– Что ж, – сказал он, лишь бы заполнить тишину.
«Поцелуй его, – сказала я себе. – Просто поцелуй его».
– Что ж, – сказал он, – счетчик тикает. Мне надо ехать.
Он отступил на полшага, разрушая чары. Взявшись за дверцу такси, он обернулся и сказал:
– Я рад, что ты вернулась. Звони, если что будет нужно.
Я смотрела, как он садится в такси и уезжает. Сердце мое упало. Я все запорола.
Глава тридцать вторая
Наутро меня настигло похмелье. Кровь стучала в голове, глаза резало, желудок выворачивало. Мне требовался кофе, жирная яичница и драники. Я надеялась пойти в кондитерскую с Труди, но ее не оказалось дома. Наверняка она снова осталась у Милтона. Так что я одна пошла в столовку и взяла фотоаппарат.
После завтрака в голове чуть прояснилось, я побродила по верхнему Ист-Сайду и незаметно для себя оказалась на Парк-авеню, рядом с домом Эрика, с голубым навесом и привратником в безупречной форме с золотыми эполетами. Я недолго постояла на тротуаре любуясь клумбами по всей авеню, пока мимо шла женщина с французским пуделем, похоже, после чая в «Уолдорфе». Все здесь было таким безупречным, таким гламурным, таким нью-йоркским. Обо всем об этом я мечтала, живя в Янгстауне. Но теперь я узнала город получше, как и себя. Правда была в том, что Парк-авеню – это не мое.
В итоге я повернула на 68-ю улицу, спустилась в метро и через двадцать минут – может, сознательно, а может, подсознательно – оказалась в Виллидже. Был по-июльски жаркий, душный день. Жидкие облака почти не давали тени. Весь город плавился, источая запахи – в одном месте воняло мочой, а через квартал пахло жареным чесноком. Окна и двери были распахнуты настежь, на карнизах стояли вентиляторы. Над мусорными баками на тротуарах кружились мухи и пчелы. Все летние кафе были переполнены, люди сидели под зонтами, девушки – с голыми руками и в сандалиях.
Поскольку я решила, что не пойду работать к Франческо, я дала себе слово, что стану, несмотря на требования Хелен, каждую неделю выкраивать время на уличную съемку, помимо курсов фотографии.
Я была на площади Св. Марка, фотоаппарат болтался на плече. Мысли мои были заняты Кристофером, тем, как его челка цеплялась за его ресницы. В который раз я выбранила себя за то, что не поцеловала его, когда была возможность. Уже в который раз я приходила к заключению: все эти чувства к нему, со всей их неотступностью, не могут не быть взаимными. Он должен испытывать то же.
Я шла по тротуару все быстрее и быстрее и незаметно оказалась на Первой авеню. Я чувствовала себя спиритическим маятником, движимым невидимой силой к тому месту, где он побывал лишь раз. Взглянув на дверь через витражное окно, я нажала звонок. Я понятия не имела, что скажу или сделаю, я просто поняла, что не собираюсь сдаваться. Меня влекло к этому мужчине так сильно, что я готова была рискнуть разбитым сердцем.
Я услышала звонок входной двери и отступила. Не успела я постучать, как дверь открылась. Кристофер посмотрел на меня в недоумении. Да и как иначе?
– Эли? Что ты тут делаешь? Все окей?
Он стоял в дверях, голый по пояс, джинсы закатаны выше колен, пуговица расстегнута, а волосы взлохмачены, словно он только встал с постели.
– Я просто проходила тут. Подумала, может, поснимаем вместе? Прекрасная погода.
Он молча взглянул на меня и моргнул, и ресницы его задели отдельные пряди волос. Его губы тронула улыбка, и мне этого было достаточно. Я не собиралась упускать еще один шанс. Только он открыл рот, собираясь что-то сказать, как я подалась к нему и поцеловала.
Он чуть отшатнулся, и выражение его лица обескуражило меня. Я увидела какое-то движение у него за спиной. Фигура обрела знакомые очертания, и сердце мое упало. Это была Дафна, одетая в его рубашку, ее ноги, немыслимо длинные, были голыми.
Я бросилась прочь. Не помню, сказал ли – сделал ли – Кристофер что-то. Я бежала по тротуару, ничего не видя, дальше и дальше, а фотоаппарат болтался сбоку. Я неслась вдоль витрин и зданий, перебегала перекрестки, уворачиваясь от машин и такси, слыша вслед гудки и ругань. Мне было все равно. Я бежала и бежала, подгоняемая смятением. Я была настолько не в себе, что не чувствовала боли, но знала, что она несется за мной по пятам и скоро настигнет.
Совсем выбившись из сил под палящим солнцем, я завернула в кафе на Гринвич-авеню, тяжело дыша, обливаясь потом, словно обогнала собственное тело. К счастью, там было темно и прохладно, и я встала прямо под потолочным вентилятором, крутившимся на полной скорости. Кто-то обратился ко мне из-за длинной стойки из красного дерева и спросил, что я буду заказывать. Я прошаркала к стойке, отогнав муху от лица, и попросила бокал дешевого красного вина. Хуже некуда в такой знойный день, но ничего лучше я придумать не могла. Я стояла, ожидая выпивку, и пыталась отгородиться от случившегося, рассматривая интерьер: кассовый аппарат, полки с кофейными кружками, банками с чаем, винными бутылками и выпечкой под стеклянными колпаками. Взглянув на деревянную лестницу, поднимавшуюся на второй этаж, я испытала сильное дежавю. Когда же я поднялась туда с бокалом вина и увидела пожелтевшие карты на стенах и мешанину старинных стульев и столов, мне стало ясно, что я здесь уже была. С Труди, в марте. В «Кафе Дель Артиста». Там, где мы сидели, у окна, сейчас отдыхала пара.
