин, – здесь можно поспорить.
– Извини? – она села ровно и опустила босые ноги на пол. – О чем ты говоришь? Ты знаешь показатели продаж.
– Да, но что если июль был просто счастливой случайностью? – сказал Димс.
– Так нам люди говорят, – сказал Дюпюи. – Что это просто счастливая случайность.
– Надо понимать, что людьми двигало любопытство, – продолжил объяснять Димс. – Они покупали журнал, чтобы увидеть, каким он стал под твоим началом.
– Но теперь, – сказал Дюпюи, – большой вопрос в том, сработает ли снова шоковый прием и в августе?
– Погодите, – Хелен встала на ноги, сжимая подушку руками так сильно, что швы были готовы лопнуть. – Рекламный доход возрос. Продажи возросли. Чего вы еще хотите, ребята?
– Мы получили очень неоднозначные отзывы от рекламщиков. Так что…
– Так что – что?
– Так что мы решили вернуть на августовскую обложку Шона Коннери.
– Что? Мы ведь уже согласовали… Вы не можете поместить на обложку мужчину, – Хелен верещала, сжав кулаки. – Просто не можете. Особенно теперь.
– Мы уже все решили, – сказал Берлин. – Мы больше не поместим на обложку женщину вроде той, что была у тебя в июле.
– Но таков план. Мы уже работаем над обложками к трем следующим номерам. Вам нужна девушка на обложке. Просто нужна.
– Извини, но июль был слишком рискованным для наших читателей.
– Они больше не ваши читатели. Они мои девушки, – она выпалила это с такой яростью, что разорвала подушку, и в воздух взметнулись перья. – Они мои девушки, – повторила она, отбрасывая остатки подушки, – и я знаю, что они хотят читать.
– На твоем месте, – сказал Берлин, – я бы успокоился и вернулся к работе.
Когда мужчины ушли, Хелен резко захлопнула дверь за ними, взметнув перья с пола.
– Поверить не могу, – сказала она, смахивая перышко с лица, – просто не могу поверить в такое. Я снова на первой клетке, – она уселась на софу и обхватила голову руками. – Мне надо заново доказывать свою компетентность.
Хелен едва пришла в себя, когда я собрала ее и отправила на встречу по связям с общественностью в другом конце города. В ее отсутствие я печатала записку Ричарду Берлину, когда регистраторша перевела мне звонок от Франческо Скавулло. Я подумала, он хочет обсудить с Хелен съемки на октябрьскую обложку, которая теперь подвисла в неопределенности.
– Добрый день, мистер Скавулло, – сказала я, продолжая печатать. – Боюсь, ее нет на месте, но я ожидаю ее возвращения минут через сорок пять. Сказать ей, чтобы перезвонила вам?
– Э, вообще-то, нет, – сказал он заговорщицким тоном, вполне обычным для него. – Я звонил поговорить с тобой. Как думаешь, сможешь заскочить ко мне в студию ближе к вечеру?
Я подумала, что у него готова верстка для октября, которую он хотел передать Хелен. И в любом случае мне не терпелось увидеть его студию. К тому же, я хотела спросить у него совета насчет курсов по фотографии.
– Я весь день на месте, – сказал он. – Можешь заходить в любое время. Адрес ты знаешь, верно?
Я отправилась в студию Скавулло в полчетвертого. Он жил и работал во внушительном четырехэтажном гараже на Восточной 58-й, с пестрой кирпичной кладкой и декоративным тимпаном над аркой входа. Когда он открыл мне дверь, я впервые увидела его без шляпы. Его темная грива была зачесана назад и лоснилась от тоника для волос.
– Я потом устрою тебе тур, – сказал он и провел меня в свою студию, занимавшую весь первый этаж. Все там от пола до потолка было белым, большой полукруглый эркер из пяти панелей выходил на Третью авеню. Повсюду стояли треноги, штативы и белые зонты, оставшиеся, вероятно, после фотосессии. Скавулло предложил мне чашку эспрессо и указал в сторону пары парусиновых «режиссерских» стульев, рядом с которыми подпирал стену рулон муслина.
– Что ж, ты наверно думаешь, зачем я хотел тебя видеть, а?
– Дайте угадаю. Октябрьская обложка?
– Даже не тепло. Я ищу помощника, Элис. Думаю, ты отлично подходишь для этой работы.
– Я?
– Да, ты. Я навел о тебе справки, и Кристофер Мак говорит, у тебя хороший глаз. Сказал, ты выручила его на съемке в Арсенале.
Первая моя мысль была о Хелен.
– Но я… У меня уже есть работа.
– Я знаю. Но я также знаю, что ты хочешь быть фотографом. И я видел, как ты заботишься о Хелен.
Я переплела руки на коленях, не зная, что сказать.
– Но должен тебе сказать, – продолжал он, – я предлагаю ужасную, неблагодарную должность. И не знаю, слышала ты или нет, но я капризный, как черт.
Он рассмеялся.
Я по-прежнему думала о Хелен, но любопытство побудило меня спросить о деталях.
– Так, э-э, что входит в обязанности вашего помощника?
– Все, – он вскинул руки, вращая темными глазами. – Все, кроме стирки моих штанов, – он снова рассмеялся. – По большей части ты это возненавидишь. Будешь мести полы, готовить еду, сидеть на телефоне. И смотреть за дверью, – он склонил голову набок, словно взял меня на мушку. – О, и эспрессо. Ты должна будешь следить, чтобы у меня всегда был эспрессо.