Я устроилась за единственным свободным столиком, в центре зала. Сделав два больших глотка вина, я сразу почувствовала изжогу. Теперь, когда я перестала двигаться, меня настигла боль. Единственный раз я набралась смелости и показала ему свои чувства – и вот что вышло. Словно мне двинули в живот. Мне было трудно дышать, и утреннее похмелье навалилось с новой силой. В голове ужасно шумело. Я стала тереть виски, думая: воды. Надо выпить воды. Я снова отпила вина. Учитывая, сколько я плакала в последнее время, было странно, что я сейчас не давала волю слезам, но, возможно, я просто не хотела показывать слабость в кафе, на людях.
Что ж, Кристофер не хотел меня, и это меня ранило. Глубоко. Как раз этого чувства – отверженности – я больше всего и опасалась. Я так боялась этого, уверенная, что меня это раздавит. Но теперь мне казалось, что страх, предвестие боли, был сильнее самой боли. Как ни странно, я все еще дышала. Я ведь прошла через вещи похуже, и некое ядро во мне, о котором я даже не знала, сказало, что я справлюсь. Да, со временем я буду в порядке. И это пройдет.
Пара у окна освободила столик, и когда за ними убрали посуду, я перешла туда и села на стул, еще теплый, где сидел мужчина. Я снова отпила вина, и на меня нахлынула картина, как я стою перед дверью Кристофера, за миг до унижения. Я больше не хотела думать об этом, не хотела мучиться.
Чтобы отвлечься, я выдвинула ящик, полный бумажек, салфеток и открыток. Всевозможные изречения, признания в любви – и да, где-то в этом ворохе я откопала наше с Труди заявление. На салфетке, сложенной вдвое, чернила смазались местами: «В этот день, воскресенье, 28 марта, 1965 года, Труди Льюис и Элис Уайсс объявляют, что они будут следовать за своими мечтами. Что бы ни случилось. Мисс Льюис будет строить карьеру архитектора, а мисс Уайсс станет всемирно признанным фотографом».
Я рассмотрела салфетку и отпила еще вина. Казалось, эти обещания мы давали еще в другой жизни. Труди, считавшая всю эту затею ерундой, устроилась-таки в архитектурную фирму. Осенью она собиралась пойти на вечерние курсы в Новую школу. Она шла за своей мечтой.
Отложив салфетку, я взяла фотоаппарат, погладив потертый кожаный чехол. Чего же я ждала? Чего я так боялась? Да, конкуренция в Нью-Йорке сурова, но где же моя вера в себя? Долго я буду прятаться за Хелен и этой абсурдной мыслью, что она без меня не справится, что без меня она уже не Хелен Гёрли Браун? Кристофера я потеряла. Я все запорола, включая нашу дружбу, но у меня еще оставалась главная мечта. Ради нее я перебралась в Нью-Йорк, так не пора ли мне уже претворить мечту в жизнь?
Я еще раз взглянула на наше с Труди заявление, а потом сложила его и убрала в ящик.
Допив вино, я спустилась на первый этаж и подошла к таксофону. Я листала тонкие, как калька, страницы телефонной книги и слышала, как в кухне называют заказы, как звенит посуда. Найдя номер, я сунула в прорезь монету и стала крутить диск. После пятого гудка трубку взяли.
– Мистер Скавулло? Это я, Элис. Элис Уайсс. Если предложение еще в силе – если вы еще ищете помощника фотографа – я хочу эту работу. Хочу работать с вами.
Я должна была бы радоваться. Должна была бы праздновать новую работу. Вместо этого я провалялась в постели все воскресенье, коря себя за то, что поцеловала Кристофера и продумывая нелегкий разговор с Хелен.
К утру нервы мои были ни к черту. Когда я вошла через вертушку в фойе, где все начиналось, и направилась к лифту, пульс у меня подскочил. Выйдя из лифта, я отметила, насколько уютнее стал вестибюль за прошедшие месяцы, благодаря стараниям Хелен.
Время было еще раннее. Офис по большей части пустовал. Но Хелен была на месте, стояла у своего стола, в леопардовой мини-юбке и стильном жилете с золотыми застежками, и подтягивала сетчатые чулки – сперва один, потом другой. Причем, я не заметила ни одной затяжки – невероятно.
Я постучала по двери, чтобы привлечь внимание.
– Можно с вами поговорить?
Как только она на меня взглянула, я поняла, что она что-то знала. Хотя бы потому, что я не принесла ей утренних газет – только чашку кофе.
– Серьезное начало, – сказала она и стала подтягивать чулок на другой ноге, подбираясь к тонкому бедру. – Надеюсь, все в порядке?
Я кивнула, и все заготовленные реплики вылетели у меня из головы.
– Элис, – она огладила юбку и подошла к софе, – иди же сюда, поговорим.
Ее доброта не облегчала мне задачу. Я подошла и села рядом.
– Я хочу, чтобы вы знали, как я ценю все, что вы для меня сделали, – у меня пересохло во рту, и слова застревали в горле. – Вы дали мне шанс, и я этого никогда не забуду. Такая возможность выпадает раз в жизни.